Жутковатое происшествие с сыном шотландского корабела в России

Граф Луи-Филипп де Сегюр с 1784 по 1789 годы был посланником французского короля при дворе Екатерины II. Всё это время он вёл дневник, который стал основой для книги "Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II". Вообще этот французский дипломат отличался завидной плодовитостью: полное собрание его сочинений, которое начали извавать в 1824 году, насчитывает 34 тома. 

В российских мемуарах Сегюра упоминается довольно забавный эпизод, похожий на анекдот. Но все персоналии, упомянутые в этой истории, реальные, и их действия вполне согласуются с историческим контекстом того времени.

"Приведу случай, может быть, немного странный, но достоверность его мне подтвердили многие русские, а один из моих сослуживцев, теперь член палаты пэров, не раз слышал о нём в России. Заметьте, что это случилось в царствование Екатерины II, которая как прежде, так и теперь считается всеми подданными своей пространной империи образцом мудрости, благоразумия, кротости и доброты.

Один богатый иностранец, Судерланд, приняв русское подданство, был придворным банкиром <после смерти придворного банкира Ивана Юрьевича Фридрикса>. Он пользовался расположением императрицы. Однажды ему говорят, что его дом окружён солдатами и что полицеймейстер Р. желает с ним переговорить. Р. со смущённым видом входит к нему и говорит:

— Господин Судерланд, я с прискорбием получил поручение от императрицы исполнить приказание её, строгость которого меня пугает; не знаю, за какой проступок, за какое преступление вы подверглись гневу её величества.

— Я тоже ничего не знаю и, признаюсь, не менее вас удивлён. Но скажите же наконец, какое это наказание?

— У меня, право, — отвечает полицеймейстер, — недостаёт духу, чтоб вам объявить его.

— Неужели я потерял доверие императрицы?

— Если б только это, я бы не так опечалился: доверие может возвратиться и место вы можете получить снова.

— Так что же? Не хотят ли меня выслать отсюда?

— Это было бы неприятно, но с вашим состоянием везде хорошо.

— Господи, — воскликнул испуганный Судерланд, — может быть, меня хотят сослать в Сибирь?

— Увы, и оттуда возвращаются!

— В крепость меня сажают, что ли?

— Это бы ещё ничего: и из крепости выходят.

— Боже мой, уж не иду ли я под кнут?

— Истязание страшное, но от него не всегда умирают.

— Как, — воскликнул банкир, рыдая, — моя жизнь в опасности? Императрица, добрая, великодушная, на днях ещё говорила со мной так милостиво, неужели она захочет... Но я не могу этому верить. О, говорите же скорее! Лучше смерть, чем эта неизвестность!

— Императрица, — отвечал уныло полицеймейстер, — приказала мне сделать из вас чучелу...

— Чучелу? — вскричал поражённый Судерланд. — Да вы с ума сошли! И как же вы могли согласиться исполнить такое приказание, не представив ей всю его жестокость и нелепость?

— Ах, любезный друг, я сделал то, что мы редко позволяем себе делать: я удивился и огорчился, я хотел даже возражать, но императрица рассердилась, упрекнула меня за непослушание, велела мне выйти и тотчас же исполнить её приказание; вот её слова, они мне и теперь ещё слышатся: "Ступайте и не забывайте, что ваша обязанность — исполнять беспрекословно все мои приказания".

Невозможно описать удивление, гнев и отчаяние бедного банкира. Полицеймейстер дал ему четверть часа сроку, чтоб привести в порядок его дела. Судерланд тщетно умолял его позволить ему написать письмо императрице, чтоб прибегнуть к её милосердию. Полицеймейстер наконец, однако со страхом, согласился, но, не смея нести его во дворец, взялся доставить его графу Брюсу. Граф сначала подумал, что полицеймейстер помешался, и, приказав ему следовать за собою, немедленно поехал к императрице; входит к государыне и объясняет ей, в чём дело. Екатерина, услыхав этот странный рассказ, восклицает: «Боже мой! Какие страсти! Р. точно помешался! Граф, бегите скорее, сказать этому сумасшедшему, чтобы он сейчас поспешил утешить и освободить моего бедного банкира!»

Граф выходит и, отдав приказание, к удивлению своему, видит, что императрица хохочет.

— Теперь, — говорит она, — я поняла причину этого забавного и странного случая: у меня была маленькая собачка, которую я очень любила; её звали Судерландом, потому что я получила её в подарок от банкира. Недавно она околела, и я приказала Р. сделать из неё чучелу, но, видя, что он не решается, я рассердилась на него, приписав его отказ тому, что он из глупого тщеславия считает это поручение недостойным себя. Вот вам разрешение этой странной загадки."

Ричард Сутерланд, сын корабельного мастера Александра Сутерланда, скорее всего, происходившего из шотландского клана Сазерленд и перешедшего на российскую службу в 1736 году, был назначен придворным банкиром в 1779 году. Никита Иванович Рылеев официально занял пост обер-полицеймейстера Санкт-Петербурга 1 января 1784 года. До этого примерно год Рылеев замещал эту должность после ухода Петра Васильевича Лопухина в Тверское наместничество руководителем канцелярии. Яков Александрович Брюс с 15 июля 1781 по 3 октября 1784 годы был Тверским генерал-губернатором, после чего его назначили генерал-губернатором обеих столиц. Так что история, которую рассказал граф Сегюр в своих мемуарах, скорее всего произошла в конце 1784 — начале 1785 года, как раз перед тем, как новый французский посланник приехал в Санкт-Петербург.

Александр Михайлович Тургенев в своих мемуарах написал про Рылеева и Брюса что они "оба известные превыспреннейшей глупостью своею". А вообще до нашего времени дошло несколько анекдотов XIX века, в которых Рылеев предстаёт в весьма невыгодном свете. Так, самым известным из них явлется история о том, что обер-полицеймейстер Санкт-Петербурга издал приказ, согласно которому домовладельцам надлежало извещать полицию о пожарах заблаговременно, за три дня. Тем не менее, этот вельможа пользовался полным доверием императрицы и мог являться к ней с докладом в любое время. 

Рылееву даже удалось войти в истории российской литературы. Будучи цензором, он одобрил, не читая, по формальному признаку, книгу Александра Николаевича Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву": в названии этого сочинения содержится слово "путешествие", а главы именуются "Выезд", "София", "Тосно", "Любань", "Чудово", "Спасская Полисть" и т. д. Ну, написал начальник Санкт-Петербургской таможни путевые заметки. Разве может в этом быть что-то крамольное?

Оказалось, что может. Императрица страшно рассердилась: "Бунтовщик — хуже Пугачёва! Тот, хоть царём прикинулся, монархический строй исповедовал, а этот, революцией, надумал на Руси учинить республику!" Дознание по делу Радищева поручили самому Степану Ивановичу Шешковскому, обер-секретарю Тайной экспедиции, чьё имя приводило в ужас многих подданых империи. 

Однако же цензор-растяпа никак не пострадал. Императрица прекрасно понимала, на что годен обер-полицеймейстер Санкт-Петербурга, и сверх этого с него не требовала. Милости продолжали сыпаться на Рылеева: 2 сентября 1793 года он стал губернатором Санкт-Петербурга, в том же году получил орден Святого Равноапостольского князя Владимира II степени. 1 января 1795 года его произвели в генерал-поручики, а в ноябре 1796 года император Павел наградил Рылеева орденом Святой Анны 1-й степени.