Немного о тепличном хозяйстве и не только

Просто зарисовка из жизни

Ставлю пометку 18+ так как водитель ругается. 

1

Было ясное солнечное утро. 

На лавочке у остановки сидела женщина. 

"Она из наших", - подсказывало мне сердце в моей груди. "Точно из наших"

- На комплекс? - спрашиваю я.

- Да, - отвечает женщина, уголки её губ приподымаются, превращая левый глаз в узкую щель.

Я знаю, что это означает. 

До боли знакомое чувство.  

*

Автобус подъезжает вовремя, но вопреки обещанному вчера на нём нет решительно никаких надписей, хотя номер соответствует. 

Женщина встаёт, я иду за ней следом. 

С полянки за остановкой вылетает целый рой узбеков, которых я каким-то неведомым образом ухитрилась не заметить прежде.

Едем. 

По полям, дорогам, мимо рек и мостов мягко покрытых слегка подсвеченным солнцем лёгким утренним туманом. Почти волшебное чувство.

По салону расходится терпкий запах навоза, за окном показываются отдыхающие на поле чёрно-белые коровы. Где-то неподалеку видна труба какого-то неизвестного мне завода, изрыгающая клубы черного дыма, мягко смешивающегося с желтоватой голубизной утреннего неба.  

Спустя несколько минут моё внимание привлекает водитель - огромный мужик с физиономией гориллы. Я вижу его лицо отражённым в маленьком машинном зеркальце. Из широкой спины растут руки, крепко и властно цепляющиеся за руль.

Но привлекает меня не это, а голос, чрезвычайно грубый, лишенный какой-либо тонкости. Это не рявкание хищника, не львиный рык, это грубость как она есть - выразительная, первородная, самосущая. 

- Если всё хуЁво, то надо говорить хуЁво, а не плоооохо! - кричит мужик, - У нас в стране всё хуёво!

Выходит сильно и выразительно. Никогда в жизни мне ещё не приходилось слышать столь презрительного отношения к слову "плохо".

Рты узбеков невольно растягиваются в улыбку. 

Чем дольше он говорит, тем шире улыбки. 

Это, право же, смешно, даже комично - то, что он говорит дальше. Сам его голос смешон своей необычайной грубостью, хотя смеяться-то по сути нечему и не над чем.

*

Подъезжаем. Сходим со своих мест, подходим к маленькой деревянной будочке, где располагается охрана. 

Вваливаемся в будочку. Там журнал, сонный мужик за окошком и что-то ещё. Я держусь за женщиной. Кроме неё русских лиц внутри не считая охранника только два. 

Узбеки расписываются и спокойно уходят. 

"Моя тётенька", подойдя к окошечку, пускается в по-видимому привычный крик "где наш журнал? 

Охранник выглядит недовольным. Но, кажется, за недовольством скрывается нечто иное - нервозность, растерянность. 

Он встаёт, уходит куда-то, с кем-то говорит, возвращается, ищет, опять уходит, после чего с явным облегчением приносит наскоро распечатанный листок с тремя фамилиями, резко контрастирующий с узбекским журналом листов на шесть. 

- Вот, говорит он. 

Женщина расписывается. Вписывает свои паспортные данные, следом за ней ту же процедуру повторяет другая тётенька, молоденькая девочка и я. 

Так как моего имени ещё нет, я просто вписываю его в колонку 

Четверка в сборе. Знакомимся. 

Таня, Катя, Оля. 

Негласно решаем держаться все вместе. 

Вернее это они так решили, ещё до меня. Я же прилипаю к готовому массиву потому что больше прилипнуть не к кому. 

*

В воздухе всё та же мягкая утренняя дымка.  

Впереди - песчаная дорога, по бокам - стройка, в нескольких шагах от нас крупная собака в вальере на цепи. Если на неё смотреть, она лает. Но Оля не может не смотреть. 

