Половина

Синее молоко.

- Мама-а-а! Мам! Ма-а-ма-а-а!

- Что? Упал? Что случилось?

- Да. Нет, мама. Не упал. Случилось.

- Фу. И что? Что случилось?

- Мам, я вот не понимаю, почему мы покупаем бутылки с молоком ТОЛЬКО у белых коров?

- То есть?

- Ну. Мам. Мы покупаем всегда ТОЛЬКО белое молоко. Белое молоко от белых коров. Правильно?

- По - моему, это очевидно. Да. Мы покупаем молоко. Оно – белое. В чем вопрос?

- Почему мы покупаем ТОЛЬКО белое молоко? Почему ДРУГОЕ молоко мы не покупаем?

- Какое «другое»?

- Ну, от черных коров или от рыжих, или это, как его, пегое. Ты – знаешь, такое, в пятнышках.

- Чего? Где ты видел молоко в пятнышках?

- У коров. У пегеньких видел. В вымени оно у них. И просвечивает пятнами. Молоко же.

- Та-ак. Понятно. Молоко у ВСЕХ коров – белое. Понял?

- Да. Нет, мама. Так не может быть. У черных коров – молоко черное, у пегих – пегое. Может быть этого и не видно, но оно ТАКОЕ. У белых же – белое? Почему у других должно быть иначе?

- Дурачок. Какая разница какого цвета корова? Хоть, серобуромалиновая, это все равно – корова. Коровы дают молоко. Молоко – белое. Понимаешь? У всех коров, и не только, молоко – белое.

- Да? А почему тогда вкус разный? И цвет? Есть такое – розоватое, а есть – синее, а есть белое. Я не видел синих коров, но если есть синее молоко, должны быть и синие коровы. Ты видела синих?

- Да. То есть – нет. То есть – да. Есть такая картина, на ней синие коровы нарисованы.

- Вот ВИДИШЬ.  А ты говорила, что «не бывает».  Наверное, в наш магазин молоко только от Белых коров привозят. А куда черное молоко и синее девают?

- Все. Не морочь мне голову. Сами, скорее всего, пьют. Или разбавляют. До бледносинего и продают.

- Кто? Волшебники?

-  Да. То есть. такие продавцы, они же и волшебники. Из двух литров молока делают три

- И что? Что?

- Продают. А мы покупаем. Пьем, Кашу варим. Есть хочешь?

- Нет. Не хочу. А ты кашу будешь варить на каком молоке? На черном?

- На синем. Только это – секрет. Понял?

- Да-а-а. А каша скоро будет? А то, что – то есть захотелось.

- Скоро.

***

А много ли мне или вам в облаках нужно?

Выпрыгнул из окна. Первый этаж. Скучно.

Вернулся назад, прозвонил безответно. Долго.

Нет никого. Я открыл дверь ключом. На два оборота.

Сегодня, во вторник, дождь зарядил с неба. Не четверг.

Жаль конечно, но ждать нечего. Просто смотреть вверх,

Подслеповато щурясь и глупостям улыбаясь. Ветер

Налетает порывами до умеренного. В карете

Катится по небосклону солнце, но его не видно. Мрак

Наплывает медленный. Дым. А в руке пятак,

На который можно купить спичек. Зачем мне спички? 

Не нужны. Но в облаке, в ветре, в дожде и в личке

Капают капли, царапая стекло и жесть. Шесть.

А уже пасмурно и темно. И можно костры жечь.

...Зажег. 

Костер вспыхнул и прогорел быстро. в костре - птицей,

сгорело в синем пламени дерево, три толстых журнала

 и непонятно откуда выпавшая ветка, листва, страница...

***

Печенье. 

Печенье бывает разное. Вкусное и невкусное. С орехами и совсем. В нем может быть молоко, но молоко в него не докладывают. Мама всегда удивлялась, когда я в магазине неизменно выбирал картошку. Как ты можешь это есть? – спрашивала меня мама. А чему тут удивляться? Вкусное. Ну, что готовят его из остатков других печений и пироженных, ведь не мешает? Пусть, зато коричневочерненькое, забанонадкусываемое, совершенное. Как колобок. Его по сусекам мели, по ларям выскребали, мешали друг другу, замешивали руками, в печь посадили, как баба ежика в печь сажала Марусеньку, румянили его, румянили, а он, чуть остыл и сбежал. Сразу надо было съедать бабка с дедкой. Сразу. Вот как я это делаю. Раз. И нет полкартошки. И куда он сбежит?

***

Я зашиваю прорехи небес

размашистыми стежками,

словно разорванное в длину,

полощущееся на ветру

знамя.

Берег Слоновой Кости закрыт,

и лежит под ногами

голова оленя, серый булыжник

с отпиленными рогами.

С ледника убегает река,

а я хочу воспитать пингвина,

научить его шить небо,

жить наотмашь, легко,

и любить, но любить не как все, а - сильно.

***

Кофе.

