С праздником, краснопогонники

Никто не любил Внутренние войска. Вэвэшники, вованы, охраняли зэков и зарабатывали отпуска, отстреливая бежавших с зон. И уважать краснопогонников не за что, а если те оказались вдруг за решеткой, так прощайтесь с собственной задницей, она вам не принадлежит, на кукан и вертеть, как пропеллер у Карлссона. 

            Армии девяностых было наплевать на убеждения, понятия и все такое. Не сумев загрести меня на подводную лодку и отказав в возможности служить в погранцах, Сызранский призывной пункт одарил меня старлеем в «зимнем» камыше и шевронами Северо-Кавказского округа с МВД. Краснодарская дивизия оперативного назначения ВВ вдруг оказалась родной на ближайшие два года, а про саму часть узнал немного приятного еще не сев в поезд.

            - Ты чо! – сказал кто-то из никак не уехавших земляков недельной давности. – Там же человека штангой убивают, если чо. Берут, кидают на скамью и сверху штангу!

            Дедовщина в девяностые не казалась неведомым зверем, дедовщина тогда пахла, процветала и ощущалась само собой разумеющейся неотъемлимой частью армии. Даже если армия Внутренние войска. 

            Они встретили нас тихой вечерней стрекотней сверчков вокруг учебного центра полка и пыхтящими спецназовцами-слонами, оттрубившими полгода службы, бегущими по полной боевой откуда с сопок вокруг центра и пообещавших нам «вешаться». Каменнолицый индвидуум в красном берете и со стальными мускулами, покрикивающий на них сбоку, добавил уверенности в их словах и новое понятие в моей, и не только, жизни. 

            Так мы стали гансами. Почему? Да никто и не объяснял. 

            За три месяца в Ахтырке нас, четыре полные роты дуроломов со всех краев страны, успели полностью ввести в курс дела, научили ходить строем, дали выпалить по пятку патронов, поделили на «шаров» и хрен-пойми-кого, привили ненависть к спецам и гансам, одновременно и волшебно, отобрали ребятишек в сержантскую учебку и поломали несколько жизней. Полк стоял на границе свободной Чечни и российского Дагестана, нам выпала огромная честь менять дембелей. 

            Штангами никто никого не убивал, а единственный такой случай оказался глупостью, когда решивший набрать мускулов дед немного не оценил сам себя и вес блинов, закрепленных на грифе. 

            Дагестан оказался холодным, голодным, грязным, палаточным, ограниченным в двух квадратных километрах траншей и полным бельевой вши. Пока мы торчали на постах, слушая вой, каждую ночь обступавший заставу, в полк привезли тех самых конвойщиков. Конвойные части начали расформировывать, а дослуживать бойцам, следившим за ЗК, больше нигде не оставалось, к ментбатам руководство МВД приглядывалось с не меньшей кровожадностью.

            Вторая командировка туда же оказалась веселее. Гансы моего полка получили первых погибших, офицеров и солдат, саперы разминировали несколько фугасов, один в Кизляре на площади, на постах мы торчали круглосуточно, а вокруг начинала сгущаться непонятная хренотень, через несколько месяцев ставшая второй чеченской войной. 

            А в промежутке 15-ый отряд специального назначения «Витязь», куда свели весь спецназ дивизии, штурмовал Ослиное ухо все в том же Дагестане. Штурмовал так, что некоторых ребят комиссовали сразу, с орденами и красными беретами. Но об этом мы узнали уже в Чечне, катясь по пыльным проселкам и степи к Горагорску. 

            Ни мне, ни другим гансам не довелось увидеть заключенных, хулиганья на улице или беспорядков. Мы тупо смотрели в сизые и непроглядно черные кавказские ночи, стояли блокпостами, ходили на зачистки и помогали федералам, когда требовалось. И красных погон, кстати, тоже не видели. Вообще.

Орудийный ящик

            Орудийный ящик штука простая. Здоровенный, зеленый, с двумя замками и ручками-петлями из не особо толстого прутка. Делается из обычного снарядного, который типа гранатный, СПГ же стреляет гранатами, мальчики и девочки. 

            Эти клятые деревянные коробки мы любили нежной и трепетной любовью. А как еще, если перед тобой постоянно возникает целый грузовик этой херовины, а весит каждый не кисло, да те самые ручки не просто неудобны, хрена. Где-то на десятом, перекидывая следующим двум принимающим, петли начинают резать ладони так, что куда там чему другому. Сам не замечаешь, как каждый новый рывок заставляет вдруг скрипеть зубами и с ненавистью коситься на следующий зеленый угол, радостно смотрящий на тебя из кузова. Но то ладно, речь не о разгрузке дополнительного боекомплекта.

