Раз пошла такая пьянка…

     Инициатор флешмоба – Итта Элиман

      Книга III, глава 15. «Леди знакомится с Тефрианом»

     — Ты слышал, что она вспоминает?!

     Им досталась, похоже, лучшая из комнат: шёлковые занавеси, мягкие кресла, всё вымыто начисто, постель белее снега и пахнет миалами… Едва хозяин их туда увёл, и до всех дошло, что странная пара — Рыцарь и высокая леди, любящие менестрелей, — уже меня не защитит, пенью пришёл конец: местные весельчаки пустились забавляться по-своему. Слава богам, на словах, а не кулаками. Сейчас я бы точно не сдержался, а появиться перед нею в следах от драки… а следы были б наверняка, и орденская выучка не спасла бы… нет, спасибо. А идиотские шутки я как-нибудь потерплю. Тем более, не при ней.

     Я и терпел, народ помирал со смеху, всё шло просто расчудесно, и тут вернулся хозяин и сообщил: миледи и милорд требуют менестреля, желая насладиться пением без гомону, жеванья и прочих грубых шумов. Шутники огорчились — только разошлись, а у них отняли игрушку! — а хозяин, прихватив пару бутылок вина, потащил меня наверх: сперва показал моё собственное жилище на эту ночь, каморку на чердаке (тут-то мы с Энтом сейчас и сидели на шаткой лежанке), а потом — в ту самую комнату. К ней.

     — Что же это, скажи мне, что?!

     — Не кричи, крыс перебудишь. — Я отнял у него бутылку, торопясь глотнуть хоть разок: он в неё прямо вцепился, уже выпил больше трети, а обо мне словно и позабыл. Ещё бы, такая мелочь. — Как я мог её слышать, если вы беседуете тихими голосами, да меня часто и рядом-то нету?

     — Какие, в трясины, тихие голоса?! Кролика в траве, значит, слышишь — а нас, в двух шагах, нет?

     Ничего себе! Больше года прошло, а он помнит.

     — Кролика я слышал из-за дара, ты же знаешь. Да, я от тебя таился тогда. И если память у тебя такая замечательная, припомни: я за это уже извинялся. А ты вроде простил. Так вина уходит с искуплением или всё-таки нет?

     Я закипал и отлично знал: вот-вот сорвусь окончательно… ну и плевать.

     — Объясни, прошу тебя. Окажи мне эту честь. Мне ещё раз попросить прощения? Или чего-то другого попросить?

     Интересно, он когда-нибудь выучится не краснеть?

     — Прости. Уходит. Память — нет. Я понял, когда впервые просил искупления… у Мейджиса. А отец… я тоже понял тогда: он никогда не делал мне больно, только на тренировках. Лишь раз, и то было не искупление… но я не о том. Ты платишь, вина уходит, но помнит и он, и я, и все, кто смотрел. Наверно, забыться должны чувства. У меня — чувство вины, у него — обиды и гнева. Но память остаётся.

     — Так зачем лезть под кнут? Пусть запомнят, как ты унижался, выпрашивая наказание, а потом тебя в цепях в эллине, твоё лицо в слезах, кровь на губах, которые ты прокусишь, чтобы не орать от боли?

     Мне казалось, он меня ударит. Или хочет ударить, но не может, потому что обещал не делать этого.

     — В эллине я одного тебя видел. Почему унизительно признать вину и просить, чтоб тебе позволили заплатить? Унизительно притворяться, будто вины нет, выставить себя камнем без чувств или дураком, неспособным постичь, что он натворил. Кричать — тоже, но тренировки учат нас терпеть боль достойно. Но тебе это не пригодится, вот в чём дело.

     Он глядел в пол, на стены, на окно — его взгляд скользил, не касаясь меня.

     — Не будет такой боли, чтобы ты не мог сдержать крика. Мы же братья. Мы любим друг друга. Разве тот, кто тебя любит, станет причинять тебе настоящую боль?

