Кое-что о Вина-Ши, или ненаписанное

     Райен родилась в час, когда серая осенняя предрассветная мгла над болотистыми топями сменяется перламутром первых несмелых лучей восхода, пробившихся из-за туч; то были дни, когда осень умирает — но не покорно угасает, а дикими порывистыми ветрами и колкими ливнями бьется за последние дни перед тем, как дать дорогу зиме. Она открыла глаза в краю мутно-болотистых равнин, уходящих к низкому свинцовому горизонту, и первым звуком, пойманным ее младенческим слухом, был крик болотной выпи, напоминающий горестный стон обречённой души. И когда, в ответ на этот тягостный заунывный вопль из сердца топей, она улыбнулась — и повитуха, и юная её дочь, и все женщины дома, собравшиеся вокруг роженицы, дабы отвадить злого духа баньши, и древняя прабабушка юного садовника Улля, и даже маленькая подметальщица лестниц Фэй, — все в один миг кивнули и едва открытыми губами выдохнули: «Ши». А тогда малютка распахнула глаза цвета того дымчато-сизого неба, что безмолвно взирало на неё из окна, и посмотрела прямо в глаза матери — леди Сэрай ди Ра-Кэртен, что была знатного рода в своих краях, но с отцом ребенка не венчана, — и леди Сэрай с пепельно-бледной паутиной немыслимо длинных волос и голосом флейты улыбнулась своей дочке перед тем, как вздохнуть последний раз и замолчать навеки, и лишь глаза её были открыты — такие же, как у дочки, но отныне лишённые света. И поскольку в миг, когда резная крышка гроба скрыла навсегда лицо юной леди Сэрай, её крохотная дочь явственно вздохнула и опустила не по-людски длинные красно-золотые ресницы, то все стоявшие вокруг вновь беззвучно молвили «Ши» — и были правы.

     Отцом был лорд Наллен, младший сын и четвёртый из принцев, и говорили о нём — самый светлый из четверых и самый ловкий наездник из юношей окрестных земель; а также он славно играл на флейте, когда до того не выпил лишней чарки или же не был взволнован; ну а поскольку что-то волновало лорда Наллена ежечасно, и до доброго эля был он большой охотник, то на слушанье его флейты нечасто сбегался окрестный люд, а уж скорее, бывало наоборот. Но раз в необычно-ясные часы летнего рассвета юный принц вылез из окна — босиком и в одних лишь штанах (на прочую одежку ему жаль было тратить рассвет), — и пошёл бездумно гулять по росистой траве, наигрывая на флейте тот мотив, что шелестом листвы и трав напевал ему тёплый ветер. Так шёл он, неведомо куда, похожий не на принца, а больше на сельского дурачка Йона-Дудку, — и вдруг возле него пошла та, что едва поведя бровью, забрала его сердце, и когда она пела — то были звуки воистину смертельной красоты, а потому пела она редко, но и тихий её голос звучал песнью флейты. С той поры они уж не расставались. Были они счастливы и мало думали о завтрашнем дне; и вероятно, оттого, что бродили по лесам и лугам куда чаще, нежели пировали в роскошных залах, то и не заметили короткой и бессмысленной войны, забравшей у Наллена братьев, — и так стал он главою дома Ра-Эртин, ибо старый король не смог прожить с той войны долго: то ли от тоски по трём сыновьям, то ли ввиду необходимости слушать, как сын четвёртый вместо мудрых речей и ратных забав день-деньской сидит в тронной зале на окне да играет на флейте.

     Но вернемся же к Райен... хоть, не желая того и не ведая, малютка стала причиною того, что её отец, потерявши свою леди-ши, в единую ночь из сочно-рыжего стал сед, как зимние тучи, звонко смеяться разучился и навек расстался с флейтой, — но дочь свою он нежно любил и не винил ни секунды, чем и доказал подданным, что им, как ни странно, повезло заполучить мудрого короля. Второй же раз он доказал это, когда, за пару лет наглядевшись на всех родовитых (и не очень) невест окрестных земель — и что дивно воистину, ни с одним разочарованным семейством сумев не учинить вражды, — молодой король открыл двери опочивальни для черноглазой Фэй, бывшей маленькой подметальщицы лестниц, — а дальше открыл он для неё и двери всех парадных покоев, и так тихо, без лишних слов и церемоний, дал новую матушку малютке-принцессе. А так как Фэй, пусть не Ши и не знатного рода, была легка характером, щедра сердцем и вполне неглупа, то детство у Райен вышло пусть не счастливым, но ясным, как то летнее утро, когда её отец приманил своей флейтой одну из вина-ши на лугу.

     Далее сказать можно много, ограничусь же тем, что едва сравнялось ей тринадцать, начала принцесса читать Белую Книгу, о которой и вовсе здесь умолчу, так как длинная и странная то история. И была дана Райен в науке той столь хороша, что семнадцати годов постигла Слово о Ясном, кое и к старости не всякой магессе даётся. Но была она ши, и дивились бы люди скорее её неуспеху, ведь сама Белая Книга, сказывали, королевою вина-ши подарена была роду людскому.

     И тогда отправилась принцесса в город Даугхан, в Залы Света, где вскорости, все испытанья без труда преодолев, стала полной магессой — а то значило отказ от почестей по праву крови и жизнь вовсе иную, нежели дана Райен вела в доме отца. Но и для магессы участь выбрала она скромную — врачеванье, а тем временем продолжала прилежное чтенье Белой Книги, о чем прочие знали мало или вовсе ничего, Райен же вела жизнь тихую, затворную, и ею была вполне довольна.

     Однако мало кто мог бы помыслить, что день за днем опускалась на её сердце тоска, подобная вязким липким туманам тех топей, на которые все годы детства её и юности неизменно устремлялся её взор... Убежав от них за много миль и укрывшись в надёжных городских стенах, она словно бы и не спаслась от них — туманы настигли её, вошли сюда сквозь тайную силу Ши в её сердце — и уж войдя, остались навеки... И когда Белая Книга завершилась, а тайна не отпустила Райен, — взяла она в руки Сату, Книгу Снов, Запретную.

     И открывая, искала она ответа на вопрос, которого не знала, и дверь в то место, коего не существовало нигде на свете.