Про Крапивина, "педофилию" и детали в тексте

Есть у меня одна [довольно неудобная] черта - почти болезненная чуткость к восприятию деталей в тексте. Поэтому, когда кто-нибудь говорит, что нельзя по тексту судить об авторе, то мне всегда смешно. Вот именно по тексту-то как раз и можно! Рассказывая о себе словами, человек всегда дает нам выборочную и часто приукрашенную информацию о себе. Общаясь с кем-нибудь вживую, вы увидите только ничтожно малую часть его жизни, так что главного о нем, скорее всего, не узнаете (отсюда и пословицы о том, что друг познается в беде, что надо вместе съесть пуд соли и т.д.). И только в книге человек соврать не cможет - на поверхность вылезет все то, что он скрывал даже от самого себя. Вот, например, вчера беседовали с другом о Крапивине. На форумах по поводу этого автора бушует настоящая война - одни кричат, что он латентный педофил и просто неадекватный человек, который своими болезненными, искаженными представлениями о детях, детстве и о детской дружбе навредил большому количеству подростков, а другие обвиняют первых в том, что они мерзкие, испорченные люди, которые способны замарать самое светлое и доброе одним прикосновением, и что педофилия, мол, не в книгах у Крапивина, а в головах таких больных читателей. Никто традиционно никого не слышит и не слушает. 

Мне кажется, тут еще неизбежная проблема терминов. Слово "педофил" в том смысле, в котором его чаще всего употребляют, означает прежде всего насильника. Любые домогательства к ребенку - это по определению насилие. И в этом смысле называть кого-нибудь "латентным педофилом" так же грубо и нелепо, как называть человека "латентным насильником" - он, мол, хочет кого-то изнасиловать, но просто сам еще об этом не подозревает. Так что этого слова я бы точно постарался избегать. Но, с другой стороны, я понимаю, _что_ имеют в виду люди, которые видят в книгах у Крапивина болезненное и неадекватное восприятие автором маленьких мальчиков.

- Гипертрофированное внимание к детскому телу, причем - только телу мальчиков раннепубертатного возраста. Сладострастные описания всех этих жилочек, золотистого пушка на шее или на спине, родинок, губ, коленок, худеньких запястий. При этом внешности взрослых персонажей автор никогда не уделяет даже пятой доли этого внимания. 

Художественное изображение  бывает эстетическим и эротическим, это как теплый и холодный спектр видимого света. Конечно, можно спорить, остается ли описания детского тела у Крапивина чисто эстетическим или все-таки переходит в область эротического восприятия. Но само возникновение подобных споров, на мой взгляд, доказывает, что эти описания находятся где-то в пограничной зоне. Кстати, взрослые и более старшие подростки в книгах у Крапивина всегда испытывают нежность к мальчикам и хотят их как-то приласкать - погладить по голове, обнять, набросить курточку на плечи, потрепать по волосам. Девочки никогда подобных чувств не вызывают. 

Вообще, тексты Крапивина прямо-таки сочатся напряженой, экзальтированной и местами просто чувственной нежностью автора по отношению к его героям-мальчикам. И когда люди на форумах пишут, что это просто любовь педагога к детям, то мне лично сложно с этим согласиться. От человека, который любит детей, интересуется их жизнью и проблемами, занимается педагогикой, логично ожидать, что он будет любить _и_ девочек, _и_ мальчиков. Тем более, что между девочками и мальчиками в десять лет разница вовсе не так велика, как это пытаются изобразить подобные Крапивину писатели. Но девочки Крапивина не интересуют. Ни их дружба. Ни их отношения с родителями. Ни их интересы и черты характера. Человек пишет детям и о детях, но половину детей он просто вычеркивает из жизни - да какая разница, что там у этих девочек, кому они нужны. 

Нет, я все понимаю, человек - продукт своей эпохи и, как следствие, сексист. Даже апологет сексизма - друг рассказывал, что он в каком-то интервью доказывал, что женщины не могут воспитать у мальчиков настоящие мужские качества. Жаль, интервьюер не спросил Крапивина о роли полового члена в воспитании детей - если наличие у человека члена кажется ему необходимым условием правильного воспитания, то как он предлагает его применять?.. Но это ладно, идиотские сексистские идеи - это часть эпохи. Вот, Лукьяненко - тоже отчаянный сексист. Но девочки ему при этом интересны и небезразличны, и этот идущий изнутри авторский интерес пробивается через все авторские предрассудки. И в результате, несмотря на постоянные попытки автора принизить женщин, Инга в "Рыцарях Сорока островов" все равно оказывается с мечом на мосту и выходит чуть ли не самым выразительным героем книги, Наташа Семецкая руководит партизанским отрядом из других девчонок, а принцесса из "Принцесса стоит смерти" рвет на клочья троп про "деву в беде" - не только занимается своим спасением вместе с ГГ, но еще, как и пушкинская Наина, после всех потерь и подвигов ГГ спокойно говорит ему - "Герой, я не люблю тебя!". И это действительно сильный женский образ, она получилась у Лукьяненко сразу и черствой и ранимой, и эгоистичной, и великодушной, но при этом, безусловно, храброй, удивительной и невозможной - настоящим чудом, за которое ГГ готов не только умереть, но и прожить всю жизнь в борьбе и поисках. И это - несмотря на весь сексизм Лукьяненко. Поскольку, как я уже говорил, в собственных книгах люди врать не могут. Даже самим себе. Лукьяненко интересны его героини, девочки и женщины - и это видно. Крапивину ни девочки, ни женщины не интересны. И это тоже видно, я бы даже сказал, что это режет глаз. 