     — Только тот, — тихо сказал я, — кто любит тебя и кого любишь ты, сумеет причинить тебе настоящую боль. Ту, от которой ты не умрёшь, но сам пожелаешь смерти. Всем остальным это не под силу.

     Наконец-то он смотрит на меня. В комнатке всего одно крохотное грязное оконце, и лампы тут нет, а снаружи давно уже стемнело. Без его глаз мне было слишком холодно во тьме.

     — Извини. Я не хотел, чтобы про эллин вышло так грубо. Просто я устал… Я понимаю, Энт. Правда.

     — Она помнит себя с мечом, Вил. Верхом. В белом плаще. Вспомнила, когда ты пел балладу о гибели Шера. Она не может назвать растений, а для чего они годны — повертит, понюхает и наверняка угадает. Ещё — ты же знаешь, сколько книжки стоят? В сейрах я их видел, но куда меньше, чем у нас или в общих библиотеках. А она помнит, что у неё дома их много.

     Он отрывал бутылку от губ, говорил пару слов и пил снова, лил в себя не очень-то слабое вино, будто воду.

     — Мне уже снятся кошмары. Наверно, дальше я окончательно свихнусь и кого-нибудь убью, или возьмусь читать твою Книгу, или брошу вызов Звезде… Вил, ради Мерцания, кто она?

     — Слушай… — почему-то (может, из-за вина?) привычный страх перед Звездой не заткнул мне рот. — Я могу войти в её сеть. Ну, осторожненько заглянуть. Будто в окошко меж ставней, в щёлочку.

     — Нет, — резко оборвал он.

     — Энт, если б я не умел, не предлагал бы. И поблизости нет вэй.

     — Пока.

     Он кинул на пол пустую бутылку.

     — Вил, обещай мне никогда не касаться её сети. Обещаешь?

     — Нет. Сейчас — ладно, мне самому не очень хочется. Но насчёт «никогда» я обещать не стану, эджейан.

     Он широко раскрыл глаза. Удивлён, что не даю обещанья? Или просто я произнёс неправильно?

     — Эт’джийарэн, — старательно выговорил я, — не обижайся. Я не люблю отрезать пути, понимаешь?

     — Тебе знакомы эти слова? — мой Рыцарь вглядывался в меня так, словно желал проникнуть зрением сквозь сумрачную плоть и увидеть Кружево души. — Эт’джийарэн. Эджейан.

     Ну почему мне так трудно не отводить взгляд?

     — Брат мой в Сумраке, — чуть слышно промолвил я. — Второе… то же самое. Сокращение.

     Это было не совсем верно. Совсем неверно. Тут подразумевался некий особый оттенок «братства». Вот «брата в Сумраке», который с довольным ржанием выкладывал на весь трактир свои соображения, почему я стал именно менестрелем, а не кем-то ещё, — его бы я «эджейан» не назвал. Я никого в мире не мог назвать так, кроме Энта. И я бы скорее умер, чем признался ему, что я это знаю.

     — Я от мамы услышал… когда она прощалась с подругой. Хозяйкой дома, где я родился. Мы пришли с днём рождения её поздравить, а тут… Ну вот, у неё на могиле… Би’анен рох Чар веллйарин, эджейан.

     — Путь твоей тени Чар светлым будет в Мерцании, брат мой в Сумраке, — шёпотом перевёл он. — Или сестра. Они не делали различия. Они умели дотрагиваться словами до сути.

     Он не уточнил смысл «сокращения»… и радуюсь я этому или жалею, я и сам не вполне понимал.

     — Твоя мама знала хиан-эле? А я всегда думал — лишь Орден изучает его. Странно, Вил… эджейан.

