Хиппи в моем романе...

***

Оставив морю все подаренные мне Солнцем силы, я выбралась на гостеприимный валун, темнеющий неподалеку от берега.

Больше всего сейчас я была похожа на русалку. Голую, длинноволосую и мокрую. Разве что смуглую, а не бледную. А так...

Главное, я почти добралась. Совершенно немыслимым образом преодолела за восемь дней четыреста двадцать верст. Часть — в повозке иттиитов, часть пешком, часть озерами, часть рекой, часть на перекладных у ойёллей. И часть морем. Оставалось пятьдесят. Даже меньше. День пути. Вернее, ночь. Потому что голой идти днем не вариант. Да меня поймают, сочтут за сумасшедшую и отправят в госпиталь, а то и в полицейский участок...

В любом случае надо отыскать какой-нибудь хутор и украсть хотя бы простыню. А то хороша я буду, если явлюсь к Травинским в чем мать родила. Да еще в этом обличье...

Я вспомнила о своей клятве все рассказать Эмилю. Да, придется рассказать. От этой мысли стало погано.

«Я могу превращаться в воду...» — скажу ему я.

«Ну, отлично, — подумает он, — влюбился так влюбился...»

С берега приносило дым костра. Горели еловые ветки, и вечерний бриз пах смолой. Этот запах напомнил мне о домашней еде, а также об очаге, о бабушке и о маме. Пусть бы только они были живы. Пусть бы их миновало... Но мама, она такая красавица... Если ведьмы ее увидят...

Ужас снова взял меня за сердце, а следом пришло чувство полного одиночества, осознание бессмысленности всего и несправедливости всего... Стало так горько жаль всех погибших иттиитов, и Кита, и Мэмми, и себя тоже... Словно все, что случилось со мной в последние дни, было только болевым шоком, а теперь меня догнала настоящая боль...

Я долго рыдала, оплакивая все искалеченные судьбы, и как-то незаметно само вернулось мое человеческое тело. Камень подо мной понемногу стал холодным, а краски заката — нежными, мягкими. Сферический горизонт выпрямился, море расправилось и побледнело. Я подняла покрытые синяками и царапинами руки, чтобы их рассмотреть.

Мои руки... Белые ровные пальцы, розовые ногти, на ладошках — узоры судьбы, таинственные, ведомые только гадалкам узоры.

Бесценного компаса Эмиля у меня больше не было. Все эти дни он был со мной - туго примотанный к запястью порванной цепочкой, вселял надежду, давал силы, был связным между реальностью и мечтой. Компас остался в трюме вождя ойёллей вместе с кинжалом Кита Масара, спасшем меня от насильников в лесах у Дубилова тракта....

— Эй! — С берега мне кто-то махал. — Ты чего там сидишь одна и плачешь? Давай сюда!

Да, я вернула себе, наконец, привычное тело, но дар чувствовать других людей никуда не делся. А тут и чувствовать ничего не надо было. Голый парень, устроивший костер прямо на пляже. Лохматая борода. Волосы до пояса. Ну надо же!

Я соскользнула с камня, и, разбрызгивая накатившую волну, побежала к берегу.

— О-о-о! Ты? — Колич обнял меня. — А я тебя не узнал. Думал, русалка. Прикинь? Как ты тут очутилась, сестра?

— А ты как? — Встретить Колича после всего — все равно что вернуть половину прежнего мира.

— Я? Да... это... Вот... Встречаю восходы, провожаю закаты. Лето ведь, того... скоро кончится.

Кому-кому, а ему было абсолютно начихать на мой голый вид. Его философия такое считала нормой.

— Колич, у тебя есть какая-то еда?

— Я предпочитаю пищу духовную. — Он обвел рукой небо, а потом поднял палец вверх и добавил: — Но пару печеных картофелин стопудово найдется.

Мы сидели у костра. Печеная картошка с солью показалась мне лучшей в мире едой. Я рассказала Количу о войне.

Он мне не поверил и только добродушно и искренне разулыбался в бороду.

— Ну какая война, Итта? Нет никакой войны! Ты только посмотри на небо. Вокруг глянь. Придумают же люди... Тебя в море укачало, наверно. Ща!

Из грязного мешка неопределенного цвета Колич достал большую роанскую трубку черного дерева, набил ее чем-то, бережно вынутым из спичечного коробка, и неторопливо раскурил от горящей ветки.

Сладкий дымок пополз по берегу, прибиваемый к земле ночным туманом.

— Держи.

— Я не курю.

— Я тоже не курю. Это не курево. Держи-держи. Пробуй.

Я взяла из рук Колича трубку и поднесла ко рту.

— Втягивай потихоньку и ненадолго задержи в себе, — сказал он.

Я так и сделала. Мне казалось, что я сразу начну с непривычки кашлять, но дым был приятный и мягкий. Я легко задержала его в себе, а потом выпустила.

Голова поплыла сразу. Но не так, как от наркотика иттиитов, а приятно и совсем неопасно. Я затянулась еще раз. И вот тогда меня накрыло. Точнее, отпустило. Я плакала, а затем смеялась. И снова плакала, и снова смеялась.

Потом я спросила, нет ли еще картошки.

— Эт да… Я чёт не подумал, что на хавчик пробьет, — расстроился Колич.

Я засмеялась. И он тоже. Мы смеялись долго, от души, со знанием дела. А потом Колич спросил:

— Хочешь заняться любовью?

— Хочу, — ответила я честно. 

Конечно, я хотела. Все в мире только об этом и говорили, только этого и искали. Так что мне очень хотелось попробовать. И Колич, со всей своей чудаковатой искренностью, с этими шикарными волосами, бородой и лучистым взглядом, мне очень нравился. Если бы мое сердце было свободно, то, пожалуй, расстаться с девственностью вот так, у моря, у костра, под звездным небом, с явно нежным и обходительным парнем, мне, умеющей превращаться в воду полукровке, очень подошло бы...

— Хочу, — повторила я. — Но не могу. Я... люблю одного человека. Очень сильно люблю. Понимаешь?

Колич почесал бороду и сощурился так, будто что-то отчаянно пытался вспомнить. И наконец просиял.

— Точно! Что-то такое припоминаю. Ты же, это... с Эриком дружишь? Или с Эмилем? Да, правильно, с Эмилем. Все время их путаю. Тогда понятно. Извини, пожалуйста. Память совсем дырявая.

— Да ничего. Ты же спросил. Не полез, как другие.

— Что я — дикий? — искренне удивился волосатый, голый парень, живущий на пляже. — Я всегда спрашиваю. А как иначе-то? Человек должен уважать другого человека. И не только человека. Я и русалок спрашиваю. Чем они хуже?

— Ничем. — Я уважительно посмотрела на Колича, а потом вдруг сообразила и засмеялась. Я так хохотала, что вот просто не могла остановиться. — Колич! — Я буквально держалась за живот от смеха. — Как же ты их спрашиваешь? Они же не говорят!

— Не говорят. — В голосе Колича появилась мечтательность. — Зато как поют! И вообще...

Колич отдал мне свой дырявый красный плащ. Сказал, что все равно сейчас лето, и он им не пользуется. Я пообещала вернуть плащ при первой же встрече и утром попрощалась с другом.

По лугам полз туман, мокрые травы блестели и клонились от тяжести. Мне очень нравилось идти по земле человеческими ногами, пусть даже их больно кололи осока и камни.

Колич сказал, что за лугом будет Костылевый хутор, дальше дорога вдоль моря, по ней надо идти и идти до вечера. Там, по его представлениям, и должна быть Долина Зеленых Холмов.

*отрывок из предпоследней главы "Белой Гильдии"