Художники и картины в произведении
Автор: Алексей ШтрыковВ рамках флешмоба о картинах в произведении, как ни странно, я мог бы сказать больше, чем в рамках флешмоба о стихах в произведении. Стихов в «Шаньго чжуань» очень много, так что не знаешь, за что и ухватиться, а вот живопись упоминается дозированно, но при этом художники и их работы играют значимую роль и в сюжете, и в описании реалий горной страны.
Как и с «мёртвыми поэтами», на моих страницах встречаются «мёртвые художники». Чаще всего речь идёт о Ло Вэйфане — крупнейшем пейзажисте и вольнодумце, умевшем через картины продемонстрировать нелюбовь к официозу и бюрократизму центральных и местных властей.
Даже я, не наделённый талантами художника, проходя мимо Маоцзяна, обратил внимание, насколько по-разному гора и город выглядят с разных точек обзора. Власти некоторых префектур снаряжали специальные художественные инспекции и обустраивали на близлежащих, а порою и отдалённых островках особые беседки, наилучшим образом ориентированные для живописцев. <...> Беседка, как мудрый советчик, проводит гостя на нужное место и подсказывает выгодный ракурс, но, говоря начистоту, сама достойна внимания живописца.
Вспоминается великий Ло Вэйфань и картина «Мастер Хань Хао рисует Лиян, стоя в беседке Нефритового Феникса», которую он написал с соседнего, голого островка. Благодаря необычному углу обзора, смелому замыслу и крайне удачной асимметричной композиции картина оживает на глазах, причём мастеру Ло удалось схватить и хрупкую беседку с фигуркой Хань Хао, и мощные стены Лияна на фоне грозовых туч в закатном небе. Можно сказать, что это лучшее изображение яньской столицы. Я видел список этой картины в библиотеке Дуншаня, а оригинал сразу же был приобретён тогдашним губернатором Лю Цзо, но впоследствии утрачен. По распространённому рассказу, картина долгое время находилось на почётном месте в павильоне Пяти Добродетелей в западной части губернаторского дворца, и правитель области не упускал возможности похвастаться покупкой перед гостями. Однажды Лиян посетил императорский инспектор по фамилии Му, большой ценитель искусства. Когда Лю Цзо подвёл его к этому полотну, Му долго одобрительно кивал и поглаживал бороду. Затем повернулся к господину Лю и сказал: «Но вы ведь понимаете, что это мятеж?»
Когда я был в упомянутом павильоне, единственной картиной на стенах оказалась работа «Лиян озарённый» кисти Хань Хао.
Три дня назад, подъезжая к Аньи со стороны северных ворот, я обратил внимание на необычайно пёстрое, вычурное строение на некотором отдалении от стен — Удел Скрытых Сокровищ, посвящённый одному из духов-драконов, особо почитаемых в срединных областях. Такое буйство красок призвано было символизировать минеральные богатства горной страны, но, как говорится, без боли не взглянешь. И я, конечно, запомнил рассказ Юань Мина. Он, чуть поморщившись, отвёл глаза и с улыбкой произнёс:
— Едва ли эта красота простояла бы так долго, если бы часовню — в этих самых очертаниях и цветах — не спроектировал Хунпэнский князь, брат государя Возвышенного и большой талант в архитектуре. Талант раскрылся у него чуть позже, но благоговение вызывал уже тогда. Мятежник Ло, впрочем, и здесь сумел побунтовать. У него есть малоизвестная картина «Ночная гроза над Аньи», на ней Удел Скрытых Сокровищ, прорисованный весьма детально, подан в насыщенном синем цвете. Некоторое время эта картина висела в приёмной министра-блюстителя общественных работ, но затем её убрали — каждый вошедший вполголоса, но непременно отпускал комментарий, что лучше бы часовня выглядела так и ясным днём, а не только в ночную грозу.
Другой «мёртвый художник», с которым сталкивается главный герой — это совсем недавно умерший кореец Пэк Ханыль, рудокоп, лидер протестов, а ещё карикатурист с ярким неповторимым стилем.