            На кой ляд нужен орудийный ящик, что правильнее называть ящиком с шанцевым инструментом? Да все верно, именно для него, того самого инструмента. Очень простого и крайне нужного на любой войнушке, локальной, глобальной и мировой. Потому как внутри, спрятавшись за плотно подогнанными досками со стальными полосами, спят крепким сном лучшие друзья любого, мать его, воина: лопаты, лом и кирка. 

            Любите копать? Обожаете аэробные упражнения? Послужите в артиллерии, там такого добра хоть одним местом ешь. Да так, что сам себе напоминаешь если не трактор, то садовый мотоблок уж точно. 

            - Чё встали, бойцы?!

            Перекур, ё-маё… Ну, понеслась. 

            Позиция для стрельбы из СПГ-9М, всякими любителями пафосных названий называемого «Копьем», штука простая. Стрелять полагается стоя, траншея выходит длиной метров в пять, рядом с самим граником обязательно следует вырыть ячейки для вьюков со снаряженными гранатами, а еще для коробки с прицелом. И, да, обязательно роется орудийный погреб. Ящиков так на… на до хера.

            Вот тут-то, широко открывая крышку нашего темно-зеленого друга, ты радуешься тому, что служишь в артиллерии. Ее славным традициям и умению командования правильно комплектовать подразделения… И хер с ним, со стремным сухпаем в коробке, а не пластике, да с его сухарями, порой уже съеденными червячками, угу. Ведь у вас, смотрящих на кусок земли с грустью и тоской, есть сраный орудийный ящик. И рыть это все, по очереди меняя одного наблюдателя, можно нормальными лопатами. А не саперными огрызками, подходящими колоть дрова… и не только дрова. 

            Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит.

            Мы рыли ее разную. Черно-жирную, серо-легкую, красно-вязкую, желто-хрусткую, полную камней, корешков, засохшего говна и даже совершенно археологических черепков с витыми узорами, поднятыми с глубины в полтора с небольшим метра на Ставрополье. Били ломами и киркой, корежили собственные лопаты со спинами, рыли-рыли-рыли.

            Не сделаешь позицию – умрешь раньше.

            Не сделаешь позицию – поймаешь пулю.

            Не сделаешь позицию – ты просто дебил.

            Летом, весной, осенью и зимой, наш орудийный ящик весело звенел открываемыми замками, хрустел иногда замененными досками, стучал оковкой углов по бортам нашего 131-го Зилка, грохотал о мерзлую землю, срываясь из уставших рук. Везде катался с нами, превращался в кровать, становился обеденным столом или даже помогал рассматривать карты. Ну и, само собой, разборку и чистку стволов производили на нем же, расстелив плащ-палатку поверху. 

            Фух… дорыли. Все сделали? Дёрна нарубили, обложили со всех сторон, типа маскируя? И чо, что вокруг ровное поле, а у нас тут не особо? Надо, значит делаем.

            - Медленно, товарищи солдаты, перекурить-отлить и запасную, во-о-он там, через десять метров. И с погребом, хули, само собой с погребом. И с ходом сообщения. Все, отдыхайте, бойцы.

            Господи благослови наш орудийный ящик, две чертовы штыковые лопаты, лом и кирку.

Горький дым

- Держи, держи одеяло!

- Блядь, кто?!

- Берсиров… осколками, «эфка».

- В сторону бойцы, в сторону!.. Эдик, Эди-и-к!!!

На шерстяном одеяле, спущенном с борта «бэтэра» разведчиков, Берсиров, командир сводной первой роты, с Гребенского моста. Не голова и грудь, красно-буро-грязное месиво, лохмотья разгруз-жилета и тельника. Двухсотый.

Одеяло скользит в руках, барак санчасти рядом, а одеяло скользит, обмякшее и жутко тяжёлое тело хрипит, изгибается, рвется, одеяло трещит, держится, санчать ближе, ближе... А Берсиров всё рвётся куда-то вверх, булькает, хватая воздух, блестит открывшимся глазом, плюётся тягучей темной слюной. Начмед молча выбивает дверь операционной, звенит чем-то, лязгает. А Берсиров все рвется и рвется куда-то.
Старший лейтенант Эльдар Берсиров, адыгеец, возможно, что мусульманин, умер на борту вертушки, нёсшей его в Моздок.