Странное, право же, место для эко-продуктов. 

*

Первое, что обращает на себя внимание - огромная высота растений при чудовищно малом количестве земли в ящичках, плотно обтянутых непроницаемым полиэтиленом. 

Ну и, конечно же, размеры теплицы. В ней страшно потеряться. Члены четверки в ожидании бригадира держаться плотно друг к другу, рука к руке. 

*

Светловолосая женщина раздаёт секаторы, каждому из нас выделяется по одному ряду, две девочки встают по одну сторону прохода, две - по другую. Задача - срезка кистей и пасынков. 

- И ещё не забывайте прицеплять нижние ветки на крючок. 

Всё это совсем не трудно, - думаю я, приступая к работе. 

*

Промышленное выращивание черри имеет ряд особенностей. 

Ящики, из которых выходит растение, покоятся на длинной узкой горизонтальной установке с крючками, пролегающей по длине всего ряда. Стволы растений протянуты высоко вверх вдоль узкой веревки, прикрепленной в своем конце к потолку вереницей крючков. 

По мере того, как созревают плоды внизу ствола, веревки спускаются с верхних крючков всё ниже и ниже, что приводит к необходимости наматывать нижние части веток, получившие за свою беспорядочность выразительное название лианы. Для того и существуют крючки по бокам от ящиков. 

Если речь идёт о штучном сборе, то после каждого необходимо также срезать кисти.

Процесс получается замкнутым, цикличным - пасынки, нижний лист, кисти - срезка. Сбор, пасынки.....

- Они пока не дают нам собирать, не доверяют , - говорит отправляясь на перерыв Катя, ополаскивая руки в розоватой жидкости, которой наполнены многочисленные белые канистры, стоящие вдоль рядов. 

- Руки, смотри что с руками, она съедает кожу.

Катя показывает покрытые толстой корой язв ручёнки, на которых также покоятся многочисленные ещё не зажившие шрамы. 

- Шрамы тоже болят. 

Видя моё удивление она добавляет:

- Это я бачок ловила. От унитаза. Он старый был и вдруг я поняла, что он щас рухнет. Ну и подставила руки. Чтоб поймать. А он как свалится, как придавит. Не удержала. Кровища было!

От её рассказа становится как-то неловко и жутко. Жаль женщину. 

А тут ещё и руки в этой дряни полоскать. 

2

- Едут суки ебаные нахуй как на ишаках бля со своими бидонами! Иносраньё бля понаехало нахуй, - кричит водитель.

На этот раз узбеки не улыбаются. Они тихонько, трусливо, опасливо переглядываются. 

- У самого полный автобус иностранцев, полный, - говорит Оля. 

Мы согласно киваем головами. 

- Совсем уже. 

*

Оля как всегда останавливается возле вольера собаки, которая начинает лаять. 

Она внимательно глядит на пса своими светлыми, водянистыми голубыми глазами. Странный взгляд. Его трудно выдержать. Если она смотрит на меня, мне хочется отвернуться. Со мной такое впервые в жизни. Обычно это меня все ругают за гляделки, обычно от меня отворачиваются. 

Глаза, которые есть, но которых как будто и нет. Точно опускаешься в воду и тонешь, тонешь в ней, и нет тебе никакого спасения.

*

Сегодня то же, что и вчера. Кисти, пасынки. 

Вчера я сделала только один ряд. 

Никто не смотрел на меня, никто ко мне не подходил. 

- Норма восемь, помни об этом, - говорит через ряд девчонка с косичками, не мне говорит. Не то Оле, не то Таньке. 

- Иначе ничего ты здесь не получишь. Кончится стажировка и плакало всё твоё.

*

"Восемь. Мамочка..."

Пытаюсь ускориться. Руки неловко прогрызают стебли, стволы ломаются под пальцами, перерезаются веревки. Растения падают.

 Так нельзя, нет, так нельзя. 

Иду чуть медленнее. 