Мой собеседник извлёк из-за пазухи небольшой футляр и подал мне. Внутри были свёрнуты пять или шесть серых листов бумаги с набросками портретов. И каких! На каждом листе можно было увидеть господина Чхве — чудовищного, гротескного, в самых уродливых пропорциях и с самыми отвратительными чертами лица, но безусловно узнаваемого. Вот он сидит, выкатив вперёд раздутое жирное брюхо и хищно раскрыв ненасытную пасть, одной рукой держит мешок с деньгами, другой — палочки для еды, в которых зажата чёрная фигурка шахтёра. Вот он, напротив, тощий, иссохший от злобы, длинными узловатыми пальцами дёргает за ниточки, манипулируя людьми и заставляя их делать что-то себе во вред. Вот кружит над Шато стая гуйшэней; у большинства обычные морды, но у двоих — знакомые лица: Чхве и администратор Ли. И, конечно, сочные приписки корейским письмом: «Кровосос! Злодей! Убийца!»
— Недурно, правда?
Я не знал, что и ответить.
— Зря стесняетесь, — сказал Ли. — Меня он видел от силы раз, а до чего точно изобразил! Сложись судьба по-другому, парень добился бы славы, не меньшей, чем Ло Вэйфань.
— Если бы рисовал горы, а не чиновников, — добавил я.
— Это верно.
А из живых художников самым примечательным является, конечно, Линь Цзандэ по прозванию Отражённый Феникс.
— Да есть ли те, кто раскрыл свои таланты полностью? — спросил я.
— Есть люди немногочисленных умений, и им, естественно, проще отточить их до совершенства
— И всё-таки, — я непроизвольно вывел беседу в нужное мне русло, — кому, например, из художников, это удалось? Раскрылся ли великий Ло Вэйфань?
Господин Юань задумался.
— Мне трудно судить, — наконец произнёс он. — Возможно, если бы я жил во времена мастера Ло и был с ним знаком, ответ пришёл бы сам собою. Но сдаётся, что он был способен на большее. А вот, например, мой сосед Линь раскрылся, и блестяще! Не угодно ли посмотреть его работы?
Оставив недопитое вино, мы спустились к левому флигелю, на двери которого красовался вычурно стилизованный иероглиф «Линь». Юань Мин несколько раз окликнул соседа, но никто не ответил. Художник по своему обыкновению отправился бражничать с однофамильцами.
— Нестрашно, — сказал мой собеседник. — Давай просто пройдёмся.
И мы сделали круг по опоясывающим двор галереям. Всё это время «господин Белая Шляпа» хранил строгое молчание, а я, не решаясь задавать вопросы, поглядывал на него и не сразу обратил внимание на картины, развешанные по стенам галерей. Печати в углу указывали на авторство Отражённого Феникса, но я никак не мог отделаться от мысли, что всё это уже видел раньше — и у кого-то другого. Уроки истории искусств не прошли даром, и теперь я без труда угадывал фантастических птиц Ван Фу, парящих над водопадами Ло Вэйфаня, и конные процессии циньских полотен, выезжающие из яньских замков Хань Хао. Когда мы вернулись к двери с иероглифом, Юань Мин сказал, что я увидел достаточно, чтобы составить собственное мнение. Я набрался смелости и честно ответил, что мнение моё невысоко.
— Это потому, что ты искал талант, которого нет, и не оценивал того, который есть, — с тёплой улыбкой заметил господин Юань. — Ты, конечно, увидел, что в работах Линя отсутствуют собственные находки. Он копирует, но ты бы знал, как он копирует!
Линь Цзандэ обладал феноменальной памятью, уверенной рукой и превосходным чувством кисти. Беглого взгляда на чью-то картину — в цвете или монохроме — хватало ему, чтобы оставить в сознании её оттиск и разложить на мельчайшие линии, которые он впоследствии воспроизводил как бы механически — как музыкальный аппарат (я видел такой в бэйлунской коллекции Лю Эрфаня) воспроизводит мелодии, записанные на металлических пластинах. И как человеку, который извлекает звук из аппарата, не нужно его видеть или слышать — достаточно равномерно крутить ручку, — так мастеру Линю не требовалось смотреть на лист бумаги. Юань Мин не раз наблюдал, как он рисует в бельведере безлунной ночью без светильника и словно получает от этого особое удовольствие.
При всей своей эпизодичности Линь Цзандэ со своими талантами успевает сыграть в сюжете одну из ключевых ролей. Но обо всём этом — о необычной дуэли художников, подаренном портрете и древнем орнаменте — лучше расскажут страницы произведения.
