Честертоновские чтения #15 — Схема и повесть

Сегодня в моей рубрике отрывок (на самом деле, даже два, но они как бы друг друга дублируют) из Вечного Человека Честертона. По Ортодоксии мы уже прошлись достаточно, так что и его черёд настал. Вообще эта книга, посвящённая, казалось бы той же тематике — Христианству в жизни человека. Но сама концепция этой книги несколько иная, идея здесь развивается по прямой за счёт того, что выстроена на некоей хронологии: в первой части автобиографии автора, а во второй — и вовсе истории Христианства. Но во многом идеи этих работ пересекаются. Впрочем, пересекается "Вечный Человек" и с "Франциском Ассизским" и "Фомой Аквинским" Честертона. Эта книга — своего рода подведения итога размышлений писателя о нашем мире. Она в большей степени касается именно религии, и без минимальных знаний о христианской истории и догматики читателю будет сложно. Его ждут манихейство, ересь Ария, зороастризм, античная философия с Платоном, Пифагором и Сократом, мифология, пророк Магомет, ницшеанство и многое прочее философское, религиозное и околофилософское. Шутка ли, более трёхсот сносок на тоненькую книжечку. Да, сноски есть чуть ли не в каждом абзаце. Текст более публицистичен, больше умных слов, меньше художественных образов. На мой взгляд это самая тяжёлая для восприятия книга Честертона, в том смысле, то мозг работает на полную катушку, чтобы переварить прочитанное. И тем не менее, вещь эта очень и очень интересная. Вот, выбрал яркий фрагментик для вас, дорогие читатели моего блога.

Круг или солнечный диск, поднятый на заре мира египетским еретиком, — образец и зеркало многих философий. Они вертели его и так и сяк, нередко сходили от него с ума, особенно когда он вертелся колесом у них в голове. Им казалось, что бытие можно уложить в схему, свести к геометрическим фигурам; и детские рисунки мифотворцев пылко и просто возражали им. Философы не могли поверить, что религия — не чертеж, а картина. Тем более не могли они поверить, что картина эта изображает реальные, вне нас существующие вещи. Они красили диск черным и назывались пессимистами; красили белым и назывались оптимистами; делили на две части, белую и черную, и назывались дуалистами, как те персидские мистики, которым, будь у меня больше места, я бы воздал должное. Никто из них ничего бы не понял, когда все стало «как есть», как в жизни, которую чертежник может счесть весьма нечеткой. Словно тогда, в пещере, изумленным взорам предстало нечто похожее на странный, грубый рисунок, и многим казалось, что художник портит чертеж, ибо, впервые за все столетия, он попытался нарисовать Лицо.

Вера — не мифология; она и не философия. Видение — не схема, а картина. Этого никак нельзя сказать об упрощениях, сводящих все на свете к одной абстракции — «все течет» или «все относительно», «все неизбежно» или «все призрачно». Религия — не отчет, а повесть. Ее пропорции — пропорции картины и повести; в ней нет регулярных повторений схемы, зато она убедительна, словно повесть или картина. Другими словами, она «как жизнь». Она и есть жизнь. Хороший пример тому — проблема зла. Нетрудно закрасить черным лист бумаги, оставив две-три незначительные белые крапинки, — так делают пессимисты. Нетрудно оставить бумагу белой, кое-как объяснив два-три случайных пятнышка, — так делают оптимисты. Легче всего, наверное, расчертить и раскрасить лист, как шахматную доску, — это уже дуалисты. Но все мы чувствуем в глубине души, что ни один из этих планов на жизнь не похож, что ни в одном из этих миров мы не живем и жить не можем. Что-то подсказывает нам, что конечная идея мира не дурна и даже не нейтральна. Когда мы видим небо, или траву, или математическую истину, что там — даже свежеснесенное яйцо, смутное чувство охватывает нас, слабое подобие той истины, которую великий философ, святой Фома Аквинат, выразил так: «Всякое бытие как таковое — благо». С другой стороны, что-то подсказывает нам, что недостойно, низко, даже нездорово сводить зло к точке или пятну. Мы чувствуем, что оптимизм еще мрачнее пессимизма. Если мы пойдем по следу этого смутного, но здорового чувства, мы решим, что зло — исключение, но исключение огромное; и наконец, мы назовем его узурпацией или, еще точнее, мятежом. Мы не подумаем, что все правильно, или что все неправильно, или что половина правильна, а половина — нет. Но мы подумаем, что правильное имеет право на правоту, тем самым на существование, неправильное прав не имеет. Зло — князь мира, но власть его незаконна. Так мы нащупаем то, что видение даст нам сразу: повесть об измене в небесах, когда зло пыталось разрушить Вселенную, которую создать не умело. Это очень странная повесть, и ее пропорции, линии, цвета произвольны, как на картине. Мы и пытаемся воплотить ее в картинах, рисуя огромные руки и ноги, ярко-темные перья, и падающие в бездну звезды, и павлиньи доспехи тьмы. Но у этой повести есть преимущества перед схемой. Она — как жизнь.

Другой пример — так называемая проблема прогресса. Один из умнейших агностиков нашего времени спросил меня как-то: как я считаю, становится человечество лучше или хуже или не меняется? Он был уверен, что назвал все возможные варианты. Он не видел, что все это — отчеты и схемы, а не картина и повесть. Я спросил его, как он считает, мистер Смит из Голдер-Грин стал лучше или хуже или же не изменился от тридцати до сорока лет? Тут он начал догадываться, что это зависит от мистера Смита, от его выбора. Он никогда раньше не думал, что путь человечества — не прямая линия, прочерченная вперед, или вверх, или вниз; он извилист, как след через долину, когда человек идет, куда хочет, и останавливается, где хочет, может пойти в церковь, может свалиться пьяным в канаву. Жизнь человека — повесть, приключенческая повесть. То же самое можно сказать даже о жизни Бога.

Сложно сказать, как представляю себе концепцию зла лично я. Скорее всего, несколько иначе, по крайней мере, в данный момент своей жизни. Но однозначно я согласен с тем, что жизнь никакой схемой не описать, и все попытки передать идею через чёрный и белый цвета ведут нас к упрощению, а точнее к примитивизации. Как попытка объяснить принцым запуска автомобильного двигателя поворотом ключа в замке зажигания. Кажется, что всё верно, но вообще мимо сути. Ключ, да. Образу ключа в "Вечном Человеке" вообще уделено очень много внимания. Как и образу человека с золотым ключом. Но об этом уже в другой раз.

Кстати, у меня есть немного новостей. На мой Гамбит Камикадзе написали рецензию. Качественный разбор, за которым чувствуется работа человека, для которого "методология" — не просто термин, а реализуемый им подход. Так что приглашаю почитать, на АТ мало таких разборов, даже я реализую именно что упорото-любительский подход.

И ещё кое-что, прошу вас обратить внимание на этот пост, написанный моим читателем (да, у меня их так мало, что я почти со всеми знаком). Пост касается человека. которого большинство обитателей блогосферы АТ знают.