Сны

     Инициатор флешмоба – Anna

      – Книга I, глава 22. Затишье и сны –

     Он не спал. Лежал с открытыми глазами, глядя… в небо? Ночное небо в звёздах? Нет — потолок, смутно догадался он, когда тоже взглянул туда, отвернувшись от… себя. От своего лица с открытыми глазами, устремлёнными в потолок, который был звёздным небом.

     Он понимал: всё происходящее — иллюзия, хрупкая ткань сновидения. Но в то же время — реальность. Так и было… или будет. Ведь ему не тринадцать лет. Он — тот, кто не спал ночью, разглядывая потолок-небо, — по меньшей мере вдвое старше. Не мальчик — мужчина. По-юношески мягкие черты и стройное молодое тело… и пугающее знание в чёрных холодных глазах. Его глазах. Тысячи дней прошли перед ними, тысячи людей… и смертей. Знание и тоска. Знание и боль.

     Он видел, слышал, осознавал; он лишился только переживаний. Ни волнения, ни тревоги, ни страха. Лишь слабо удивлялся иногда. Зато с необычайной чёткостью воспринимал. Робот, всплыло изнутри — извне незнакомое, но правильное слово. Робот. Бесчувственный, неспособный ошибаться наблюдатель.

     И он — Вил Тиин, менестрель из Тефриана — видит себя самого, повзрослевшего… себя в обстановке, измыслить которую не мог бы и в самых причудливых, самых безумных своих фантазиях.

     Он лежал на кровати. То есть, другого слова для обозначения предмета, на котором спят, он не знал. Кровать очень странная (хотя странным было и всё остальное): например, у неё почему-то нет ножек, а она не падает, висит себе преспокойненько над полом. И вместо одеяла вокруг «кровати» колышется прозрачный синеватый туман, сквозь который хорошо видно его обнажённое тело… и не только его.

     Она была худенькой, узкобёдрой, как мальчишка; густые волосы укрывали её каштановым плащом. Она лежала на животе, уткнувшись лицом в сгиб руки; другая рука вытянута к нему. Изящные длинные пальцы с густо-лиловыми ногтями. Четыре: мизинца не было. На его месте — аккуратный круглый след багрового цвета. Словно его отрезали острым ножом и прижгли раскалённым железом. «Бластер», — пришло ещё одно незнакомое слово. Оружие. Ну да, ведь шла война, и они сражались, они оба…

     Она была его девушкой, он точно знал. Женщина, сделавшая его мужчиной. Друг. Спина к спине, вместе навсегда, прикрой меня, Рыжик, я перевяжу, потри мне спину, малыш, ты классно целуешь, нет, просто царапина, я в порядке… и многое другое. Череда ярких картин-вспышек в его сознании. Ближе неё у меня нет никого в мире. «Никого во Вселенной», подсказал его — чужой — голос. Вселенная. Слово новое, а суть та же. Никого, кроме неё. Он-старший подумал об этом с нежностью… и болью. И встал.

     Он запомнил всё до мелочей, но описать комнату не смог бы. Странный потолок-который-небо. Всё чёрное, и тёплое, и серебристо-синее. Мягкость. Прохлада и аромат (для него не было слова). Комната невелика: мне — ему не нравится большое внутри. Жилища — маленькие и уютные. Бескрайнему и величественному место снаружи. Он — я люблю простор, безграничность, свободу — во Вселенной. И в себе.

     Стены создавали впечатление узорчатой серебристой мягкости, вроде бархата. Стены, но и другое — сложное, необходимое. Шкатулка с секретом: видишь не то, что есть. Я внутри шкатулки с секретом… Он-старший подошёл к стене и дотронулся. Стена растаяла; он стоял у огромного окна, белоснежный на фоне звёздной черноты небес. Он глядел туда, во тьму. Он был холодным, собранным, твёрдым. В самых глубоких тайниках души он стонал от нестерпимой боли. Никто не знал об этом. Только он сам.

     Он принял решение. «Закрыл» окно движением руки, приблизился к другой стене, прикоснулся; из стены выдвинулась молочно-белая пластина. Столик, подумал он-наблюдатель и улыбнулся: столиком штуковина была не больше, чем он — Верховным магистром. Из стены же он-старший извлёк чёрную палочку и вывел на пластине несколько слов — незнакомых ему-сверху, но он понимал их. Письмо было коротким, сдержанным… пропитанным болью, жившей в сухих бесстрастных глазах. «Мы больше не увидимся, я не могу поступить иначе, я люблю тебя». Слова чужого языка горели в его сознании, как начертанные пламенем на покрытой пеплом земле, горели ядовитым огнём в сердце мужчины, который был — не был — им. И в конце: «Рыжик, я пытался справиться с этим, но не сумел. Простите меня».

