Кому не спит(ь)ся в ночь глухую?

Мне.

Привиделось вдруг следующее:

---------------

Иннокентий Георгиевич Шершенёв, двадцати двух лет, титулярный советник, дворянин в третьем, увы, только поколении, не очень успешно окончивший некогда гимназию в Спасске-Рязанском и служивший на весьма скромной должности в канцелярии градоначальника, погиб восьмого сентября 1899 года, подъезжая к железнодорожной станции Рязань на собственном выезде, запряженном вороным аргамаком, коего растил он лично с детства — и который составлял изрядную долю его личного состояния.

Аргамак понёс, услышав непривычный и чрезвычайно громкий гудок паровоза, который не был ему знаком в обычной жизни. Дрожки, наткнувшись на кучу мусора, перевернулись, и Иннокентий ударился виском о каменную тумбу, вкопанную на углу как раз у поворота к вокзалу. В голове что-то хрустнуло, и свет для него померк.

И тут же вспыхнул снова. Иннокентий потряс пострадавшей головой. Она болела слева, по щеке текла кровь, но он был жив, относительно цел и даже хорошо видел.

Вот только то, что он видел — было не то, к чему он привык. Вместо разбитого старого, но еще бегающего «Степвея» перед ним на боку валялась коляска с двумя большими колёсами, одно из которых ещё вращалось, хлопая обрывком сплошной резиновой шины. В оглоблях коляски бился, жалобно крича, вороной конь; из правой передней ноги его торчала острым обломком белая сахарная кость, почему-то не окровавленная. Под боком Иннокентия был не привычный асфальт, а деревянная мостовая, выложенная шестигранниками — «торцовая», вспомнил он.

В голове странным образом путались мысли Иннокентия Шершенёва из двадцать первого века, попавшего в аварию (последнее, что он видел — была решетка радиатора здоровенного китайского джипа, приближавшаяся с чудовищной скоростью), и здешнего Иннокентия же Шершенёва из века девятнадцатого, к которому подбегали уже здоровенный мужик с курчавой длинной полуседой бородищей (кучер Игнат, вспомнил один из Шершенёвых) и красномордый, в тёмной форме неопределённого цвета, придерживающий шашку на боку, служивый — также в бороде, но покороче: городовой.

Здешнего — подняли. Аккуратно, стараясь не навредить. 

– Что болит-то, барин? – Участливо поинтересовался кучер.

– Да всё, – почти честно ответили оба Шершенёвых, у здешнего из которых болел левый бок и саднила разбитая голова. 

Шершенёв тамошний подивился тому, что находится в одном теле со здешним. Но как человек начитанный и продвинутый, имеющий даже аккаунт на «Литресе», удивлялся недолго: очевидно было, что авария на перекрестке Зубовского бульвара и Остоженки кончилась для тамошнего Шершенёва хуже, и намного хуже, чем для здешнего: иначе почему бы он не мог возвратиться в то, двадцать первого века, тело?

Ясень пень, он теперь вселенец-попаданец, причем в кого-то из своих непосредственных предков. Ну, по крайней мере, с хорошей вероятностью.

Они с реципиентом поморгали глазами, и реципиент сомлел. Городовой и кучер подхватили его и потащили куда-то, и это было последнее, что оба Шершенёвых помнили в тот день.