Слово Мастеру: Матвей Блантер (10 февраля 1903 — 27 сентября 1990)

Матвей Исаакович Блантер — композитор, автор множества песен (среди них «Катюша», «В лесу прифронтовом», «В городском саду», «Лучше нету того цвету», «Летят перелётные птицы», «Футбольный марш»)

Слово Мастеру

Успех моих песен я наполовину отношу за счёт соавторов-поэтов. Легче писать музыку, когда располагаешь высококачественным литературным материалом.

О начале пути

Можно сказать, что с музыкой я познакомился совершенно случайно. Мне было лет семь. Мама послала меня за чем-то к соседке, и там я увидел открытый рояль. Нажал клавишу старого, разбитого инструмента. И погиб. С этой минуты я был покорён музыкой. Со слезами упросил отца откупить у соседки этот старый рояль.

Мама покровительствовала моей увлечённости музыкой, пригласила для меня учительницу. Когда в начале войны четырнадцатого года в Курск эвакуировалось из Риги музыкальное училище, я был принят туда на фортепианное отделение.

Занимался успешно, но понял вскоре, что пианиста из меня не получится. К тому времени у меня оказались достаточно широкие представления о музыке. В Курске часто гастролировали известные музыканты, я не пропускал ни одного концерта, а вместо платы за билеты переворачивал ноты аккомпаниаторам.

Весной 1917 года приехал в Москву, чтобы учиться в консерватории, но по совету друзей выбрал училище филармонического общества, класс скрипки знаменитого А. Я. Могилевского. Но и на этот раз решил, что скрипачом мне не стать. А тут ещё на уроке теории и сольфеджио, посмотрев мой четырёхголосный хорал, профессор Н. С. Потоловский спросил меня, четырнадцатилетнего юнца, не пробовал ли я сочинять? Вопрос этот я запомнил и позволил себе роскошь подумать о сочинительстве.

Шла гражданская война, было голодно, за паёк я начал работать концертмейстером в клубе воинской части и получил полный простор для импровизации. Следующим шагом был театр Мастфор. «Мастерская Н. М. Фореггера» (в те годы — это был двадцатый — очень любили сокраще­ния), строго говоря, театром называться не может, разве что театром миниатюр.

Декорация к спектаклю «Улучшенное отношение к лошадям» 
В. Масса в мастерской Н. Фореггера, 1922. Зарисовка П. Галаджева

Молодые энтузиасты под руководством очень интересного режиссёра-новатора ставили сатирические представления, высмеивающие Антанту, белогвардейцев, мещанство, спекулянтов. Художниками были двадцатидвухлетний Сергей Эйзенштейн и шестнадцатилетний Сергей Юткевич, литчастью заведовал двадцатичетырехлетний Владимир Масс, музыкой — семнадцатилетний Блантер.

Н. Фореггер, В. Масс. Рисунки С. Юткевича
С. Эйзенштейн, С. Юткевич. Рисунки И. Чувелева

Мастфор располагался в Доме печати — на теперешнем Суворовском бульваре — зал, как правило, заполняли писатели, поэты, артисты. На наших представлениях можно было увидеть и Владимира Маяковского, и Всеволода Мейерхольда, и Александра Таирова… Особенно удачно Н. М. Фореггер театрализовал песенки. Где-то он раздобыл для этого «Альбом западных модных танцев». Когда же источник иссяк, мне пришлось самому попытаться сочинять.

Первой песенкой была «Джон Грей» — фокстрот, текст к которому написал В. Масс.

Потом появились и другие фокстроты и танго — «Фудзияма», «Багдад», «Сильнее смерти»… Во всяком случае я стал популярен. Коррективы в мою жизнь внес РАПМ. Рабочая ассоциация пролетарских музыкантов повела решительную борьбу с композиторами, сочиняющими эстрадную лёгкую музыку, в том числе и со мной, как с «главным фокстротчиком». Трудно сказать, как бы сложилась моя судьба, если бы мне не предложили возглавить музыкальную часть молодого театра на Магнитке.

Было это в тридцатом году. Города Магнитогорска как такового ещё и не существовало. Улицы только проектировались. Рабочие жили в бараках. Но одним из первых зданий они возвели Драматический театр. На премьеру спектакля шли со знамёнами, как на праздник. Билеты распределялись по бригадам — в качестве награды за выполнение плана. На Магнитке я стал писать другие песни. Но первой, если можно так сказать, удачей моей считаю «Мальчишку взяли под Иркутском» на стихи Иосифа Уткина, написанную в тридцать первом году.

