Оптимистическая трагедия

Этот пост посвящен 117-й годовщине со дня рождения Дмитрия Шостаковича. Одному из своих любимых композиторов я уже посвятил немало материалов на АТ. Сегодня мне хочется рассказать о своей любимой симфонии Дмитрия Дмитриевича. Среди пятнадцати симфоний величайшего симфониста ХХ века трудно выбрать какую-то одну – все они великие. И все же для меня это Восьмая.

С началом Великой Отечественной войны Шостакович был эвакуирован в Куйбышев, нынешнюю Самару. Туда не долетали вражеские самолеты, туда в октябре 1941 года, когда Москве стала грозить непосредственная опасность вторжения, были эва­куированы все государственные учреждения, посольства, Большой театр. Шостакович закончил там Седьмую симфонию. Там же оркестром Большого театра она и была ис­полнена впервые.

Следом за этим возник замысел новой, Восьмой симфонии. Она составила с Седьмой словно бы единый цикл – обе отразили военные события. Но совершенно по-разному. Все, что не сказано о войне в Седьмой симфонии, Шостакович досказал в Восьмой.

Седьмая симфония – об ужасах бесчеловечной агрессивной военной машины, о несгибаемой стойкости, мужестве человеческого духа в борьбе с этим злом и о победе над ним.  В Восьмой симфонии события уже не столько «живописуются», сколько подвержены глубокому осмыслению. В ней объективна не столько панорама битвы, как в Седьмой симфонии, сколько величайшая из мировых трагедий, преломленная сквозь личное мироощущение художника - ранимого, потрясенного неисчислимыми муками миллионов людей, своих современников. По словам Асафьева, эта симфония — «величавый трагический эпос… пережитой человечеством страшной поры, правдивое и суровое сказание об испытанном и о безграничной выносливости человеческого сердца».

Шостакович томился в Куйбышеве. Ему было плохо без друзей, главным образом тосковал он по самому близкому другу, выдающемуся музыковеду Ивану Ивановичу Соллертинскому, который вместе с Ленинградской филармонией (он являлся ее художественным руководителем) был в это время в Новосибирске. Тоско­вал Шостакович и по симфонической музыке, которой в городе на Волге практически не было. Плодом одиночества и дум о друзьях стали романсы на стихи английских и шотландских поэтов, написанные в 1942 году. Соллертин­скому был посвящен самый многозначительный из них — 66-й сонет Шекспира. 

Памяти скончавшегося в Ташкенте (туда была эвакуирована Ленинградская консерватория) педагога Шостаковича по фор­тепиано Л. Николаева композитор посвятил фортепианную сонату. Начал писать оперу «Игроки» по  Гоголю.

В конце 1942 года Дмитрия Дмитриевича свалил брюшной тиф. Вы­здоровление шло мучительно медленно. В марте 1943 года, для оконча­тельной поправки, его отправили в подмосковный санаторий. К тому времени военная обстановка стала более благоприятной. К концу весны 1943 года Шостакович переехал в Москву. Там он и начал работать над своей Восьмой симфонией. В основном же она создавалась летом в Доме творчества композиторов рядом с городом Иваново. Дом творчества был создан на базе птицеводческого совхоза. В рабочем кабинете, устроенном в помещении бывшего курятника, композитор очень быстро написал большую часть произведения. Всего работа заняла немногим более двух месяцев.

В начале сентября в Москву из Новосибирска приехал Евгений Мравинский — дирижер, которому Шостакович доверял больше других. Евгений Александрович работал с родным для Шостаковича коллективом — оркестром Ленинградской филармонии, именно Мравинский с триумфом исполнил премьеры двух его предыдущих симфоний - Пятой и Шестой. К тому же, дирижер был в непосредственном контакте с Соллертинским, который как никто другой понимал Шостаковича и помогал дирижеру в правильной трактовке его сочинений.

Е.А.Мравинский, И.И.Соллертинский, Д.Д.Шостакович

Композитор показал Мравинскому еще не полностью записанную музыку, и дирижер загорелся мыслью немедленно исполнить ее. В конце октября партитура была завершена, начались репетиции с Государственным симфоническим оркестром СССР. Шостакович был доволен безукоризненной работой дирижера с оркестром. Свою Восьмую он по­святил Мравинскому. Евгений Александрович вспоминает один случай на репетиции Восьмой симфонии, который свидетельствует об уникальном слухе и великолепной памяти автора симфонии:

«В первой части незадолго до генеральной кульминации есть эпизод, в котором английский рожок забирается довольно высоко, во вторую октаву. Рожок здесь дублируется гобоями и виолончелями и почти неразличим в общем звучании оркестра. Учитывая это, исполнитель сыграл на репетиции свою партию октавой ниже, чтобы поберечь губы перед большим ответственным соло, которое следует сразу за кульминацией. Услышать английский рожок в мощном звучании оркестра и обнаружить маленькую хитрость исполнителя было почти невозможно. Я, признаться, не заметил ее. Но вдруг за моей спиной из партера раздался голос Шостаковича: „Почему английский рожок играет октавой ниже?“ Мы все обомлели. Оркестр остановился и после секунды молчания разразился аплодисментами».

Премьера симфонии под управлением Мравинского состоялась в Москве 4 ноября 1943 года.

Восьмая симфония — кульминация трагедийности в творчестве Шос­таковича. Правдивость ее беспощадна, эмоции раскалены до предела, напряженность выразительных средств поистине колоссальна. Трагические краски в ней сгущены, острому преобразованию подвергается тематический материал.  Симфо­ния необычна тем, что привычные пропорции света и тени, трагических и опти­мистических образов в ней нарушены. Почти весь колорит произведения суров. Необычны и пропорции частей симфонии - первая длится почти столько же, сколько остальные четыре, вместе взятые. Среди них нет ни одной, которая играла бы роль ин­термедии - каждая глубоко значительна и трагична, каждая - это законченный "образ непомерного страданья", воплощенный в звуках. 