     Он-и-не-он двигался бесшумно и грациозно, как кошка. Собрал волосы в пучок и чем-то скрепил на затылке, скользнул в угол комнаты, встал на серебристый круг и поднял руки, и на него пролилось или просыпалось… нечто вроде чёрной блестящей пыли. Пыль к нему прилипла: тело, лицо и волосы стали переливчато-чёрными. Он расправил плечи, потянулся; он-наблюдатель удивился, как он может видеть и дышать, — но ему-старшему, похоже, пыль вовсе не мешала. Он сошёл с круга, приблизился к кровати и опустился на колени. На несколько секунд он зарылся лицом, чёрным и пугающим из-за «пыли», в разметавшиеся волосы девушки — так бережно, что она не проснулась. Встав, потянулся снова (теперь он был похож на бира, голодного бира в засаде) и пошёл к стене, и она расступилась перед ним.

     Он шёл по воздуху (или по дороге, но невидимой); по обе стороны от него тянулись стены, не менее причудливые, чем в комнате: они изгибались, дымились, на них мерцали разноцветные огни, странные рисунки и непонятные слова. Ему казалось, он мог бы пройти тут, даже закрыв глаза, — всё привычно, знакомо до мелочей. Круглые… светильники, наверно: нечто, дающее свет. Постоянный тихий звук — приятный, успокаивающий. И необычный аромат… В горле стоял комок: он шёл здесь в последний раз.

     Всему конец. Я представлял себе что угодно, но не это. Так спокойно и тихо. Так безнадёжно.

     Он проник сквозь текучую стену в круглое помещение, где гула не было, аромата не было тоже, но над головой снова появились звёзды… незнакомые. Он понял вдруг: таких узоров из звёзд он никогда прежде не видел. Тут находился всего один предмет — огромный, он занимал почти всю комнату, и ему-старшему пришлось бы запрокинуть голову, чтобы разглядеть его целиком. Он был серебристым, с чуть заметным алым оттенком. Слегка похоже на исписанный огрызок карандаша — если представить карандаш овальной формы, облепленный чем-то вроде рыбьей чешуи. А ещё на нём были выступы — в точности плавники, и пятна, похожие на рыбьи глаза. Когда он приблизился, одно из пятен засветилось янтарным светом и превратилось в отверстие величиной с человека, и он вошёл внутрь. Темно и тесно. Миг — и что-то мягко подняло его вверх, и он очутился в новой комнате. Здесь стояло кресло, и он сел. Синяя стена перед ним побелела, замерцала и исчезла, но то была иллюзия, как и с потолком-небом в спальне: стена осталась, но сделалась прозрачной. Из неё выдвинулся и завис над коленями широкий полукруг, весь в цифрах, непонятных картинках, цветных огоньках и небольших ямках по размеру пальца. Его руки заскользили по неровной поверхности полукруга, пальцы порхали по нему, словно мужчина играл на клавесине. По «окну» побежали изумрудные строки из цифр и слов. Он-наблюдатель не знал их смысла, но был уверен: так и надо, и он-старший прекрасно всё понимает.

     Строки стали алыми; непонятно чей мелодичный голос произнёс несколько слов. Он ответил одним — резким, похожим на грубость. Но грубым он не был, просто боялся передумать и вернуться.

     Алые буквы исчезли. А небо надвинулось. Звёзды вокруг него, он и сам крохотная звезда… Корабль летел по небу. Нелепая мысль: корабли плавают по воде, да и сходства у них с «рыбой-карандашом» — как у лошади с минелой. А всё же он был в корабле. И летел… в никуда. В бесконечность. Теперь он будет только лететь и лететь. Конец жизни. Он знал — это конец. Он был жив, но всё равно что умер.

     Смерть была бы лучше. Любая смерть лучше похорон заживо, на которые он себя обрёк. Десятки лет подобия жизни, состоящей из монотонных попыток не совсем впустую проводить дни в ожидании смерти.

     Появилась музыка — нежная, как плеск ручейка в солнечный весенний день, ласкающая слух музыка, производимая инструментами, каких он-наблюдатель не знал. Он-старший любил эту музыку с детства. Он думал, что она поможет ему, наконец, заплакать, но слёз не было. Чёрная «пыль» куда-то делась, он был бледен, сосредоточен, спокоен… как и подобает мертвецу.

     Возвращаясь из сна в реальность, Вил со смутным удивлением спросил себя: почему он уверен, что у девушки зелёные глаза? Ведь её лица он так и не увидел.

Проклятие Звёздного Тигра. Том I – Путь Круга