Понимаю, отчего в каждом ряду столь много валяющихся стеблей. 

Наконец одним неловким движением перерезаю собственный палец. Кровь хлещет сквозь разорванную резиновую перчатку из мягкого мяска подушечки. 

Стаскиваю резиновую перчатку. Выхожу к началу ряда. Мне везёт потому что я вижу Инну - сегодняшнего бригадира. 

- Ух ты ж, порезалась, надо придумать чем бы замотать. 

Роется в своем столе. Достаёт из него какую-то грязную рваную ткань, пытается отрезать немытым зелёным металлом секатора. Техника безопасности ноль. 

"Плевать", - думаю я. Будь что будет.

И всё же не плевать. Я подхожу к канисте с розовым дерьмом, окунаю в неё руку.

Щиплет. Режет. 

Надеюсь это антисептик. 

По зову бригадира приходит Верочка 

- Пойдём со мной, - говорит она и ведёт меня в свой кабинет. 

Достаёт из шкафа бинт, неловко разматывает. Пытается перевязать.

- Прости, но йода нет. 

Моя бабушка воспитатель в детском саду, а те умеют бинтовать и детей своих учат. 

Вера тужится, но ничего не получается. 

- Давайте так, чуть иначе, - не выдерживаю я. 

Бабушка всегда говорила, что я бинтую как дрянь. Но тут я впервые в жизни слышу: 

- А ты профессионал. Прости, но я та ещё медсестра. 

- Лучше, чем никакой, - ободряю я смущенную девушку. Ничего лучшего я не могу ей сказать, не солгав. 

В кабинете хотя бы есть ножницы, а не этот грязный секатор, который никто даже не догадался окунуть хотя бы в розовое дерьмо. 

*

- Порезалась, - говорят в столовой коллеги из отдела борьбы с болезнями растений. 

Они тоже русские. Как и бригадиры. 

И сидят за одним столом с нашей четверкой. 

У нас "русский стол". Один единственный. Остальные, коих около десяти, заняты узбеками. 

- Ничего, здесь все перерезанные. Заживёт. 

*

Все перерезанные, но бинтовать "медсестра" не умеет. 

Она просила меня зайти к ней на перерыве.

Толку от неё никакого, зато хоть бинт есть. 

Кровь продолжает течь, протекая сквозь толстый моток ткани.

- Ой, а давай прижгем зеленкой! - предлагает Вера. 

Значит у тебя была зеленка, а ты молчала, молчала! 

О боже! 

*

К концу смены я как совершенно свой человек мою руки в этой ужасной розовой дряни. 

- Не ехать же Феоной, - смеётся Вита, та самая девочка с косичками. 

*

Нас поздно отпускают, слишком поздно. Если мыть руки в раковине с мылом, то опоздаешь на развозку, поэтому их моют в розовом дерьме, отчего они покрываются язвами. 

- Наша теплица слишком близко к белым халатам*, - говорит Инна. - Поэтому ждите.

*

Возле "моей" канистры ко мне присоседилась Танька. Я сижу чуть ниже, она чуть выше. 

Одно неверное движение и розовое дерьмо уже летит мне в глаз.

"Нельзя, блин, нельзя, нельзя двое на одну"

Я отшатываюсь от канистры, некоторое время брожу вдоль прохода.

Ещё десять минут до выхода. 

Десять это слишком много. 

- Инна, мне срочно нужно, в глаз раствор попал в глаз, - говорю я. 

- Ну ладно, иди, - нехотя отвечает мне она. 

*

Мы садимся в автобус. Едем.

Вдруг машина останавливается, голос водителя грохочет:

- Суки ебаные, щас всех высажу нахуй, скоты драные!

Узбеки оглядываются, никто ничерта не понимает.

- Суки, как будто не знаете, до скольки работаете, бляди. Щас всех высажу, пойдёте пешком.  

Молчание. Страх. 