И, наконец, 

- Экзальтированное, почти истерическое восприятие автором детской дружбы. Каждый, кто общается с детьми любимого крапивинского возраста, 9-12 лет, знает, что в этом возрасте дружба завязывается и распадается легко. И подчеркнуто серьезное отношение детей к собственной дружбе - это тоже, некоторым образом, игра. В летних лагерях, к примеру, мы каждый раз клялись друг другу в вечной дружбе, обещали звонить, писать и даже ездить друг к другу в гости. И это было совершенно искренне. А потом мы, конечно же, ничего этого не делали. И в этом не было ничего страшного. Сегодня сидишь с кем-нибудь за одной партой и дружишь во дворе думаешь - ооо, вот самый близкий человек на свете, только он меня и понимает. Завтра что-то случилось, изменились обстоятельства, ты перешел в другую школу или переехал в другой двор - и как отрезало. И в этом тоже нет ничего страшного. И это никакое не "предательство". Но для Крапивина детская дружба - это идол, бог, и притом бог безжалостный. Он описывает чувства, которые по своему накалу и по искажению восприятия героя тянут не на дружбу, а разве что на первую любовь. Везде надрыв, везде истерика. Если в одиннадцать лет герой не пошел со своим лучшим другом участвовать в опасном и, по правде говоря, довольно глупом предприятии (как в "Гуси-гуси, га-га-га") - то это страшное предательство, которое будет мучить главного героя всю жизнь, и когда в сорок два года (!) главного героя приговорят к смерти, он и перед смертью будет думать - это мне за то, что я струсил и предал самого любимого на свете человека, а раз так, значит, я предал самого себя! 

Замечу в скобках, что меня всегда коробит, когда автор и его герои начинают вот так кликушествовать и рвать рубашку на груди по ерунде. В мире довольно зла, жестокости и самых настоящих подлостей, чтобы накручивать истерику и душер-р-раздирающий надрыв на ровном месте. Но окей, допустим, это субъективно. А вот в том, что эта крапивинская "дружба" - нездоровые и дурные отношения, в этом я уверен. Почему? Покажу на примере того же самого героя. Мальчику одиннадцать, и его лучшие друзья задумали опасную выходку - залезть на охраняемый заброшенный объект. Никакой уважительной причины, кроме "просто любопытно" у этой затеи нет. То есть не надо никого спасать, речь не идет о помощи другому или вынужденных мерах. Попавшись полиции на территории этой заброшки, можно запросто попасть в колонию или, по крайней мере, вылететь из школы. Главный герой в колонию не хочет и предчувствует, что на заброшке их поймают. Но он знает, что, если он скажет об этом остальным, то все, конец - его Лучший Друг в нем навсегда разочаруется, и их отношения уже никогда не будут прежними. И вот, одиннадцатилетний мальчик нарочно наступает на гвоздь и пропарывает себе ногу, чтобы сослаться на травму, никуда не идти и сохранить любовь и уважение своего друга. А потом весь остаток жизни (!) чувствует себя предателем. 

То есть вы понимаете, это такая "дружба", в которой, какую бы глупость не задумывал твой друг, ты должен быть с ним до конца, задвинув собственные чувства и желания, здравый смысл, заботу о своих родителях и остальные недостойные вашей прекрасной дружбы мелочи на задний план, а если в тебе нет такой самоотверженности - то ты трус, ничтожество и вообще предатель. Эта такая "дружба", "близость" и "доверие", в которых человек не может быть самим собой, открыто говорить своему другу то, что думает, а уважения достоин только тот ребенок, который думает, живет и действует в соответствии с нелепой системой ценностей Крапивина. Вот мне бы точно не понравилось, что у моего ребенка такие друзья, что ему легче наступить на гвоздь, чем сказать им, что он не хочет участвовать в какой-то их затее. 

И да, если бы мой ребенок держал в комнате портрет своего друга, засыпал и просыпался с мыслями о нем, больше всего боялся его разочаровать или не угодить ему, как герои Крапивина, то я увидел бы в этом не "прекрасную детскую дружбу", а, в лучшем случае, влюбленность, ну а в худшем - эмоциональную зависимость со всеми ее деструктивными последствиями.

И да, меня настораживает, когда взрослый человек, который в своих текстах без конца смакует все эти детали про мальчишеские родинки, пушок на шее и прожилки под коленками, собирает в свою "Каравеллу" мальчиков-подростков 9-12 лет, одевает их в короткие шортики и сразу же теряет интерес к этим подросткам, когда они перешагивают в подростковый возраст. Меня настораживает, когда взрослый человек держит женщин подальше от своего "настоящего мужского воспитания". И еще больше настораживает, когда взрослый дядька говорит - "В душе мне всегда 12". Вот это вот "Я просто чувствую себя ребенком, и поэтому мне интереснее с детьми, чем со взрослыми", весь мир неоднократно слышал от Майкла Джексона. Как я уже сказал, "латентных педофилов", как и "латентных насильников", не существует. И, в отличие от ситуации того же Майкла Джексона, говорить о "педофилии" применительно к Крапивину было бы грубо некорректно. Но вот в том, что у автора искаженные, даже болезненные представления о детях, детском теле, детской дружбе, детской психологии - в этом я уверен безо всяких оговорок. И в данном случае все эти искажения попадают в "слепую зону" что у автора, что у множества его читателей. К этим последним, впрочем, никаких претензий - в книгах у Крапивина ведь много и хорошего, и то, что кому-то удалось проскочить неприятные и настораживающие детали, не заостряя на них внимание - это можно считать удачей.