О собственном творчестве

Я не страдаю манией величия, отдаю себе отчёт в том, что работаю всего лишь в области популярной музыки. Так уж повелось с давних времён, что песенки и даже песни, как бы широко известны они ни становились, уходят из жизни, не в пример классической, большой, как я её называю, музыке, которая в лучших своих образцах живёт века. Возраст обязывает меня трезво оценивать успех некоторых моих песен в смысле их долголетия. И чем старше я становился, тем всё более и более укреплялся во мнении, что лишь те песни, истоки которых народны, могут существовать довольно продолжительный срок.

Кроме истоков успех песни определяет, прежде всего, стихотворный материал. Убеждён, если есть у меня песенные удачи, то я обязан разделить их с поэтами, с которыми вместе работал.

Мне очень повезло! Иосиф Уткин и Михаил Голодный, Михаил Исаковский и Илья Сельвинский, Михаил Светлов и Константин Симонов, Василий Лебедев-Кумач и Алексей Фатьянов. Какая блистательная плеяда! А ведь я назвал лишь тех, кто ушёл из жизни…

Как сочиняется песня

Часто спрашивают: как сочиняется песня? Иногда её можно услышать во сне. Так мне приснились мои «Кони-звери». Память у меня плохая, поэтому, проснувшись, боясь упустить, я сразу же записал припев. Мне казалось, что это только моя особенность, но потом узнал, что так бывало и у Дмитрия Покрасса, и у Дунаевского, и у Соловьева-Седого.

Иногда мгновенно. Мне рассказал Дмитрий Покрасс, что однажды он нашёл в газете стихи А. Суркова, которые показались ему подходящими для песни. Он начал их читать: «По военной дороге шёл в борьбе и тревоге боевой семнадцатый год…» Всё остальное уже пропел. А иногда не получается ничего даже при самой продолжительной и серьёзной работе.

О соавторах-поэтах

Очень высоко ценю своих соавторов-поэтов. Хотя отношения с ними — человеческие и рабочие — складывались по-разному. Пожалуй, больше всего песен я написал с Михаилом Васильевичем Исаковским. Люди мы как будто бы разные, а вот в работе были абсолютно близки.

Так чувствовал и я, и Михаил Васильевич, думаю, тоже. Позволю себе нескромность, ибо, наверное, не в праве оценивать профессиональные достоинства того или иного литератора, но я считаю Исаковского поэтом замечательным, в смысле музыкальности стиха, какой-то особенной песенности.

Ведь песенные стихи, прежде всего, это не просто тексты будущих песен, как иногда считается. Это — стихи, которые таят в себе музыку. Не случайно так много произведений написано на стихи Пушкина и Лермонтова. А вот на стихи Маяковского — нет.

Однажды я оказался участником запомнившегося разговора. Это было у Бриков. Владимир Владимирович только что вернулся из Парижа. Он много и интересно рассказывал о своей поездке. Когда я собрался уходить, он вдруг обратился ко мне: «Как вы думаете, на мои стихи когда-нибудь напишут песни?» — «Нет, Владимир Владимирович, думаю, что нет. Я-то точно не смогу. У Вас такой чеканный ритм, что композитору тут делать нечего. Не будет звучать у него ни одна нота…» — «Ну и пусть!» Мне всё же не показалось, что моё предсказание Маяковского обрадовало…

Удивительно легко было писать на стихи Исаковского. На самые, казалось бы, сложные. И творчески мы сразу понимали друг друга. Вот один из примеров тому. Встречаю я возле нашего дома, на улице Горького (мы жили с Исаковским тогда всего лишь на разных этажах) Александра Трифоновича Твардовского. Он говорит взволнованно: «Идите скорее к Мише, он написал замечательные стихи. Убеждён, что если Вы возьмётесь, получится песня, что надо…» Поднялся я к Исаковскому, и он мне прочитал… «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, кому нести печаль свою…» и т. д. А потом как бы даже извинился: «Очевидно, Саша ничего в этом деле не понимает. Здесь слов — целая простыня. В какую же песню всё это влезет?». Однако через час, уже у меня дома Исаковский слушал нашу песню «Враги сожгли родную хату».

Довольно долго песню эту не исполняли. Я сам снял её сразу же после того, как она впервые прозвучала по радио в специальной рубрике — в двенадцать часов ночи, вслед за последними известиями. Спел её Владимир Нечаев, спел под баян, очень просто и хорошо. И вдруг начались телефонные звонки. Друзья тревожились, что песней я словно сыплю соль на открытые раны: война только-только окончилась, всё ещё так горько, так свежо в памяти. Убедили меня. Много лет прошло прежде чем «Враги сожгли родную хату» вновь появилась в программах радио, в концертах. Отлично пел её Ефрем Флакс. Всё-таки у певца должен быть голос…

Много песен у меня и на стихи Константина Симонова. Познакомились мы в 1939-м году, на улице в Бресте.