Главная «песнь о страдании» – монументальная первая часть. Ясно, что композитор вспоминает сам и заставляет вспомнить слушателей о той невероятной цене, которая была заплачена людьми за войну. Драматургическим ядром цикла является тема вступительного раздела главной партии, резко контрастная другим темам экспозиции. Своими патетически-страстными интонациями она придает музыке драматизм и внутреннее напряжение. Главная партия — типичная для Шостаковича тема размышления, раздумья. Побочная — песнь взволнованного сердца. 

Разработка образует в своем развитии три динамические волны. Ее первый раздел разрабатывает весь материал экспозиции, приводя к первой кульминации. Во втором возникают жуткие, кошмарные образы, напоминающие антивоенные офорты Гойи или полотна Пикассо. Пронзительные восклицания деревянных духовых инструментов, сухое щел­канье струнных, металлический скрежет, страшные удары оркестра—  как будто удары молота, дробящего все жи­вое. Возникающий сразу после него третий раздел — торжествующий тяжеловесный марш. Он напоминает марш нашествия из Седьмой сим­фонии, но лишен его конкретности, еще более страшен в своей фантастической обобщенности. Музыка повествует о сатанинской страшной силе, несущей гибель всему живому. 

Реприза является и трагическим венцом произошедшего. Начинаясь гневно и страстно, она переходит в скорбный монолог. Краткое послесловие коды подано в характере угасания и приводит к умиротворенному катарсису. В лирике — просветленной, проникновенной, — приходит разреше­ние от пережитого.

Следующие две части симфонии полностью подчинены драматургической линии сквозного развития. Это, в сущности, два скерцо, выполненные, правда, в разных планах: одно в гротесковом , второе в активно-действенном.

Вторая часть — зловещий военный марш-скерцо. По образному выражению М. Сабининой «на грузную, победную поступь унисонной мелодии медные и часть деревянных инструментов отзываются громкими возгласами, будто толпа, восторженно орущая на параде». Стремитель­ное движение сменяется призрачно-игрушечным галопом. Оба эти образа мертвенны, механистичны. Их развитие создает предчувствие неумолимо надвигающейся ката­строфы.

Третья часть — знаменитая токката — со страшным в бесчеловечной неумолимо­сти движением, которое все подавляет своей поступью. Движется чудовищ­ная машина уничтожения, безжалостно кромсая все живое. Централь­ный эпизод — своеобразная «пляска смерти» с издевательски приплясывающей мелодией. Это сама смерть, пляшущая на горах трупов.

Кульминация симфонии — переход к четвертой части, величествен­ной и скорбной пассакалии. Строгая, аскетичная тема, вступающая пос­ле генеральной паузы, звучит как голос боли и гнева. Она повторяется двенадцать раз, неизменная, будто завороженная, в низких регистрах ба­сов, а на ее фоне разворачиваются иные образы — затаенное страдание, раздумье, философская углубленность. 

Финал, следующий за Пассакалией без перерыва, словно вырастающий из нее, несет постепенное хрупкое просветление. Будто после долгой и жуткой, наполненной кошмарами ночи, забрезжил рас­свет. Музыковед Лидия Михеева –Соллертинская пишет: «В спокойных наигрышах фагота, беззаботном щебете флейты, распеве струнных, светлых зовах валторны рисуется пейзаж, залитый теплыми мягкими красками — символическая параллель к возрождению человеческого сердца. На истерзанной земле, в измученной душе чело­века воцаряется тишина. Несколько раз всплывают в финале картины страданий, как предостережение, как призыв: «Помните, не допустите этого вновь!». Окончание финала рисует полную высокой поэзии картину же­ланного, выстраданного покоя.

Сам Шостакович находил тонус своего создания оптимистическим. За несколько дней до премьеры Шостакович в печати заявил, что симфония отражает его хорошее творческое состояние, которое связано с радостными вестями о победах Красной армии, прежде всего в Сталинградской битве. Он писал: «Это мое новое сочинение является своеобразной попыткой заглянуть в будущее, в послевоенную эпоху. Восьмая  симфония имеет  много внутренних конфликтов, и трагических, и драматических. Но в целом это жизнеутверждающее произведение. Идейно-философскую концепцию я могу выразить очень кратко, всего двумя словами: жизнь прекрасна. Все темное, мрачное сгинет, уйдет, восторжествует прекрасное»

Это высказывание Шостаковича власти использовали, чтобы по аналогии с Ленинградской назвать новую симфонию Сталинградской. Дальнейшие события показали, что они не очень разобрались в идейном содержании произведения. Премьера симфонии никак не напоминала триумф после исполнения Седьмой – Восьмая была принята неоднозначно. Музыканты между собой упрекали автора в чрезмерной сложности (и эти разговоры доходили до композитора). Слушатели ждали однозначно оптимистического финала и были разочарованы тем, что их ожидания не оправдались.

В марте 1944 симфонию в пух и прах разнесли на Пленуме Союза композиторов, а после знаменитого «ждановского» постановления она была запрещена к исполнению. Впервые после восьмилетнего перерыва симфония прозвучала в октябре 1956 года в исполнении Московского филармонического оркестра под управлением Самуила Самосуда. Сегодня Восьмая симфония Шостаковича – не только одно из самых его исполняемых произведений, но и общепризнанно одна из величайших симфоний в мировом музыкальном наследии.