Какого чёрта мне снится такое?

Задремал после сытного ужина. Приснилось следующее:
---------------------

Глеб посмотрел на свои кулаки, положенные на стол костяшками кверху. Костяшки были содраны, и содранное -- саднило. "Какого черта я бил его в челюсть? Видел же, что у него щетина жёсткая", -- подумал Глеб.

– Ты записать успел? -- спросил он Якова, который возился с бумагами на столе справа. 

Глеб был грамотный. Ликбез помог, ещё в начале двадцатых. Читал он легко, но вот писать было мучение: пудовые кулаки не приспособлены были с детства тонкое в пальцах держать, как у Якова. Посему протоколы Яков оформлял, а Глеб, где положено, подписывал. Оба этим были довольны: Глебу проще было из подозреваемых вышибать, в чём виноваты, а Якову, тощему и слабосильному очкарику, проще было писать, чем лупить врагов народа.

Допрашиваемый, сшибленный с привинченного к полу табурета в угол, дышал хрипло, и хрип этот Глебу не понравился: слыхивал он такое уже. Того гляди, помрёт, потом отписывайся.

– Водой его облей, -- сказал Глеб Якову.

Тот отошел назад, где стояло на такой случай ведро. 

– Глеб Никандрыч, воды-то нет почти.

– Да что есть, то ему в харю и вылей. Не хватит, Кигима позовёшь, он, поди, на посту прохлаждается. Сегодня, кроме нашего, на допрос никого и нет.

Яков подошел вплотную к врагу народа, встал над его плечами -- ноги по обе стороны, и резким движением выплеснул остаток воды из ведра прямо в закрытые глаза.

Допрашиваемый зафыркал, закашлялся, приподнялся и выблевал длинную струю жёлчи прямо на правый сапог Якова.

– Да что ж ты делаешь-то, убогий! – возмутился Яков, пнул лежащего по ребрам и принялся вытирать сапог о его рубаху. 

Тот одет был, собственно, в нательную рубаху без ворота и подштанники. И то, и другое было с чужого плеча, давно не стирано и покрыто пятнами крови: старыми, бурыми, побледневшими -- от предыдущего допрашиваемого, и относительно свежими -- разной свежести, от тёмно-красных до тёмно-бурых -- от этого.

– Брось его, -- сказал Глеб, -- надо оформляться. Сюда иди.

Яков послушно уселся по правое плечо. Там, заготовленные заранее, лежали бланки допросов: листы линованной бумаги с заранее типографски заполненными данными, и стояла чернильница с воткнутой вставочкой (деревянной ручкой, в кою втыкалось стальное перо).

– Пиши давай. Дату сегодняшнюю проставь. 

Яков удивил, спросив:

– А сегодня какое?

– Ты что, не проспался со вчерашнего? Седьмое марта одна тысяча девятьсот сорокового года, -- с издёвкою выговорил Глеб, нарочно полностью и подробно.

– Да ты не бесись. Мы с этим, -- кивнул Яков на подследственного, -- другие сутки возимся. Ты, видно, и забыл про время.

В самом деле. Могло быть, что увлеклись, и день на следующее число переполз. Да не беда оно, поправить потом можно.

– Пиши, как сказал. Ежели что, потом перепишем. Написал? Теперь пиши следующее: "Вопрос: подтверждаете ли вы, что вредительски написали письмо на имя Иосифа Виссарионовича Сталина, в коем требовали, чтобы на территории Белорусской Советской Социалистической Республики не были ликвидированы ни схроны, предназначенные для партизанского движения на случай, когда территория Белорусской Советской Социалистической Республики будет захвачена немцами, ни назначенные руководители этого движения"?

Глеб взглянул на подследственного, по-прежнему лежавшего в углу камеры. Глаза его были полузакрыты, грудь подымалась и опускалась, дыхание было немного хриплым, но уже не таким, как раньше.

– Отвечай, сука! -- вскричал Глеб.

