Аркадий Белинков

Читал А.В. Белинкова, "Юрий Олеша. Сдача и гибель советского интеллигента". Давно уже никакая книга не доставляла мне такого острого наслаждения. Чтобы прочувствовать всю ее силу, нужно постоянно представлять, что в 1959 году Белинков заставил советских цензоров читать ТАКОЕ :

"Сатирическая сказка "Три толстяка" изображает государство, которое полагает, что истину знает только оно, что эта истина неопровержима (в каждый данный момент), что эту истину при необходимости разрешается отменять только самому государству, что иное мнение не может быть правильным и что писателей этого иного мнения нужно убивать.

Это совершенно естественно для государства, владеющего всем, подкупающего всех и, если надо, сажающего, расстреливающего, удушающего, попирающего, уничтожающего.

Писатель с обстоятельностью очевидца рассказывает о тираническом абсолютистском полицейском царстве, потому что незадолго до того, как написать роман, он сам был подданным государства, уничтожавшего всякого, кто осмеливался говорить о свободе, не доносил на того, кто говорил о свободе, государства, в котором за восемьдесят лет - с 1826 года по 1906-й, от декабристов, с которых начинаются политические процессы в России, до судов над участниками первой русской революции - было казнено за политические преступления сорок три человека. Это составляет 0,54 казненных в год. Если бы так продолжалось дальше, то через тридцать лет, то есть к 1937 году, было бы казнено 16,25 человека. Только Советская власть принесла нам избавление от ужасов террора!" (с)

"Деспотизм омерзителен всякий, и его надо ненавидеть непрерывно, неутомимо, неумолимо и не отвлекаясь ничем. ...В нем нельзя видеть нечто заслуживающее внимания, нельзя склоняться к тому, что он исторически неизбежен, признать, что у него есть кое-какие заслуги, согласиться с тем, что он может одерживать внушительные победы; его нельзя взваливать на историю, на особенности развития и тяжелые обстоятельства; нужно понять, что, когда одни фашисты развязывают войну против других фашистов, то одинаково отвратительны и те и другие, и никому из них нельзя желать победы, и ненавидеть надо и тех и других непрерывно, неутомимо и не отвлекаясь ничем" (с)

В вопросе о фашизме Белинков с редкой твердостью настаивает на своем:

"Если оскорбляется человеческое достоинство и не ставится ни во что человеческая личность, если человек приносится в жертву так называемым высшим интересам и если человек не в состоянии распоряжаться своей судьбой, если попирают его волю и растаптывают его честь, если нет свободы слова, а есть лицемерные фразы о свободе, если душит страх перед властью, если государство закрывает человеку небо, если царят произвол и бесправие, и несправедливость ... если уверяют, что можно развязывать войны и развязывают их, если страну распирает шовинизм, если цветут фанатизм, ханжество, ненависть и самодовольство, если государство вмешивается в частную жизнь людей, если правит бесчеловечность, мстительность, сыск, кары и казни, если народу внушают надменную уверенность в превосходстве его над другими народами, то это фашизм, тирания, деспотизм, и их надо ненавидеть страстно, самоотверженно, самозабвенно" (с)

Белинков - трагический герой, который, как Русалочка у Андерсона, ходит по ножам ("Каждый шаг - боль. Каждый шаг - боль!"). Но это даёт ему силу видеть суть вещей гораздо глубже, чем другие, и легко, как о понятном и простом (понятном - для того, кто это выстрадал) говорить про мучительные для русской интеллигенции вопросы:

"Россией правили не дураки... иллюзия бессмысленности возникает в связи с тем, что люди одних представлений об уме сталкиваются с другими представлениями, держась которых многие исторические деятели видят смысл своей жизни в убийствах, обмане, удовлетворении своего тщеславия, подавлении других людей, в попрании чужих прав, в унижении человеческого достоинства, в уничтожении людей, думающих иначе, чем они, и прочих бессмысленных (дурацких) вещах.

Эстеты и снобы этого не могут стерпеть. Они возмущенно восклицают, делая при этом разнообразные жесты:

- Ах, какие они дураки! Ах, какие ничтожества! Ах, какие у них хари! Мы этого не можем вынести.

Тут все неверно, кроме блестящего по точности наблюдения над красотой харь" (с)

А вот, к примеру, про попытки оправдать дурное государство его внешним блеском и его успехами:

"Самый гнусный самодержавный тиранический полицейский режим, на котором, казалось, в состоянии расти лишь шипы и колючки, может заставить своих ученых создавать замечательные теории, своих техников строить удивительные машины, своих спортсменов завоевывать поразительные рекорды. Все это не может служить мерой качества режима. Замечательные теории, удивительные машины и поразительные рекорды - это лишь сверкающие перстни на пальцах режима. Пальцы же, унизанные перстнями, могут душить так же прекрасно, как пальцы без перстней. Истинной мерой нормального существования общества и человека в этом обществе является лишь количество отпущенной человеку свободы" (с)

А вот - про то, почему через десять-двадцать лет после уничтожения авторитарного режима российское общество из раза в раз благополучно возвращается к тому, что было уничтожено:

"И они смотрят на все происшедшее, как на тяжелое, но преходящее горе, они понимают, что это лишь временная неприятность, потому что очень хорошо знают, что такое царство Трех Толстяков, что не такое царство Трех Толстяков, чтобы в нем не ценили преданных мерзавцев, верных негодяев и стойких прохвостов. Надо немного подождать, потерпеть, громко осуждать (первые дни) свои ошибки, дожидаться своего часа и дождаться его ... Но пока они (некоторое время) делают опять же все, что требуется, и даже либерализм, в подходящую минуту стараясь осторожно ввернуть, что в тяжелую годину не доктор Гаспар Арнери, а они, капитаны и председатели, спасали государство Трех толстяков, и если такая година наступит снова, то не доктор Гаспар Арнери, а они, капитаны и председатели, снова будут спасать, несмотря на то, что они всегда считали, что не следовало бы выставлять напоказ некоторые недостатки предшествующих Трех толстяков.

Испуганно уступив, чтобы удержаться, властвующая верхушка рассчитывает при подходящих обстоятельствах вернуть потерянное и еще наверстать во всю широту незабытой тиранической доктрины. Она хорошо, очень хорошо понимает, что если временно не уступит или, упаси Бог, уступит больше, чем требуется, то от нее останется только пренебрежительно написанная страница в истории отечества, и поэтому, сочтя уже доказанным, что возврата к прошлому не будет, начинает помаленьку убеждать, что либеральные затеи зашли слишком далеко и неокрепшие умы, не имеющие жизненного опыта, желают посягнуть на все святое. И тогда ищут какого-нибудь случая, чтобы все могли убедиться, до какой смуты и оскорбления святынь (в такие волнующие минуты обычная речь прекращает свое существование и начинаются шаманские заклинания) довели пособничество либерализму и мягкость властей. И такой случай, конечно, находят и начинают изо всех сил, но не очень заметно поворачивать историю вспять. И тогда, дождавшись своего часа, приходят застоявшиеся было ущемленные мерзавцы и, перебирая ногами от нетерпения, щелкают зубами и засучивают рукава" (с)