В ведре нагрели воду. Для купания. Жили мы во дворце с земляными полами, где, под шкафом, уютненько устроился мой ежик, вырыл нору, благоустроил ее и зажил. Почему там? Потому что линолеума на место под шкафом не хватило. Там ежику было хорошо. Тепло. А сытость ему обеспечивала плошка кошачья. Во дворце жил кот. Мой. Огромный, пушистый, полосатый, вечно подранный и вечно леченный. Как только я болеть начинал, приходил мой кот, ложился на грудь, и дышать становилось нечем. Болезнь задыхалась и отступала. А ежик был маленький. Его принесли нам зимой, еще без иголок и мама его отогревала под мышкой. А потом он вырос, и у него появились иголки, а под мышка - осталась – нора норой, вот он туда и забирался. Было ему тепло и уютно и, от удовольствия, он растопыривал иголочки. По – дикобразьи, и фыркал как довольный ежик. Еду, он отбирал у кота. Бдительно наблюдал из – под шкафа, брал разбег, и пулей вылетал к плошке кошачьей, сворачиваясь по дороге в плотный игольчатый шар, чтобы стукнуть Мечтательно облизывающегося кота по самому больному месту. Под хвост. Естественно, что хор стоял коромыслом, а ежик подъедал со страшной скоростью все, что лежало в чашке. И так – каждый завтрак, обед и ужин. А из своей чашки не ел, принципиально. И никто из нее не ел. И не трогал. Да, я же про ведро. Мама готовила в закуточке, принесла чайник, чашки, и, выходя, попросила заварить кофе. Я спросил – на всех? На всех. Где лежит баночка с кофе, я знал. Взял и заварил.

***

Под небом крашеной лазури

Стоят высотные дома,

Ларек, где продают конфеты,

Там продается и халва.

И абрикос, что зацветает,

Как старый почечный больной,

И птица, что вокруг летает

И пролетает надо мной.

Здесь я живу на свете белом,

Весь в разных мыслях и в цвету,

То по-отдельности, то в целом,

Как старый абрикос – цвету.

Роняя лепестки на землю,

Купая в лужах голубей,

Разламывая корки хлеба,

Дела давно минувших дней.

А в острых пиках над равниной

Ползет заснеженный хребет,

И пахнет пивом, солнцем, рыбой,

Весной и дымом сигарет.

И воздух – влажный и прозрачный,

Течет рекою между стен,

И белым платьем новобрачной

Летает облако и дзен.

С эмалей сходит позолота,

И солнце понебу – ползет,

Как камень, что толкают в гору

На полный день и оборот.

***

Сыррр.

Мой старшенький  - сыроед. Он может съедать сыр в любых количествах, в любом виде и сырым. Он ест его сырым. Представляете? Я, тоже любил, есть масло ложками. Особенно шоколадное, ну, которое только выглядело шоколадным, а на самом деле было с какао порошком, но мог и обычное, сливочное. Его предполагалось мазать. На хлеб или булочку. Но, если ребенку не хватает грамм двести, четыреста, для нормального функционирования, разве ему хватит жалких, размазанных по бутерброду, пятнадцати грамм? Не хватит. Только. Нельзя на глазах у взрослых поедать масло. У них такие лица, с вот такенными глазами, когда они замечают маслоеда за завтраком. Стыдно становится, хочется положить на место недоеденный кусочек и ножкой шаркнуть пОполу пару раз. Говорят, это вредно. Шаркать по полу, линолеум, соседи, то, сё. Все может быть, конечно, но ведь можно довериться ребенку в этом пустяковом вопросе? Можно, можно.  Рассказал я ему как – то, старшенькому, то есть, про четырехмерную мышь и холодильник. Мол, стоит положить кусочек сыра в холодильник, как мышь тут как тут. А потом раз и все. Мол, замок Некто повесил большой и амбарный, все щелочки замазал, запаял. Но. Таинственные исчезновения продолжались. Некто исхудал, блеск лихорадочный у него объявился. Это, когда у человека лысинка блестит от пота и усердия. Раз и все. Сыр. Раз и все. Еще сыр. Раз. И все. Очередной эксперимент прошел неожиданно, открыл Некто холодильник, а там мышь с очень внимательными глазами, но совершенно обычная в обычном таком плане. Ой. Сказал Некто. Ага. Вздохнула мышь. Ты? Спросил Некто. А кто ж еще. Сказала мышь. А чего? Удивился Некто. На-до-ела. Конфетка есть? Заискивала мышь. Какая? Подумал Некто. Лучше - шоколадная, но можно и батончик. Потом еще в прятки поиграем. Ладно? Уговаривала Некто мышь. А. Как. Ты. В холодильник попадаешь? Продолжал удивляться Некто. Обычно.  Как. Через четвертое измерение.  Это – удобно, но утомительно. Веришь? Мышь опять вздохнула. 

Зачем, зачем я ему, старшенькому, рассказывал все это? Ну, да, была у  меня такая четырехмерная знакомая, и что? Сын плакал, но сыр доедал. Всегда и всюду. Надо думать.