Отгоняя воспоминания месячной давности я прикуриваю вонючую, как вода с колючкой, усманьскую «Приму».

Полк снова оказался в Даге в апреле. До этого было два месяца отдыха, разбора ошибок и планирования новой командировки. Ну, это в основном досталось командованию части и подразделений. Мы же, рядовой и сержантский состав, еле успели отоспаться. Да и то, находились шутники, которые могли заорать ночью:

- Кольцо-о-о!!!

И всё, ночь испорчена. Мы бежим на позиции, чавкаем вездесущей грязью, падаем, снова бежим... переворачиваясь на скрипящих двухэтажных койках. Просыпаемся, и, матерясь, идём курить. Орали те, кому потом не насуёшь в морду. И ещё – нас тянуло назад.

Ну, вот и вернулись. Выгрузка в Хасавюрте, под вопли местных, оравших что-то про эсэсовцев, и про то, что они нас не звали. Ага, мы оккупанты этого гордого народа, ну да.

Через две недели, на площади Кизляра, в канун какого-то местного праздника, наши сапёры разминировали самодельное устройство. Кто его там оставил, и изменилось ли мнение о нас?  Да кто его знает, и мне, если честно, глубоко по барабану.

- Художник, давай гранатомёт перетащим, - ко мне в окоп спрыгивает Коля, мой теперешний напарник и наводчик, - на щит поставим. Темнеет уже.

Да, уже темнеет. Идём на запасную позицию, где сидит у нашей «эспэгешки» Лифановский и дрыхнет наш командир, Приходан. Лифа часто почёсывается. У него «бэтэры», только они не восьмидесятой модели и не с дизельными движками. А маленькие, белёсые, жирные и с лапками. Бельевые вши. Как у Максима Кужеля, героя книги Артёма Весёлого. Как у всех, кто был на войне. Может быть, их нет у американцев, кто знает?

Ночью мы практически живём на позициях. Спим в спальных мешках и укрываемся резиновыми плащами из комплекта ОЗК в дождь. Потому что месяц назад Саша Мисюра, командир сводной роты заставы «Гребенской мост», подошёл к старенькому «Рекорду», чтобы переключить канал.

За пару секунд до этого какой-нибудь Ахмед или Абдулла – бросил мину в горло самодельного, слепленного из «камазовского» кардана, миномёта.

То, что осталось от нашего первого погибшего лейтенанта можно было собрать веником и совковой лопатой. Замечательный мужик, офицер, а не «шакал», отец двух детей, просто перестал быть.

Я радовался всему. Тому, что «двухсотых» мало. Тому, что жив Шомпол, представленный к чему-то там, ведь он вылетел из палатки в одних трусах, кирзе, бронике и с пулемётом. И снял снайпера с дерева, метров за сто. А сержант Младшой успел перетянуть крепёжной растяжкой ногу капитана Васильченко, перерубленную осколком в районе колена.

И никто не отошёл назад, доказав, что мы настоящие «техасские рейнджеры». Но колонну, шедшую на выручку, не пропустили местные, блокировав дорогу в сторону заставы.

Потом были и Аксай, где оказался наш расчёт, и Первомайка. Парни из третьего батальона исполнили нашу давнюю мечту, разнеся в хлам чеченский блокпост, торчавший напротив здания коровника. По нашей же заставе долбанул, перепутав своих и чужих, Ми-8. К счастью, НУРСы большой беды не натворили.

Полковые разведчики, скорчив авторитетнейшие рожи, заявляли: на всех трёх заставах сдавали экзамены боевики из полевых лагерей. И, судя по всему, экзамены завалили. А красный цвет им светит явно не в дипломе.

- Ну, - меня отвлек Коля, навьючивший на себя один из больших брезентовых мешков с гранатами к СПГ, - попрыгали, что ли?!

- Угу, - я цепляю лямки второго вьюка на себя, и берусь за основную тяжесть, сопло гранатомёта, - попрыгали, Коль.

Прыгать поверху через ходы сообщения и траншеи можно. На свой страх и риск. Мы играем с судьбой, два молодых и самоуверенных глупца. Ведь у «них», возможно или наверняка, хорошие снайперы. И хорошие винтовки.

Добираемся до основной позиции. Устанавливаем нашу «шайтан-трубу» на специально сколоченный помост. Натягиваем большой кусок маскировочной сетки и усаживаемся на вьюках. Коля, поменявший за блок «Петра» у связистов одну из запасных радиостанций, ловит «Молодёжную волну». Нам не наблюдать. Мы можем расслабиться.