     К счастью, всё небо в тучах: в свете звёзд моё лицо могло выдать ему слишком много. Но отчего это слово… Ведь он уже говорил, говорил не раз, что считает меня другом… и даже — что любит меня…

     — Ты прав насчёт сети. — Он вздохнул. — Вырывать обещания против воли нельзя. Нечестно из любви и страха делать цепи для друга. Пожалуйста, прости.

     И почему ему легко открывать мне такое? Я вот, наверно, никогда не осмелюсь…

     — Что же ты думаешь… о ней? — я глотнул вина, моля богов, чтоб он не заметил, как я снова запнулся на её имени. — Её воспоминания необычны, и сама она тоже, ты заметил сразу, разве нет?

     — Но тогда мне не приходило в голову, будто она — не то, чем кажется. Не девушка. Юноша. Рыцарь.

     — Ты спятил! — вырвалось у меня. Он невесело усмехнулся.

     — А я о чём? Безумие, безумные мысли… Но сеть-то на ней. Дай сюда, — он выхватил у меня бутылку и пил долго, запрокинув голову. — Я вчера с шитьём возился и спросил, не зашьёт ли она куртку твою, там дырка-то мелочь… а она так странно посмотрела! И сказала, что не умеет. Подумай, Вил! Девушка, которая помнит коня, травы и меч, читала много книг — и не умеет шить!

     — Может, ты чего-то не понял? — пробормотал я. — Или ты, может, спросил как-нибудь обидно?

     Я представил себе её — высокомерную насмешливую принцессу, которой Энт предложил зашивать мою куртку. Трясины, ну дёрнуло ж его — именно мою! Своих рваных тряпок под рукой не нашлось?!

     — Что тут обидного? — он не к месту рассмеялся: — Я ведь не дрова рубить её попросил!

     — Зато ты её попросил коснуться одежды грязного менестреля. Дрова ещё и получше.

     — Вил!

     — Знаешь, а тебе стоит к ней сходить и попросить искупления. Вдруг она и это сразу вспомнит?

     — Не говори так. Пожалуйста. Не надо так говорить!

     — Отчего же не говорить? Это очень похоже на правду. Ты же любишь правду.

     — И ты всерьёз считаешь её… такой?!

     — А с чего ей не быть такой, как все обычные люди? Менестрели, они ведь вроде грязи. А ты ей куртку мою чинить предлагаешь. Ха!

     — Не все похожи на ту сволочь внизу! Проклятье, если б ты не запретил… если бы не плащ, трясины, снова, как нарочно!.. я заставил бы их разжевать и проглотить каждое их поганое слово. Лёжа мордами у твоих ног.

     Он рванулся с лежанки, стиснув кулаки.

     — Я спущусь, и мы с ними поговорим. Не о тебе. Вообще, о жизни в целом. Ты подожди минут десять, хорошо? Без меня не допивай… я быстро.

     На долю секунды я его опередил и прижался к двери спиной. Мгновенье мы стояли совсем близко: между нами и ладонь было не всунуть. Затем он сделал шаг назад. Крохотный шажок.

     — Энтис. Я знаю, ты можешь убрать меня отсюда и выйти. Запросто. Но тогда я уйду тоже. Совсем. Мне это не будет легко и приятно, но я это сделаю.

     Он смотрел мне в лицо. Если тебе мало, думал я, если нужны другие слова — всё было впустую. Всё пыль. И подчинишься ты или нет, уйду или останусь, абсолютно неважно.

     Он крепко сжал мои плечи. Я закрыл глаза. Да, мне страшно; и никто не любит, когда ему причиняют боль! Пусть хоть не вижу…

     Но он не стал отодвигать меня от двери. Он склонил голову и легонько ткнулся лбом мне в висок.

     — Энт, — прошептал я. Мне хотелось обнять его, коснуться так же ласково, но я не мог, я… боги, я не смел. Голосом — другое дело… а ведь это почти то же самое. Зато он не поймёт. И хорошо.