С тех пор встречались в разных жизненных ситуациях. Я всегда ощущал его тёплое к себе отношение, любил его, как и сейчас люблю, хотя нет его уже на свете, но и предположить не мог, что напишу несколько очень дорогих мне песен на его стихи.

В январе сорок второго года, когда многие из композиторов и литераторов жили в гостинице «Москва» (семьи наши были в эвакуации, отопление в домах не работало), как-то пришёл туда Костя и подарил мне сборник своих стихов «С тобой и без тебя». Я написал сначала «Застольную» и «Песенку о чемодане» — больше для собственного удовольствия, а потом «Жди меня». Инструмента у меня в номере не было. Но в холле, на седьмом этаже, стоял рояль. Туда я и отправился поиграть. Дорогой встретил писателя Евгения Петрова, человека фанатически влюблённого в музыку. Сыграл ему «Жди меня», а Женя вдруг давай собирать народ, чтобы все послушали. Послушали они и… запели. По радио «Жди меня» исполнил (и отменно) Сергей Лемешев.

Кстати, успех песни во многом зависит от певца. Иногда песня может годами ожидать своего исполнителя — того, кто принесет ей настоящую популярность. Конечно, если песня этого заслуживает.

Мечтал я написать по-настоящему массовую песню на стихи Михаила Светлова — не получилось. Знакомы мы были столько лет, что не помню даже, когда перешли на «ты».

Светлову присуще было огромное обаяние, все его обожали. И так мне хотелось сочинить с ним что-нибудь хорошее! Желание моё исполнилось не скоро, можно сказать, вообще не исполнилось. Мы дружили, оказывались даже вместе на фронте. Помню, как я вытащил майора Светлова из резерва — на первом Белорусском, под Гомелем, — специально, чтобы написать песни. Месяц мы прожили в одной хате, ели и спали вместе, старались что-то написать и написали. Но если расценивать по шкале популярности, что, на мой взгляд, далеко не равнозначно истинной ценности, то песни, которую запели бы все, у нас так и не сложилось.

Тем не менее, я очень люблю нашу маленькую серенаду — «Песенку влюблённого». Она мне дорога, потому что очень дорог Светлов.

Я бережно храню стихи, подаренные им «Моте Блантеру в его торжественный день»:

Муза, в композитора влюблённая,
Так сказала, рюмок пять хватив:
«Мотя — это слово сокращённое,
Полностью оно звучит — Мотив!

Мотив Исаакович!
Уже немало лет, как дружат композитор и поэт!
И три десятка лет, как хлебом-солью,
Меня встречаешь до-ре-ми-фа-солью!

Внимай, мой друг, моим словам простым.
Хоть много лет один, как рыба, бьёшься,
Напрасно ты себя считаешь холостым —
Ты с Музыкой вовек не разведёшься!

Ты с ней живёшь не первый год на свете,
У вас растут талантливые дети,
И в день, когда тебе полсотни лет,
Ты передай им от меня привет!

О популярности песни

Что же всё-таки делает песню популярной? Ответить однозначно на такой вопрос трудно, даже невозможно. Мне кажется, что специально задаться целью написать популярную песню — задача трудная. Иногда песня получается. Можно назвать это вдохновением. А у меня очень часто не получается. Но, конечно, есть какие-то приёмы ремесла, в самом лучшем смысле этого слова. Например, если хочешь написать детскую песню и выбираешь стихи Маршака или Михалкова, то помнишь и о диапазоне ребячьих голосов, слышишь нужные интонации, думаешь и о том, где будут петь дети — дома или на улице… Постепенно вырастает музыкальная идея, главная тема мелодии. Потом она развивается, если удачно всё остальное.

Но вообще-то, чтобы написать хорошую песню, надо иметь, думается, особый дар. В первые дни войны, например, все пытались писать песни, даже крупные композиторы-симфонисты. «Фонарики» Дмитрия Шостаковича вошли в быт, у остальных не получилось. А есть ведь музыканты — люди с весьма ограниченным кругозором, попросту необразованные, но наградила их природа особым мелодическим даром, и пишут они песни легко. Так происходит, наверное, и в других видах искусства. Дарование карикатуриста тоже отличается от способностей художника-монументалиста… Одно могу сказать определённо, музыка — недуг, который поражает на всю жизнь. Разлюбить её невозможно. В чём же секрет популярности песни — не знаю.

О певцах

Певцы являются третьими авторами песен. Низкий поклон им. Большая благодарность за то, что они трудились и доносили песни до слушателя. Симпатии здесь трудно выделить. И всё же в первую очередь это замечательные солисты Большого театра, которые обращались к моим песням: Рейзен, Пирогов, Козловский, Лемешев. На всю жизнь осталась в памяти неповторимая, полная необычайного дарования, обладательница замечательного голоса Надежда Андреевна Обухова. Для такой певицы, как Обухова, я, должен знаться, с удовольствием писал бы всегда. Слушать её было одно наслаждение.