Чего он не ожидал -- так того, что глаза подследственного откроются, он повернётся лицом к допрашивающим и хриплым, но твёрдым голосом ответит:

– Да, так и есть. Только не требовал, а просил.

– Да какая разница! -- Удовлетворенно сказал Глеб уже тоном ниже и продолжил диктовать. – Яков, пиши: "Какая организация врагов народа поручила вам выдвинуть товарищу Сталину подобное нелепое требование"?

Допрашиваемый криво усмехнулся, причём Глеб готов был присягнуть, что в усмешке его прорывалось превосходство. "Ну, ты у меня ещё кровью захлебнёшься за это," -- подумал Глеб, но решил всё-таки узнать, что за этой усмешкой таит враг народа, и улыбнулся ему доброжелательно:

– Так поделитесь, для чего и почему?

Подследственный хотел что-то сказать, но его пробило на кашель. Он выплюнул сгусток крови и снова захрипел. Пришлось послать Якова за водой. Облитый, враг народа снова зашёлся кашлем. Подумав, Глеб поднялся со стула. Они вместе с Яковом подняли врага народа и посадили на табурет, придержав, чтобы развернул плечи. Иногда это помогало.

Помогло и в этот раз. 

– Дайте пить, -- потребовал допрашиваемый.

Яков и Глеб переглянулись. Глеб кивнул, и Яков, отлив из ведра в стакан, поднёс его к губам мерзавца. Дал напиться, пока тот не закачал головой: хватит, мол.

Глеб вопросительно склонил голову направо, глядя в глаза подследственному. Тот заговорил, не дожидаясь вопросов, но то, что услышали допрашивающие -- было вовсе не то, что они ожидали.

– Вы меня, я так понял, расстрелять собрались. Да не беда, я уж умирал пару раз. Больно это, но, если Он захочет -- вернёт к жизни. Вам не понять, вы в Него не верите. Так что отвечу на то, что спрашиваете. Да, просил я товарища Сталина сохранить и партизан, и источники снабжения для них, особенно в Белоруссии. Потому что, когда немцы придут, должна быть готова партизанская инфраструктура. Иначе придётся, как у нас, заново её создавать, а это два года. То, что схроны уничтожили, а руководителей партизанского движения сгноили в ГуЛАГе, ошибка. Дорого обойдется она.

"Что за ГуЛАГ," -- подумали оба. Термин был им не знаком. Как и слово "инфраструктура". 

Явно враг народа с иностранцами связан!

Меж тем, тот заговорил снова:

– А я тут на вас инфу получил, пока в отключке валялся, -- было заметно, что он решил для себя что-то и совсем перестал закрываться.

– Глеб Никандрович Панфильев, Янкель Исаич Левитин. Жить вам осталось шестнадцать месяцев плюс-минус неделя. Тебя, Янкель, немцы сразу расстреляют. Ты ведь обрезанный? Как в плен попадёшь со своим сборным взводом, всех заставят предъявить. И кто обрезан, перебьют. Не любят они евреев. А тебя, Глеб, выдадут. Ты в подполе прятаться будешь у деревенских, да на тех попадёшь, у кого отца раскулачивал. Повесят тебя.

Оба допрашивающих замолчали. Невозможно было верить. Явно враг народа лепил что ни попадя, лишь бы смерть отсрочить.

– Ладно. Понял я, запираться он будет. Что толку дальше допрашивать, главное он признал: писал товарищу Сталину вредительское письмо. Давай, Яша, оформляй дело по первой категории. Послезавтра группу на полигон повезут, успеть надо.

Дописали протокол, расписались. В том числе и за врага, тот отказался.

– Яша, проследи, чтобы в камеру его доставили, где остальные чалятся, -- сказал Глеб, почёсывая спину, и отвернулся собрать бумаги в служебный спецпортфель.

Подследственный, выводимый в коридор, внезапно услышал над самым ухом очень тихое, шёпотом:

–  А что можно сделать, чтобы не попасть в плен?