Кровь, кишки, вот это вот всё

Впереди шевельнулись кусты и на тропинку  вышел Резкий. Лицо его было бледнее обычного, но голос оставался ровным и  спокойным. Говорил он, правда, будто рубил отрывисто.

– Там. Шагов тридцать от тропинки. Отсюда не видно. Поганого нет. Был, но ушел. Парнишке лучше не смотреть.

– Да ёбаный же, сука, пиздец! – прокомментировал следователь. Отошел в сторону, побледнел и проблевался.

На  мертвом, с отломанной верхушкой дереве, торчащем посреди маленькой,  шагов двадцать в поперечнике полянки, висело нечто. Нечто, что совсем  недавно было человеком. Правда, пол человека и, тем более, примерный  возраст установить получилось не сразу.

Изломанное,  обнаженное и окровавленное тело со странно переплетенными руками и  ногами будто висело в воздухе почти параллельно стволу. Вся трава вокруг  и ствол дерева на высоту человеческого роста были покрыты алыми  брызгами, а внизу, под телом лежали какие-то окровавленные комки. Живот и  грудь густо покрыты запекшейся кровью. Там, где у человека обычно  находится голова, торчало что-то непонятное: то ли кусок дерева, то ли  пучок веток, окруженные красно-белыми лохмотьями вперемешку с осколками  чего-то матово-желтого.

Этмон пригляделся, и его вырвало второй раз. Теперь совсем уже неаккуратно.

– Ну что ж такое, господин Этмон, – обиженно промычал Худой, – зачем на ботинки-то?

Резкий  ходил вокруг дерева с висящим на нем покойником, щурился, принюхивался,  наклонялся, разглядывая то тело снизу, то землю под ним. В общем, он  единственный вел себя профессионально. Вирушка просто сидел на земле в  паре шагов позади Хромого, стараясь не смотреть в сторону дерева и даже,  кажется, зажмурившись.

– В общем, докладываю. Молодой человек лет двадцати. Умер часов пять назад. Умирал крайне погано, прямо скажем.

– Что? – глухо спросил следователь.

–  Ну, без вскрытия я могу только предварительно, но в целом картина  такая. Ему переломали руки и ноги, причем раздробив суставы и завязав  конечности буквально узлом. Да, там есть веревка. Ее просто не видно,  кровью перепачкано все, да и в тело глубоко врезалась.

Затем  его крайне аккуратно посадили задним проходом на торчащий из ствола  сук, оскопили, вспороли живот, натолкали туда чего-то, чего я не знаю,  вскрывать надо, потому как разрез стянули какими-то крючками, первый раз  такое вижу. После чего его вопли, которые как раз и слышал Хвиля,  экзекутору надоели, и в горло бедняге забили обрезок то ли толстой  ветки, то ли тонкого ствола. Поэтому рот разорван, зубы выбиты и челюсть  сломана, вон осколок торчит. В общем, дышать он как-то, видимо, мог, но  кричать – уже нет. Дальше ему обработали голову, уж не знаю, разом или  постепенно оторвав и выдавив все что можно. Сняли скальп вместе с кожей  лица почти до верхней челюсти.

– И он  умер? – с надеждой спросил Этмон, стараясь не блевануть третий раз.  Несмотря на опыт и подготовку, подобные вещи он воспринимал крайне  тяжело.

– Думаю, минут через десять.  Видимо, задохнулся. Крови, конечно, много, но умело работали, раньше  времени помереть не дали, суки. Возможно, кровь чем-то останавливали, но  точно сказать не могу.

– Кто? – уже совсем мертвым голосом задал вопрос Филиск.

– Поганый, ясное дело, – ответил Резкий, вытирая вспотевший лоб, – тот же самый, что деревенских порешил.