И, конечно, я хотел бы выделить неповторимого, незабываемого певца Георгия Павловича Виноградова. Я с ним познакомился очень давно, мы сотрудничали в одном джаз-оркестре. В то время он пел мою песню «Спокойной ночи».

Затем Виноградов был приглашён в Краснознамённый ансамбль. Что греха таить, он был его украшением. Александр Васильевич Александров его обожал. Георгий Виноградов потом сам учил петь. Не знаю, какие у него ученики, но если они хоть на одну сотую будут похожи на своего учителя — прекрасно.

О поездках по частям Советской Армии

Более 30 лет я участвую в шефских поездках по частям Советской Армии — до войны, во время войны, сейчас. Такие поездки обогащают незабываемыми впечатлениями, вдохновляют на создание новых песен. Так появились на свет «Песня о Щорсе» и «Партизан Железняк», «До свиданья, города и хаты» и «В лесу прифронтовом», «Под звёздами балканскими» и «Летят перелётные птицы»… Не буду заниматься перечислением, так как, пожалуй, половину моих песен можно отнести за счёт армии.

Расскажу только о двух. Мне захотелось написать весёлые армейские песни, поэтому в очередную поездку по моей просьбе пригласили поэтов-сатириков Вл. Дыховичного и М. Слободского. Но произошла любопытная вещь: месячное пребывание в армии, тёплые, сердечные встречи с солдатами и офицерами, беседы с командованием группы войск настроили сатириков на романтический лад. В результате, кроме озорной «Машеньки, Дашеньки», мы сочинили и «Песню о далёком солдате» — песню больших раздумий, гражданских и лирических.

На основе моего опыта могу сказать, что пишется в армии особенно легко, сама обстановка создаёт идеальные условия для творчества: нет ни телефонных звонков, ни заседаний, и встречают так, что только работай да работай. А когда видишь плоды своих трудов, когда сильные, крепкие, молодые, белозубые солдаты поют только что написанную песню, получаешь огромное наслаждение.

В таких поездках я иногда сам исполняю свои песни, хотя данных певческих у меня нет никаких. Просто это — своего рода традиция. Впервые запел я так. Во время Великой Отечественной войны композиторы часто бывали на фронте. (Моё «боевое крещение» произошло под Можайском, где мы были с поэтом Виктором Гусевым.) В конце марта 1945 года мы с Тихоном Хренниковым оказались уже на территории Германии, наши войска занимали тогда плацдарм по Одеру. Поехали мы для того, чтобы сочинить новые песни, рассчитывая на помощь наших товарищей-поэтов, которые работали во фронтовых газетах. Но нам пришлось трудно, потому что в воздухе носились разговоры о последнем наступлении — на Берлин, и военным корреспондентам было и не до нас, и не до песен. Мы чувствовали себя не у дел и болезненно это переживали.

Как-то командование Восьмой Гвардейской Армии пригласило Т. Хренникова и меня на обед. После обеда нас попросили спеть. До этого мне и в голову не приходило, что я могу петь для публики. Волновался сначала ужасно, но нас просили петь ещё и ещё. В результате мы спели по 12 песен каждый. Получился импровизированный концерт.

Постепенно мы превратились в настоящих «вокалистов» со всеми вытекающими отсюда последствиями: боялись охрипнуть, стали чуть ли не распеваться перед концертами…

23 апреля, когда нам всё уже было нипочём — мы чувствовали себя маститыми исполнителями, нас пригласили в штаб фронта. После концерта один из офицеров сказал:

— Спасибо вам большое. Не знаем даже, как вас отблагодарить!

Тогда я спросил:

— Нельзя ли послать домой телеграмму?

И была отправлена телеграмма следующего содержания: «Москва, Союз композиторов. Сердечный привет из Берлина. Блантер. Хренников».

Это не было преувеличением, потому что мы находились в частях, которые уже заняли один из районов Берлина. Мы оказались, вероятно, одними из первых, кто сообщил о близкой победе. 2 мая Берлин пал. 8 мая был подписан акт о капитуляции Германии.

Мы пробыли в войсках три месяца. И хотя не написали тогда ни одной песни, воспоминания об этом времени до сих пор свежи в нашей памяти и, конечно, они живут во многих наших последующих сочинениях.

***

Я прожил большую жизнь, помню гражданскую войну, участвовал в Великой Отечественной войне. И могу сказать только одно: что мы всегда стремились к тому, чтобы над нами было ясное и чистое небо, чтобы ничто не омрачало наш созидательный труд. 

***

Слово Мастеру — список статей

***