Краповик  Жора

Жора казался нам почти старым. Когда мужика называют кабаном, сразу понятно – жирный хрен. Жора был вепрем. А вепрь, мать его, это тот самый кабан, лесной, дикий, огромный и страшный до усрачки. Тот самый, что давался витязям на рогатину и нож и хорошо, если витязь оставался живым, а не просто целым.

Голову старшего прапорщика Жоры прикрывала красная шапка в виде крапового берета, на шпагат, пьяный вусмерть, он как-то сел прямо на бэтэре, накакав на травмы и броню, скользкую от мороси. Он не признавал стандартного камуфляжа с парадкой, таская только спецкамуфляж и кроссовки взамен берцев. Даже на полковых разводах с построениями, случалось и такое. 

Жора командовал взводом АГСа второго БОНа, деля командование со своим лучшим другом, Грешновым, тоже, как ни странно, старшим прапорщиком. Тот был еще лютее, оставаясь в немалом возрасте подтянутым и грозным как Господь Бог перед тем, как разделать черепаху. Любимым прикидом Грешнова являлся совершенно черный комок с убитой нашивкой ЦРУ. Где хмурый здоровяк с усами раздобыл эту цацку никто не знал. Звездели разное, упоминая службу в Анголе. Именно, что звездели. 

Воевали мужики так же основательно, как делали все остальное, включая обязательную зарядку с утра. Жара, дождь, проверка с дивизии… накласть. Два взрослых дядьки разминались куда там юнцам-срочникам, не говоря про редких тогда контрабасов. 

Во второй Даг они поехали раздельно. Жора, вроде бы, остался на ТГ в полку, Грешнова отправили в Аксай. В безраздельное воинское княжество комбата Коколина, где места хватило бы обоим. Но вышло, как вышло, и Жора остался один. И загрустил. Под его грустящим вниманием шестая рота, и без того крутая по самые помидоры, как-то накидала на вертолетке разведке, хотя те вряд ли в таком признались. Да и верно, ведь накидать вышло после команды комдива АЗДНа, после коей каждый настоящий артиллерист просто не мог оставаться в палатках. А даже усеченный из-за усиления застав артдивизион, между делом, это полная рота. Так что…

Дело замяли, Жора продолжил грустить, и тут началось: Гребенской, Аксай. Первомайка, опять Гребенской. На нас, отслуживших по году, вовсю сдавали зачеты матерые, и не особо, парни с мужчинами, тренировавшиеся в лагерях, прятавшихся в Грузии. Зачеты сдавались сурово, с ночной пальбой и дневными атаками из-за спин выгнанных селян. После второго Дага мы спокойно ходили в кусты не снимая стволов и подсумков, запах напалма по утрам стал так же знаком, как киношному американцу, а в Крас и домой, мать его, поехали наши первые офицеры и пацаны. Кто целый, кто по частям, но все в гробах. 

Грешнов погиб глупо. И как настоящий военный. Не совсем умная личность со звездами на погонах, то ли упоровшись паленым коньяком, то ли не удержав кукушку, решил покататься в Аксае на бэтэре. И не придумал ничего умнее, чем рвануть прямо по мостку из двух бетонных блоков со стенками, где шел со смены караул. 

Грешнов успел скинуть в ров тех дурней, что замерли, глядя на стальную рыкающую громаду. Сам не успел. Все тонны восьмидесятого БТРа прошлись по нему четырьмя колесами одного борта, вдавив в сраный бетон. Суровый усатый дядька, гонявший меня на разгрузке двух вагона леса в Хасавюрте, умер жутко и как-то неправильно. 

В Чечню, на какую-то по счету войну, Жора поехал один. В своих спецкомках и крапе. И…

- Манасыпов, я не понял, ты где должен быть?

Бывший комбат презрительно косил на меня свои хреновы усики и презрительно оттопыренную губу.

- В камазе.

- А какого хера ты не там?

Да, по факту я был неправ. Но…

- Я к Жоре не поеду. Он совсем крышу потерял. Воюет постоянно.

Жора воевал в нарушение всех приказов. Прикомандированные танкисты, говорят, бахали каждую ночь. Правда или нет, но залпы слышались с его стороны постоянно. 

- Так, значит… - бывший комбат, сплюнув, дернул усом. Как оно у него получалось – хрен его знает, товарищ майор, но получалось. – Иди и копай за палаткой. 

