Первый Новый год

В четыре года я отметил первый в моей жизни Новый год, который я запомнил. Я, наверное, впервые начал осознавать смысл этого праздника, и очень сильно его ждал, мечтая о подарках, но даже больше подарков – о каком-то чуде. Мама нашла для меня такое чудо. По вечерам мы вместе ходили с ней через дорогу к магазину «Детский мир» смотреть на его освещенную витрину. В той витрине была совершенно удивительная инсталляция – игрушечный Санта-Клаус качался в кресле-качалке, держа книгу на коленях, рядом с ним были олени и повозка, а в небе горела Вифлеемская звезда. В искусственном снегу у ног Санта-Клауса были выставлены все самые лучшие игрушки, продававшиеся в «Детском мире». Например, я помню, что там была железная дорога, и по ней кругами ездил поезд. Все это было украшено гирляндами, сверкало и переливалось. Я мог очень долго ходить вдоль этой витрины, рассматривая все детали этой инсталляции. Когда я успевал насмотреться вдоволь, или же когда у мамы замерзали ноги, мы с ней шли домой, разговаривая о Новом годе и мечтая о подарках. Сейчас я пытаюсь вспомнить – спрашивал ли я когда-нибудь, какой подарок хочет мама? Или мне казалось самоочевидным, что взрослым подарки не нужны, поскольку они сами могут себе все купить? Не помню.

Вся культура девяностых была очень эклектичной. Например, я понимал, что Санта-Клаус на витрине – это совсем не то же самое, что сделанный из ваты Дед Мороз, которого мы ставили под елку в бабушкиной квартире. Дед Мороз, конечно, тоже мог носить красную шубу (хотя чаще носил голубую), но это была именно шуба, длинная, до пят, а не коротенькая курточка, перепоясанная ремнем и отороченная белым мехом. У Деда Мороза не было оленей, а у Санта-Клауса – внучки Снегурочки. Но оба этих персонажа мирно уживались и в моем сознании, и в сознании взрослых. Никому тогда не приходило в голову противопоставлять «нашего» Деда Мороза этому «чужому» Санта-Клаусу, и полагаю, что такие речи в тот момент сочли бы проявлением редкого дурновкусия (которым они и являются). 

В тот Новый год нам с сестрой, разумеется, не разрешили вместе со взрослыми дожидаться боя курантов. Нас уложили в маленькой комнате на большую кровать, и мы лежали в темноте под одеялом, но долго не спали, а шептались и слушали отзвуки взрослого праздника, которые долетали до нас из большой комнаты. Мы были страшно возбуждены ощущением свершающегося чуда и мыслью о том, что завтра утром под елкой _уже_ будут лежать наши подарки. Если мне не изменяет память, проблема «веры в Деда Мороза», о которой иногда говорят люди, никогда не стояла в нашем детстве. Мы _знали_, что подарки нам положат взрослые, и в то же время _знали_, что это подарки от Деда Мороза. Как если бы Дед Мороз велел всем взрослым дарить детям то, о чем они мечтают, и этот наказ обладает волшебной, императивной силой, и все взрослые признают, что этому правилу необходимо подчиняться. Соответственно, мы никогда, взрослея, не были разочарованы в своем первоначальном убеждении, поскольку, в некотором смысле, все именно так и есть. 

Утром, едва проснувшись, мы бросились к елке, и нашли там… что-то. Я уже не помню, что, но это было что-то замечательное. На второй день праздников мы тоже побежали к елке, иррационально надеясь на то, что чудо повторится – и, действительно, опять нашли подарки (родители, видимо, отлично понимали, что дети, один раз получив подарки, снова пойдут их искать). Так продолжалось несколько дней, только подарки становились меньше и скромнее – началось с каких-то в самом деле замечательных игрушек, а закончилось каким-то мелочами, вроде, например, карандашей. Благодаря этому мы легко смирились с тем, что поток подарков, так сказать, постепенно иссяк, и что теперь нужно ждать следующего Нового года.