     Он отошёл, подобрал бутылку, выхлебнул остаток вина. Открыл новую, которая нам точно будет лишней. Я уселся прямо на пол; он пристроился рядом, ухитряясь не отрывать горлышко от рта.

     — Не много тебе?

     — Много, — согласился он, уступая бутылку мне.

     — Послушай, мы же завтра идти не сможем.

     — Завтра — вполне. А твоё завтра уже сегодня. — Он засмеялся и прилёг ко мне на колени. — А дома я… никогда не пил столько. Там оно ещё дороже. Всё… такое луч-шее, самое-самое, ну ни-каких сил нет…

     — Тебе хватит. Вон, уже язык заплетается.

     Он резко вскинул голову, чуть не приложив мне в подбородок, — я едва успел отдёрнуться.

     — Я не могу больше терпеть, смотреть молча, как эти… эти… Ч-чёрт! Вил, эджейан, не все вроде них!

     Его голос запинался и дрожал. Мне тоже стоило труда выговаривать слова отчётливо, но я старался.

     — Не все. Многие. Про неё ты не знаешь. Да и плевать… нет, ну… просто я боюсь. Если она такая.

     — Она не такая, Вил. Она сказала: «Жаль, но я не умею. Надеюсь, он не очень расстроится». Видишь?

     А я как раз очень расстроился, Аль. Надежды твои не оправдались, извини. Ох, дурак я дурак…

     — Нельзя из парня девушку сделать, Энт.

     Он глядел на меня снизу вверх, устроившись головой на моих ногах, как на подушке.

     — Чар-вейхан и то не могли, хоть и сильнее. А нашим и вовсе не потянуть.

     — Чар-вейхан были сильнее? Почему?

     — Они, ну, другой дорогой шли. Книга Семи Дорог. Они с кружевами делали другое. Плели, меняли. Извне. А наши… втекают. Поют. Сами становятся кружевами. Понимаешь?

     — Нет, — огорчённо вздохнул он.

     — Я тоже, — утешил я. — И всё Единство Звезды. Никто не понимает. Жалко, правда?

     — М-м… — неуверенно отозвался мой друг. — Почему же их всех убили, если они были сильнее?

     — А их было куда меньше. Если на тебя двадцать человек разом насядет, и тебе не отбиться.

     Я любовался его глазами. Там всегда есть свет. Даже когда ему больно или он злится. В степи мне казалось, что свет погас, — но нет, он лишь потускнел. Этот-то свет и вывел нас из степи. Только он.

     — Энт, а если она из замка? Дочь Рыцаря. Тогда понятно, отчего она книги и коней помнит.

     — Непонятно. Помнит-то она не кого-то, а себя в белом плаще и с мечом в руке.

     — А девушка с мечом танцевать не могла? — почему-то я снова начинал закипать. Голова кружилась, и слова разбегались кто куда… — Или девушкам нельзя? Они, значит, хуже? Недостойны?

     Вместо того, чтоб рассердиться на грубый тон или хотя бы спросить, за что это я на него рычу, — мой Рыцарь смотрит на меня своими сияющими глазами и смеётся. Совсем необидно и тепло.

     — Наоборот, лучше! Ты представь наши уроки — и такую девушку! Поводок, Ледяной Путь, Рыбка… да что ни возьми! Она бы стала так мучиться? «Недостойны»! Меч режет, позабыл? У нас девочки часто пробуют тренироваться как Рыцари, но посвящение Пути проходят немногие… да и правильно, ну зачем им оно… вечно раны и синяки, и тела меняются… Те, кто справляется, конечно, круты. Но представь, как им сложно: всё время проигрывать или дни напролёт тренироваться! Нас-то учат прямо с пелёнок, а их ведь нет. А каково тем, кого девочки побеждают!

     Капельки, блестя на солнце, падают с мокрых после дождя листьев и разбиваются о лужи, в которых отражается радуга на чистом синем небе, — так он смеётся. Звонкий плеск ручейка… И свет, свет…

     — Ты знаешь не всё, Вил. Ты говорил мне сам. А в ней есть что-то ужасно странное. Она… другая.