- Что?

- Зиндан, бля, боец! 

На самом-то деле, воевал Жора или нет, дело было в другом. Эта самая белая холеная мразь просто достала. Вот и все. А зиндан…

Я его так и не вырыл. Забил. 

Продажная любовь

"Моррис любил шлюх. Шлюхи отвечали ему взаимностью". Это я написал в одной из своих фантастических книг. В жизни?

Весной и летом двухтысячного ночной Краснодар снимал сливки с увольняющихся ветеранов второй ДОН. Снимал жестоко, снимал нагло, снимал честно, снимал ласково. Рубил, как мог, выжимая до копейки пацанов, не желающих возвращаться домой злобными скотами, выпускающими дурь не на материнских глазах.

Марина училась на втором или третьем курсе кубанского меда, то ли института, то ли училища, черт пойми-разбери. Смешно, но одевалась она строго и выглядела подчеркнуто серьезно. Вплоть до выпрыгивания из нее.

Золотисто-неродные вьющиеся волосы, светло-лиственные глаза, улыбка от уха до уха, сгоревшее в девяносто четвертом детство, оставленное в Грозном. Упоровшись вермутом вместо своей хлюпающей и звонко шлепающей работы, зло крича про пиздливых и не верящих мудаков, шваркнула на стол паспорт. Место рождения совпадало. Остальное? У всех свои резоны врать... или нет.

Осенью, вернувшись в Крас на пару дней, ржал как конь. Ванька и Шварц сцепились летом из-за проститутки с зелеными глазами и широкой улыбкой. А Марина просто испарилась из их жизни.

Деньги, заработанные своим риском и чужой кровью, казались невообразимо легкими в двадцать. Они улетали, помахивая красными крылышками пятисоток, растворяясь в искусственном дыму танцполов, сигаретном смоге от не гаснувших "винстонов" и "парламентов" в краешках ртов, тонули в янтарно-темном пиве и ядовитой прозрачности палёной клубной водки. И липли, липли как сами по себе, к сладкому дурману голых, от шеи и до пяток, тел, еженощно выставляемых на продажу. Снова день Сурка, как в Даге почти год назад. Только этот был веселее и, вкуснее, что ли. 

Проснулся, первую неделю не веря сам себе, встал, умылся, пошел гулять с чужим доберманом, прихватывая, от магаза к магазу, темные бутылки "балтики", наливаясь ею до обеда, ожидая остальных. За нас, за вас, за Кавказ, к борщу или пельменям тети Наташи.

Грустно-доброглазая Ванькина мама приходила с работы, не спорила, не ругала, не учила. Она просто забрала, сколько смогла, красно-розовых пачек, спрятав в сейфе на своей работе. Чтобы довезли домой.

- Зачем вам в столовую?

Зачем, зачем... там же котлеты! И водка ничего.

Как она обиделась, Господь ты мой Бог, как мы её задели...

- Мальчишки, ну вы чего не сказали-то?..

Не сказали. В тот вечер нашего бабла не досчиталась пара баров, а Ванькин папа благостно открывал кранчик жестяного бочонка на сколько-то там литров и подливал нам еще дедушкиной абрикосовой.

А котлеты? Выше этих золотистобоких колобков в тот вечер было только небо, только Аллах.

Следующие два дня сложились, как водится, как хотелось ещё не заснувшим псам внутри каждого. А где псы, там и суки.

Налить, выпить, опрокинуть, долить, хлопнуть, растворять, топить оставшееся за плечами, пороть как не в себя и как в последний раз.

Боевые деньги невесомы и скользки, текли промеж пальцев песком и не случившимся будущим, расплываясь в потоке, хлещущем из карманов еще стриженых и худых пацанов с злыми глазами.

Кто-то хотел знакомиться с такими из нормальных женщин? Да. Получилось? Нет. Кто виноват?..

А шлюхи? Да их просто хватило вдосталь всем и каждому, кто хотел. Вот и всё.

"Моррис любил шлюх. Шлюхи отвечали ему взаимностью". История Морриса темна и страшна, а его любовь, эта самая, сложилась из обстоятельств.
Есть за что благодарить тех молодых баб, оставшихся в прошлом. За простые вещи.

Секс без любви делает женщину спермосборником. Это гадко.

Трахаться без жадных или хотя бы отвечающих губ тупо мерзко. Как получать ордена, ни разу не скатавшись, пусть даже с инспекцией, на завалящий блокпост.

            С праздником, вованы, с днем Внутренних войск.