Больничный флэшмоб

Удивительное дело. Стоило мне пару дней назад выложить отрывок про больницу, как подоспел соответствующий флэшмоб от Григория Ананьина. Не, ну раз такое дело - держите вам ещё один. Из того же черновика, из той же главы, такой же чернушный  

Элиза зашла внутрь хосписа, вновь ощущая скребущее волнение. Будто бы она пришла сюда не помочь людям, но дожить последние дни, которые отвела ей судьба.

Холл был пустым и безлюдным. Горела тусклая, свисающая на проводе с почерневшего в этом месте потолка одинокая лампа. Прямо возле двери стоял небольшой письменный столик, весь заваленный документами, несколько стопок которых также расползлись в беспорядке по полу. За столиком, как и в самом холле, не оказалось людей. И в этот раз Элиза сперва решила несколько раз крикнуть:

— Эй! Здесь кто-нибудь есть? Эй!

Но никто не ответил, и она пошла дальше по коридору, чувствуя себя каким-то грабителем. Подошла к первой двери и заглянула внутрь.

Ей открылась комната — большое квадратное помещение с ещё одним окном, где по периметру друг рядом с другом стояли кровати. И на каждой из них кто-то лежал.

Сперва было тихо, и Элиза хотела прикрыть дверь и уйти, но затем раздалось какое-то бормотание, и несколько человек по очереди привстали на своих местах, словно чёрные тени, выросшие из одеял.

— Никак у нас пополнение! — едкий, хриплый голос показался слишком громким, и Элиза вздрогнула. Он принадлежал мужчине, лежавшему на ближайшей к двери кровати. — Смотри-ка, Жильен, а она красивее Тильды, а?

Элизе захотелось попятиться, но она вспомнила наставление старшей сестры милосердия. Её работа в том, чтобы их не бояться. Эти люди слабы — при смерти. Они одиноки, брошены всеми. Разбиты и раздавлены. Они не причинят ей вреда.

И всё же ей было страшно.

— Ну же! Что встала? Ты новая сестра? Сестра-сестричка, со мной ты вспыхнешь, словно спичка...

Последние слова он практически пропел, и Элиза снова вздрогнула.

«Не бояться. Не бояться».

— Эй! — прикрикнул он, пытаясь подняться, но лучшее, что ему удалось, заползти повыше на подушку, упираясь в койку руками. — Хильди не было целый день! Подойди! Мне... Мне нужна помощь!

Ещё несколько человек проснулись, принялись ворочаться, бормотать, шептаться. И Элизу не покидало ощущение, что они испытывают её, дразнят.

Наконец она заставила себя сделать несколько шагов внутрь. В конце концов, после того, что она пережила сегодня — разве ей оставалось, чего бояться?

— Давай-давай! Сестра-сестричка, ты осмотришь меня лично... — напел он себе под нос, трухлявым, скрипучим голосом.

Элиза сделала ещё шаг внутрь. Только теперь она вдруг ощутила, что здесь не пахло моющими средствами, как в больнице. Нет, запах здесь был затхлым, спёртым, пропитанным многодневным потом и людскими испражнениями. Её снова затошнило, однако она сделала ещё один шаг вперёд.

— Мне больно! Ты разве не поняла? — закричал на неё мужчина. Она уже почти увидела его лицо. Размытый во тьме овал, с клочковатыми волосами на висках и лысым лбом, со скривлённым на правую сторону носом и с кривой усмешкой на губах. — Ну же! Помоги мне! Ты ведь сестра, бездна тебя дери? Или просто пришла поглазеть, как мы тут дохнем?

— Я... — Элиза сглотнула. Горло першило, и она боялась, что, заговорив, начнёт кашлять. Но всё же ответила: — Да, сударь. Я новая сестра милосердия.

Или, по крайней мере, человек, у которого был халат с такой монограммой.

— Ну же! Ты собираешься мне помочь? Проклятая сонная муха!

— Отстань от неё, Физ, — пробасил кто-то.

— Иди на хер, Жильен! — каркнул старик. Да, теперь Элиза видела, что он старый, с обвисшей кожей на щеках и с морщинистым лбом. — У меня тоже есть права! Ну же, сестричка? Ты поможешь?

Она подошла почти вплотную к кровати.

— Я... У меня нет ничего, что я могла бы вам дать. Нет... Нет ничего от боли, — честно призналась она. А затем решила рискнуть. Попробовать сблизиться с ними. Показать, что она человек, и что ей не всё равно. — Скажите, сударь, как ваше имя?

— Моё имя? — он расхохотался. — Ты слышал, Жильен? Слышал? Она хочет знать моё имя! Мне больно, тупая ты сука! — вдруг заорал он, и Элиза только усилием воли заставила себя не побежать прочь. — Сделай, мать твою, свою сраную работу и помоги мне!

— У меня нет...

И вдруг он сдёрнул с себя одеяло, и Элизу обдало тошнотворным запахом гниения. На старике была лишь какая-то дырявая ночнушка. Она увидела его иссохшее, исхудалое тело, покрытое пятнами, впалый живот, выпирающие, обтянутые кожей рёбра.

У него не было ног от колена и ниже. Лишь неаккуратные рубцы, словно его кожа была разорванным рукавом рубахи, который кто-то наспех завязал узлом. Вся его кожа была серо-коричневой, но в этом месте светло-розовой, а где-то мертвенно-белой.

Он схватил её за руку. Она почувствовала его влажные пальцы на своём запястье.

— Я потерял их на войне! — прорычал он. — И мне до сих пор больно!

— Я не знаю, чем могу помочь... — пролепетала Элиза.

— О... Не переживай! Я знаю! Сестра-сестричка, — он улыбнулся. — Со мной ты запоёшь, как птичка...

И он отдёрнул свою ночнушку, демонстрируя свой половой орган, дёргающийся и пульсирующий. И потащил Элизу за руку к себе.

— Это поможет от боли! Ох, это всегда помогает!

Элиза взвизгнула и выдернула руку. Отскочила на шаг, и старик, не удержавшись, рухнул на пол вслед за ней. Она знала, что виновата в этом. Знала, что должна была попытаться его поймать, но лишь в ужасе попятилась.

— Сестра-сестричка... — он хищно посмотрел на неё, и пополз в её сторону. — Ты теперь моя добыча...

Элиза бросилась бежать. Услышала сзади смех, и как кто-то — не тот старик, — прокричал ей вслед «Эй, сестричка! Оближи мои яички!», и смех вспыхнул ещё громче прежнего. Элиза понимала, что люди в палате, похоже, только и ждали её бегства, но не могла остановиться. Она пробежала через холл, выбежала на улицу. И, пожалуй, была готова добежать до собственного особняка, не оборачиваясь, но вдруг у неё кончился воздух.

Главу я кстати кончил. Ещё одна - и перевалю за середину книжки. 20 долбанных алок уже. Вот так вот.

В общем, не болейте, господа