Уставшие узбеки притаились точно мышки по норкам. 

Водитель говорит ещё что-то, но ясности "в чём же дело" не прибавляется.

Вдруг двери автобуса раскрываются, в них тут же вламываются запоздавшие.

"Вот оно в чём дело", - с облегчением от разрешения неясности и в то же время со страхом за свою будущую судьбу думаем мы. 

При таких задержках опоздать может каждый.

*

В город мы всегда приезжаем поздно. 

Это так странно, оказаться в его вечерней, почти ночной прохладе после сельского труда, с его потом и учащённым сердцебиением, когда кажется, будто капли со лба и тепло от тела эта сама жизнь, фонтанирующая, бегущая вон, наружу, из твоего тела, но тут же бог весть каким образом вливающаяся в него обратно. Непередаваемое чувство.

Город шумит. На Моховой, неподалеку от того места, где я живу, с вечера и почти до самой ночи толпятся нарядные студенты-театралы. 

Красивые девушки в необычных, порой даже странных нарядах, юноши в черных костюмах или же другой, эпохальной одежде. 

Они сидят на асфальте поверх своих летних курточек, поют песни, играют на гитарах, разговариют. 

Вряд ли в другом месте вы увидите подобную картину.

Тут же, неподалеку, бродят их преподаватели. 

Совсем другой, незнакомый мне мир. 

С окон по всей улица разносится звук пианино. 

Мгновение, два, три. Мне некогда к ним приглядываться, вникать в их жизнь. 

Завтра будет новый день, новый вечер. 

Но и завтра я просто пройду мимо. 

*

Зайдя в продуктовый магазин я увидела огромного дядьку с тоненькой девушкой под ручку. 

Дядька уронил помидор и, вместо того, чтобы поднять, решил незаметно запнуть его под прилавок. 

Я не из смелых. Я скорее мышка, мышастее любого из наших скромняк-узбеков. 

"Нет, нужно тренировать волю!" - говорю я себе, но не знаю, всерьёз или нет. 

"Не важно". Сейчас он всё поднимет, - вспыхиваю я. 

- А ну подними, - говорю я дядьке. - Сейчас же подними. 

- Не буду, - отвечает тот из "противности", лишь бы не следовать чужим указаниям.

- Подними, - цежу я сквозь зубы, но получаю всё тот же ответ.

- Подними!

- Да что ты пристала ко мне с этим помидором! 

На лице написано неприятие и вместе с тем неловкость, стыд. С ним девушка. А я тут, срань разнесчастная, смею его унижать. 

И подчиниться стрёмно, и не поднять в общем-то гаденько.

Мужчина и девушка уходят в другой зал, но через некоторое время мы вновь встречаемся. У кассы.

"Ну сейчас я тебя настигну" - думаю я и кричу на всю округу, по-детски, непосредственно:

- А мужчина в зале помидорами пинается! 

Реакция окружающих разнообразна: грузчик начинает хохотать, пожилая продавщица восклицает "Как пинается! Где пинается?", другой продавец в недоумении оглядывается по сторонам точно спрашивая "кто, что, где, когда, да что же происходит!?", сам же виновник торжества готов провалиться сквозь землю, я вижу это по лицу. 

Не проходит и минуты как он выскальзывает из моего поля зрения. 

Сбегает. 

Пока я рассказываю о тяготах и трудностях работы в сельхозе, найдя в сердце продавщицы большую союзницу. 

Выйдя из магазина я обнаруживаю, что у меня всё ещё течет кровь из пальца.

"Эх, ну и дура, дура же ты. Если хочешь устраивать представления, то хотя бы делай это эффектно! У самой вон как кровит, весь асфальт вокруг тебя красный! Ну, куда ты пальчик-то спрятала, дрянь паршивая. 

И ведь как раз помидоры, помидоры выращиваем!"

***

*Белые халаты - так называют начальство.