     — Она женщина. — Меня несло по водам. Осколки стен таяли в звенящих волнах. — Конечно, другая… и тайна… прекрасная… словно чудо…

     — Нет. Другое, неправильное… ну как объяснить? Не как наши сестрёнки. Повадки не те, голос, взгляд… Она похожа на того, кто изменён. Очень здорово изменён. Я чувствую нечто чужое. По-твоему, это я от вина? Не веришь ни капельки?

     — По-моему, — говорить приходилось медленно и раздельно, — я тебя не понимаю.

     Я потёр лоб. Куда делись мои мозги?

     — Не сердись, я же не Рыцарь… Если ты хочешь уйти… — я почти рыдал, так мне было жаль себя, так страшно, что он из-за моей глупости этого хочет! — Лучше ударь меня, только не уходи!

     Он привстал, нахмурясь, и больно сжал мои руки.

     — Что ты несёшь?! Или вино за тебя говорит? Ну, Вил… — он потянул меня к себе, я уронил голову на его плечо, в глазах стоял сладкий густой туман. — Как я могу хотеть уйти от своего брата, эджейан?

     Я думал — не обжигают ли его мои слёзы сквозь тонкую рубашку? Мне было удивительно хорошо.

     — С ней поступили хуже, чем закрыли память, я ощущаю… Если кто-то способен силой Чар изменить облик девушки, обратить её мужчиной, то и обратное возможно?

     Я вытер об него мокрое лицо и поднял голову. Туман понемножечку рассеивался.

     — Кто и когда сделал так? Это легенда Ордена?

     — Нет. Не легенда. — Он на меня не глядел. — Я думал… это в жизни. Сейчас.

     — Сейчас? О чём ты?

     — Быть может, после смерти твоей матери, когда сознание ускользало от тебя… магистр, который её усыпил, он… проделал подобное?

     Сознание безнадёжно ускользало от меня и теперь. Я выпил ещё и пил бы дальше, но он отобрал у меня бутылку, опустошил залпом и швырнул в угол.

     — Что подобное, Энт? При чём тут моя мама? — я тщетно пытался поймать его взгляд. — Энт?

     — Я имею в виду, не сотворил ли он это с тобою, — тихо промолвил он.

     Я не сводил с него глаз, пытаясь понять… осознать… нет, просто дышать.

     — Иногда я ощущал… столь же странное… рядом с тобой. Будто и ты совсем не то, чем кажешься.

     — Тебе нельзя столько пить.

     — Ведь ты непохож на менестреля. Боги, ты ни на кого не похож!

     — Пойди во двор и сунь два пальца в рот. А потом голову в холодную водичку.

     — Вил! Да слушай же! Я понимаю, что говорю!

     — Тогда и верно спятил. В здравом уме такого сроду не ляпнешь. Ты дрёмы, случайно, не пробовал?

     Он смотрел так, словно я делаю ему больно.

     — Ты не слушаешь. Смеёшься, как всегда. А я три ночи не могу спать, не могу об этом не думать!

     — Я не смеюсь. Трясины!.. Нет, нисколечко. — Мне было невыносимо душно. — Это не смешно.

     — Ты так боишься предположить, что ты девушка на самом деле?

     Мне не хотелось его дразнить, но я вправду захохотал и не мог остановиться, как ни старался. Он вскочил и упал на кровать вниз лицом. Я сел возле и шепнул ему в ухо, путаясь губами в его волосах:

     — Извини. Не обижайся. Только это полная ерунда. Я помню себя всю жизнь.

     — Помнишь что? — в подушку сдавленно спросил он. — Всегда ходил в штанах, а не в юбке?

     — Мама тоже всегда ходила в штанах, я не о том… Энт! Ну кому это нужно?! Кто я, чтоб со мной так возиться?

