Слово Мастеру: Андрей Платонов (28 августа 1899 — 5 января 1951)
Автор: Анастасия Ладанаускене
Андрей Платонович Платонов — писатель, поэт, публицист, военный корреспондент и инженер. Участник Великой Отечественной войны.
Из записной книжки
Назначение литературы нашего времени, времени Великой Отечественной войны, — это быть вечной памятью о поколениях нашего народа, сберегших мир от фашизма и уничтоживших врагов человеческого рода. В понятие вечной памяти входит и понятие вечной славы. Вероятно, этим назначением литературы она сама полностью не определяется, но сейчас именно в этом направлении лежит её главная служба.
Слово «вечный» не будет преувеличением, если образы людей нашего времени будут запечатлены в произведениях, полных истины действительности, одухотворённых оживляющим мастерством писателя.
Остающиеся жить обязаны вечной памятью по ушедшим из жизни героям, потому что живые сохранены подвигом тех, кто погиб. Но нельзя от следующих за нами поколений требовать столь много: человеческому сердцу свойственны не только совесть, долг и память, но также и забвение. Задачей искусства и является создание незабвенного из того, что преходяще, забвенно, что погибло или может погибнуть, но чему мы, живые, обязаны жизнью и спасением, — в такой же мере обязаны, как матери; искусство должно здесь, преодолев недостаток человеческого сердца, склонного к забвению, восстановить справедливость.
Но дело не только в такой этической необходимости, дело здесь и в практической пользе: если живая и, так сказать, частная конкретность Отечественной войны стушуется когда-либо в будущем силой забвения, то как люди могут увидеть для себя поучение из великого, но уже минувшего события… Здесь важна именно частная конкретность, потому что литература имеет дело с отдельным человеком, с его личной судьбой, а не с потоками безымянных существ. Мы должны сберечь в памяти и в образе каждого человека в отдельности, тогда будут сохранены и все во множестве, и каждый будет прекрасен, необходим и полезен теперь и в будущем, продолжая через память действовать в живых и помогая их существованию.
Война с чрезвычайной быстротой образует новые характеры людей и ускоряет процесс жизни. Один красноармеец сказал: бой есть жизнь на большой скорости. Это верно. Жизнь на большой скорости означает, что формируется великое многообразие людей, причем складываются и такие характеры, которые не могли сложиться прежде и которые, возможно, никогда более не повторятся в качестве подобия в другом человеке. Служба литературы, как служба вечной славы и вечной памяти — всёх мертвых и всех живых, увеличивается этим обстоятельством в своём значении и делается ещё более незаменимой ничем.
Если бы наша литература исполнила эту свою службу, она бы, между прочим, оберегла многих людей, в том числе и тех, которым ещё только надлежит жить, от соскальзывания их в подлость. Но эта польза — дополнительная, а не главный результат.
***
Рождается ребёнок лишь однажды, но оберегать его от врага и от смерти нужно постоянно. Поэтому в нашем народе понятие матери и воина родственны; воин несёт службу матери, храня её ребенка от гибели. И сам ребёнок, вырастая сбережённым, превращается затем в воина.
Не так давно я видел одно семейство. В опалённом бурьяне была зола от сгоревшего жилища, и там лежало обугленное мёртвое дерево. Возле дерева сидела утомлённая женщина, с тем лицом, на котором отчаяние от своей долго-временности уже выглядело как кротость. Она выкладывала из мешка домашние вещи — всё своё добро, без чего нельзя жить. Её сын, мальчик лет восьми-девяти, ходил по тёплой золе сгоревшей избы, в которой он родился и жил. Немцы были здесь ещё третьего дня. Мальчик был одет в одну рубашку и босой, живот его вздулся от травяной бесхлебной пищи; он тщательно и усердно рассматривал какие-то предметы в золе, а потом клал их обратно или показывал и дарил их матери. Его хозяйственная озабоченность, серьёзность и терпеливая печаль, не уменьшая прелести его детского лица, выражали собою ту простую и откровенную тайну жизни, которую я сам от себя словно скрывал… Это лицо ребёнка возбуждало во мне совесть и страх, как сознание своей вины за его обездоленную судьбу.
— Мама, а это нам нужно такое? — спросил мальчик. Мать поглядела, ребёнок показал ей гирю от часов-ходиков.
— Такое не нужно — куда оно годится! — сказала мать. — Другое ищи…
Ребёнок усиленно разрывал горелую землю, желая поскорее найти знакомые, привычные вещи и обрадовать ими мать; это был маленький строитель родины и будущий воин её. Он нашёл спёкшуюся пуговицу, протянул её матери и спросил:
– Мама, а какие немцы?
Он уже знал — какие немцы, но спросил для верности или от удивления, что бывает непонятное. Он посмотрел вокруг себя — на пустырь, на хромого солдата, идущего с войны с вещевым мешком, на скучное поле вдали, безлюдное без коров.
— Немцы, — сказала мать, — они пустодушные, сынок… Ступай, щепок собери, я тебе картошек испеку, потом кипяток будем пить…
— А ты зачем отцовы валенки на картошку сменяла? — спросил сын у матери. — Ты хлеб теперь задаром на пункте получаешь, нам картошек не надо, мы обойдёмся… Отца и так немцы убили, ему плохо теперь, а ты рубашку его променяла и валенки…
Мать промолчала, стерпев укоризну сына.
— А мёртвые из земли бывают жить?
— Нет, сынок, они не бывают.
Мальчик умолк, неудовлетворённый. Неосуществлённая или неосуществимая истина была в словах ребёнка. В нём жила ещё первоначальная непорочность человечества, унаследованная из родника его предков. Для него непонятно было забвение, и его сердцу несвойственна вечная разлука.
Позже я часто вспоминал этого ребёнка, временно живущего в земляной щели… Враждебные, смертельно-угрожающие силы сделали его жизнь при немцах похожей на рост слабой ветви, зачавшейся в камне — где-нибудь на скале над пустым и тёмным морем. Её рвал ветер и её смывали штормовые волны, но ветвь должна была противостоять гибели и одновременно разрушать камень своими живыми, ещё не окрепшими корнями, чтобы питаться из самой его скудости, расти и усиливаться — другого спасения ему <ей> нет. Эта слабая ветвь должна вытерпеть и преодолеть и ветер, и волны, и камень: она — единственно живое, а всё остальное — мёртвое, и когда-нибудь её обильные, разросшиеся листья наполнят шумом опустошённый войною воздух мира, и буря в них станет песней.
***
***