Флэшмоб: Фрагменты из неопубликованного

Присоединяюсь к флэшмобу от Хелен Визард (https://author.today/post/350786). Благо, этого добра у меня целых полкниги: свой первый цикл я заморозил на середине четвертого тома, и на тот момент еще не додумался до поглавного выкладывания. А потом как-то неуместно было, учитывая, что дописан он не будет, скорее всего, никогда. 

Некогда уже был флэшмоб неопубликованных диалогов (https://author.today/post/303836), еще кое-что было во флэшмобах демонов и волшебных существ. На этот же раз я поделюсь отчаянной молитвой демона-священника. 

  И она ушла. Чезаре остался один. Один в пустой часовне, под безразличным взглядом бронзового изваяния. Наверное, нужно было уходить. Нужно было еще встретиться с Воландом и снять ошейник с него. Но почему-то он медлил. Снова и снова взгляд его устремлялся к распятию.

  "Надо помолиться" - мелькнула неуместная мысль. Неуместная прежде всего потому что Чезаре, несмотря на церковный сан, был атеистом.

  Говорят, что в окопе атеистов нет. Говорят, что человек, постоянно рискующий жизнью, не может обойтись без отчаянной веры в то, что там, за последней чертой, его ждет лучшая жизнь. Чезаре рисковал своей жизнью. Часто. С самого детства. С тех пор, как он выжил при землетрясении, лежа в куче трупов. И он все еще был атеистом. Собственная смерть не пугала его настолько, чтобы увести в размышления о высоких материях.

  Однако Весна и Панауанский инцидент изменили его. И сейчас он чувствовал, что только перед Богом он может раскрыть свои страхи. В конце концов, для того они и так не секрет, а выговориться нужно было, - о вещах, которых он не раскроет никому из людей.

  Поэтому Чезаре не стал вспоминать "Pater" и прочие установленные молитвы. Он сразу перешел к тому, чтобы говорить, "как сердце глаголет".

  - Извини, что нахамил Тебе тогда, в Панау, - негромко обратился он к распятию, - Я был не в себе, сам понимаешь.

  Спаситель молчал. Бронзовый лик был все так же безразличен. Чезаре вздохнул:

  - Как странно, я не знаю, с чего начать... Хотя молился не раз и не два. Но тогда я лишь произносил заученные слова. Разумом и сердцем я не обращался к Тебе... практически никогда.

  Он чуть усмехнулся:

  - Зачем я говорю это? Наверное, я тупею. Ведь это не то, о чем я хочу сказать. Но как говорить правильно, я не знаю. Кажется, я снова пытаюсь усидеть не на своем месте... Как, в общем-то, и все время, с тех самых пор как я принял ответственность за этих детей.

  Чезаре замолчал. Разговор не клеился. И не потому, что собеседник не отвечал: в конце концов, если Бог обращается к тебе, то это уже шизофрения. Слова казались пустыми. Бесполезными. Каким-то седьмым чувством он понимал, что говорит не то и не так. Наконец, он снова заговорил:

  - Ты ведь тоже чувствуешь это, не так ли? Конечно, чувствуешь. Они не чувствуют и верят в то, что это просто очередная игра. Но Ты чувствуешь. Старые звери всегда чувствуют приближение беды.

  Повинуясь внезапному наитию, он сбросил личину, представ в истинном облике - показав не только японские черты, но и лисьи.

  - А Ты очень старый зверь. В этом ведь и состоит весь секрет, разве не так? Нет никакого всеведения и не было никогда. Всего лишь миллиарды лет жизненного опыта. Всего лишь наблюдение за человечеством с тех времен, когда это была всего лишь горсточка амбициозных обезьян.

  Священник перевел дух и с некоторым запозданием преклонил колено.

  - Миллиарды лет. Люди часто жалуются, что Ты безразличен к ним. И они правы. Но я понимаю Тебя. Миллиарды лет существования мира. Сто тридцать две тысячи лет существования человечества. Десятки тысяч поколений. Если волноваться о каждом из людей, любить каждого из них... То это рехнуться можно. Быть может, Ты это и сделал. А может быть, спрятался за безразличием - величайшей броней, когда-либо изобретенной человечеством. Надежнее любого геномскина.

  Чезаре опустил голову. Он не привык смотреть на кого-то снизу вверх. Но на Бога по-другому смотреть нельзя.

  - Возможно, и о нас Ты не вспомнишь. Возможно, Ты не будешь горевать о нас. Пройдут годы, века, и никто, даже Ты, не вспомнишь, какими мы были. О чем мы мечтали. Чего мы боялись. Кого любили и кого ненавидели. Все это померкнет в Твоей памяти. Все, кроме одного.

  Он поднялся на ноги. Незачем было преклонять колени. В своей последней исповеди он рассказывал о своей жизни. А там, несмотря ни на что, было больше вещей, которыми он мог гордиться.

  - Нас было двое. Я и Мария. Двое героев? Двое злодеев? Или же ангел и демон? Неважно. Это не имеет значения. Нас было двое. Двое против всех. Против кого "всех"? Это тоже неважно. Важно, что мы - мы двое - защищали то, что Ты сотворил. Защищали отчаянно, не жалея ради этого собственной жизни и собственной души.

  Лик уже не казался безразличным. Он оставался неподвижным, но Чезаре был уверен, что где-то Там, далеко, Бог слышит его.

  - Я не прошу о признании заслуг. Я привык обходиться без него; для моей профессии это нормально. Я не прошу о помощи. Если бы Ты собирался вмешиваться напрямую, Тебе не понадобились бы мы. Я сделаю то, что задумал, - и то, чего Ты от меня хочешь. Я прошу Тебя лишь об одном.

  Голос кардинала смягчился. Лицо по-прежнему выражало решимость, но в желтых глазах блеснули слезы.

  - Береги её. Береги её, потому что она заслуживает жизни и счастья куда больше, чем я. Потому что она верит в Тебя. Потому что она - хороший человек, которым никогда не быть мне. Я знаю, что очень скоро моя душа будет взвешена на Твоих весах. Если Ты хочешь судить меня за мои грехи, что ж, я не против. И не ропща, приму любое Твое решение. Но Мария, она ни в чем не виновата. Она не виновата в том, что жестокость меняющегося мира проехалась по ней, как колеса трактора по цветку. Защити её. Пожалуйста. Пусть она будет жить. Пусть её сердце излечит свои раны. Пусть она встретит человека, который даст ей все то... чего не смог дать ей я. Мне будет больно видеть кого-то другого в этой роли, но куда больше я не хочу, чтобы моя смерть подкосила её. Пожалуйста, Господь. Думаю, я сделал для Твоего творения не так уж мало... Чтобы надеяться всего на одну небольшую просьбу.

  В часовенке воцарилось молчание. Чезаре выговорился и сейчас чувствовал пустоту. Бронзовый лик оставался неподвижным. Был ли какой-то толк от всего, что только что произошло? Чезаре не знал этого. Он вытер слезы и осенил себя крестным знамением. Нужно закончить молитву, как подобает.

  - In nomine Patri, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.

  Почему-то ему казалось, что святые на иконах смеются над тем, как отъявленный грешник пытается договориться с Богом. Он знал, что его молитва была сильно ниже среднего.

  Но молиться лучше он не мог. Скверный из него был священник.