     — А кто она?

     — А она просто девочка из Ордена. Ушла на Путь, чем-то досадила магистру, и он закрыл её память.

     — Ищи, ищи простых путей! Да в твоём «просто» целая куча непростых вопросов!

     — А ты несёшь пьяный бред. Ладно, пусть я тоже выпил лишку и поверил — о ней. Но я-то при чём?!

     Он поднял голову. Сузившиеся глаза возбуждённо сверкали.

     — Да, кому нужен менестрель? Беззащитный, больной, один на дороге… или одна. Он мог попросту на тебе потренироваться. Испробовать метод. А что изменится в воспоминаниях? Имя твоё и девушке годится, и у тебя лицо, руки, манеры, всё тонкое, изящное… ну откуда это у мальчишки-менестреля?! — он задохнулся. — Ты знаешь имена матери и отца?

     Я прилёг на кровать рядом с ним. Он был такой тёплый и уютный — и правда эджейан, братишка…

     — Забудь эти глупости. В Книге названы потерянные уменья, а такого с людьми никогда не делали. Видимость — да, но не больше. Есть пределы у всякого могущества. Наши вэй превращать не могут. И пускай я имён родителей не знаю, но кто я — знаю точно. Энт, всё бы помнилось по-иному. Я видел разницу. Каждый день. Ты не мужчина, не человек, ты дешёвка и грязь, ты меньше, чем никто. Ведь это не работа, петь и играть, ты притворяешься, будто делаешь что-то нужное, живёшь не впустую! Ну, тебе быстренько и объяснят: ты неправ, и никто на твоё притворство не купится. И дадут то, чего ты заслуживаешь: монету в лицо, а самого тебя в дерьмо, и сверху сапогом наступят, чтобы распробовал. Энт, у женщин-менестрелей всё не так! Самый распоследний мерзавец побоится женщину задеть, его ж мигом заставят туфли ей вылизывать, да ещё и отметелят, неделю будет охать! И когда мы были с мамой, при ней меня не обижали — но смотрели, поверь, совсем иначе.

     Я говорил, не открывая глаз, почти не думая, слушает ли он.

     — Я не помню других взглядов, Энт. Их не было. Никогда. Только ты. А моя монетка — вовсе не волшебный знак потерянного принца, а обычный сен, каких полно в кармане у каждого. И твоя сказка недурна для баллады, но она не про меня. Мне там нет места. Как, впрочем, и всюду.

     Он резко повернулся на неудобной узкой кровати, спихнув меня на самый край; я едва ухитрялся не падать. Лёг бы на пол, но искать, чем укрыться, делать столько движений… Оставить всё как есть было куда проще. Мне ужасно хотелось спать.

     — Вил, ты живёшь не впустую! Твоя музыка больше, чем те слепые идиоты могут представить! Она — чудо, она удивительна… и необходима. Вот если все вэй вдруг исчезнут, мир не развалится. Жить бы стало тяжелее, но мы бы научились. А убрать твой голос, твои чудесные песни — будто стереть с неба радугу, и разноцветные узоры с бабочек и речных камушков, все ароматы цветов, росинки на рассвете, звёздные ночи… Такая жизнь бесцветна. Словно умереть.

     — Я умер бы без тебя, — беззвучно выдохнул я. Он не мог слышать — я и сам не слышал себя… и его улыбки я не видел, лёжа с закрытыми глазами, но я ощутил её — телом, сердцем, колебаниями Кружева Чар.

     — Я тоже, — коснулся моего слуха тёплый шёпот. — Я так рад.

     «Я так рад, что мы вместе». Он оборвал фразу уверенно, будто не сомневался, что я пойму, — а я не сомневался, что понял правильно. И ещё я знал: он уже спит, но и во сне продолжает улыбаться.

Проклятие Звёздного Тигра. Том I - Путь Круга