Помните Пулмана?

Случайно прихватил из французского буккросинга "Северное сияние". На русском я несколько раз открывал эту книгу, но быстро ломался из-за утрированной детскости повествования и диалогов. На французском стиль мешал мне куда меньше, и я смог прочитать аж целых 60 страниц. И всю дорогу тихо о*уевал от поведения всех действующих лиц.

Помнится, в книгах Пулмана всем особенно полюбились его деймоны. Ну, вы помните, зверюшки, которые сопровождают каждого человека в этом мире. У детей они могут принимать любую форму, а у взрослых имеют только одну. Я не стану сейчас отдельно поднимать вопрос о том, насколько инфантильным и одиноким должен быть человек, чтобы ему понравилась такая идея - за всю жизнь не иметь ни секунды настоящего уединения и возможности побыть наедине с собой. Это вопрос философский. Но основной смак - в деталях.

Книжка начинается с того, что главная героиня, Лира, случайно становится свидетелем того, что ее дядю собираются отравить. Ее деймон всячески убеждает ее не вмешиваться, а то вдруг это обернется какими-то неприятностями для неё самой.  

"- Пан, мы можем предотвратить убийство!
– В жизни не слышал такой чепухи. (...) Я тоже думаю, что яд. И думаю, что это не наше дело. И думаю, что из всех твоих глупостей это будет самая большая, если ты встрянешь. Нас это не касается.
– Ерунда, – сказала Лира. – Буду сидеть здесь и смотреть, как его отравляют?
– А ты не сиди здесь"

В общем. За вами повсюду следует гаденькое создание, которое убеждает вас не вмешиваться, когда на ваших глазах собираются отравить человека, да ещё и вашего родственника. От этого создания нельзя избавиться. И героине совершенно не кажется диким, что ей как ни в чем ни бывало предлагают не обращать внимания на убийство. Она после этого не поссорится с этим своим Пантелеймоном и не захочет от него избавиться. Воистину завидная компания - эти милашки-деймоны!

Несмотря на все добрые советы, ГГ всё-таки вмешивается и предупреждает своего дядю - а на самом деле, как известно мне из других отзывов, отца - о том, что в его бокале яд. Его реакция на то, что ему только что спасли жизнь:

"– Раз уж ты здесь, пусть от тебя будет польза. Когда придет Магистр, внимательно следи за ним. Если заметишь что-то интересное и скажешь мне, постараюсь, чтобы твой проступок остался без последствий. Понятно?
– Да, дядя.
– Зашумишь тут – я тебе не помогу. Сама ответишь"

Да-да, он какбэ должен быть неоднозначным персонажем, и обычное для всех ценителей подобных персонажей блаблабла, но даже для последнего подонка, узнавшего, что ему только что спасли жизнь, естественно сказать "спасибо". Кажется. Ну, то есть я так думал до тех пор, пока не открыл Пулмана. Вон, Пугачев у Пушкина за драный заячий тулупчик был благодарен и пытался отплатить добром, при всей своей жестокости и неоднозначности. А Пулману совершенно не кажется диким, что человек, которому только что спасли жизнь, не проявляет ни тени благодарности и первым делом заявляет, что палец о палец не ударит, чтобы помочь своему спасителю, если у него возникнут проблемы.

И это не способ охарактеризовать конкретно этого героя, отнюдь нет. Это просто некая норма в мире Пулмана. Скажем, следующая глава посвящена детству главной героини. Ее любимые развлечения состояли в том, чтобы выплевать людям на головы сливовые косточки, красть на базаре, нападать с городскими ребятами на "кирпичников" с карьера, то есть на детей бедных рабочих, ломать их глиняные замки и кидаться в них глиной. А ещё - барабанная дробь! - кидаться камнями в цыган. Цыгане жили на баржах. Однажды ГГ с друзьями угнала такую баржу и пыталась ее утопить. И да, когда ГГ нашла грача с подбитой лапой, то первым ее побуждением было его убить и зажарить. Не потому, что она голодная нищая девочка, которой нужно добывать еду, а потому, что это весело.  

Я не спорю, герои-дети не обязаны быть паиньками. И Том Сойер с Гекелльберри Финном или Ронья и Пеппи Длинныйчулок уж точно паиньками не были. Но никому из них не пришло бы в голову, что это весело - лишить бедную семью единственного дома. Или бросаться в людей камнями. Не в мальчишку, с которым только что дрался, как Том Сойер, а просто в людей. И добить раненное и беззащитное существо забавы ради тоже никому не показалось бы нормальным. Однако ни сам автор, ни поклонники его трилогии все эти прелестные мелочи не выделяют и не рефлексируют. Главное ощущение от этой книги - обалдение от какой-то подчеркнутой естественности и непринужденности вещей, которые здоровым людям, по идее, адекватными казаться не должны.  

Не менее "доставляют" и попытки автора вспоминать о совести. Например, когда отравление дяди ГГ не удается, между отравителями происходит следующий разговор:

"– Простите меня, Магистр, но у меня камень с души свалился. Мне с самого начала не по душе был этот план…
– Отравления?
– Да. Убийства.
– Не вам одному, Чарльз. Вопрос стоял так: что хуже – такого рода действия с нашей стороны или последствия бездействия. Что ж, вмешалось Провидение, и этого не произошло. Жалею только, что обременил вашу совесть, поделившись своим планом.
– Нет, нет, – возразил Библиотекарь. – Но мне хотелось бы знать подробности"

В общем, автор где-то слышал, что у людей бывает такая совесть, и соучастие в убийстве ее некоторым образом обременяет. При этом этому нравственному идиоту (я имею ввиду автора) не приходит в голову очевидная мысль, что человек, который реально способен переживать из-за убийства, как минимум, заинтересовался бы причинами и основаниями такого поступка ДО того, как помочь отравить вино, а не ПОСЛЕ, когда ничего не получилось и это уже совершенно не важно.

Кстати о морали и о совести. Когда главная героиня без всякой надобности портит надгробия ученых в крипте, ей приходится в этом раскаяться : "Когда она спала в своей узкой комнатке наверху Двенадцатой Лестницы, к ней явилась ночная жуть, и, проснувшись с криком, она увидела возле кровати три фигуры в балахонах. Они показывали на нее костлявыми пальцами, а потом откинули капюшоны, обнажив кровавые пеньки на месте голов. И только когда Пантелеймон превратился в льва, они отступили и стали сливаться со стеной, так что вначале снаружи оставались только их руки целиком, потом ороговелые желто-серые кисти, потом дрожащие пальцы, и наконец ничего. С утра она первым делом бросилась в катакомбы, чтобы вернуть монеты с Деймонами на свои места, и прошептала черепам: «Извините!»"

Казалось бы, от человека, который активно осуждает Льюиса и борется с религиозным миропониманием, естественно было бы дать какие-то иные основания морали. В стиле - юный и неопытный человек сделал глупость, но потом задумался о сделанном, понял, что поступил нехорошо, и все исправил. Но не тут-то было. Потому что, будем откровенны, несмотря на славу "антирелигиозного атеистического автора", в книгах своих - если и не в жизни - Пулман никакой не атеист, а несомненный оккультист. И поэтому трижды глупо в его положении осуждать Льюиса. По крайней мере, в книгах Льюиса видеть свои ошибки детям помогает встреча с Асланом, с Добром, а не ночная жуть с кровавыми пеньками на месте голов!