Кенты добили пяточку и окучили лоха за мазёл

- Ништяк напаснул!

- Ща я с ноги!

- Дай в печенюгу!

Гоп-стоп, мы подошли из-за угла
Шито-крыто, бла-бла-бла…

Не то, чтобы живя в лихих, святых, свободных и прочих девяностых обязательно доводилось узнать про напаснуть, с ноги, в дыню и вообще. Но случалось, никуда не денешься, встретить в тёмном дворе пяток хмурых товарищей, желающих навалять за-ради молодецки развлечься – легко. А уж когда в страну вдруг валом потекла зараза, так верно рассказанная Толиком в «Доме жёлтого сна», то гоп-стоп стал обыденностью. Имелось с чего. 

- Здесь легче дышать, здесь чище вода

Нетрудно найти дорогу сюда…

Правительство решительно и безвозбранно, с барского, растудыт его в качель, плеча, дарило народу всякие милости, подписываемые лично презиком. Ну, то есть президентом. Деноминация свалилась на нас всех ровно благодать Господня на еврейцев после сорока лет бомжевания в пустынях с солончаками. Вот вам благолепие, государе бояре да казачество, смерды с холопами и прочие дворовые девки Параши, извольте радоваться, батюшка-царь одним махом златого пера урезал национальную валюту. 

Ну, то есть с бумажек, что ещё назвались деревянными, списали лишние нолики. Было десять тысяч – коц, брык и вот вам червонец. Да не пакостный рыжий с Лениным, номиналом в десять рублей, подкреплённых сталью танков Советской Армии, а демократичная зелёная бумажонка, что через пятилетку не всегда купит вам пачку нормальных с фильтром. 

- Э, слышь, сюда иди!

Нормальным пацанчикам, густо подсаживающихся на ханку, было до звезды количество нолей на купюрах, пацанов интересовало количество купленных граммов. Опиаты никто не называл чеками, до хмурого оставалось сколько-то там времени и барыги выдавали явки густым запахом кислого. Да они и не прятались, не с чего было, да и не от кого. Все всё знали.

- Пятница завтра, пацаны, не теряемся.

Кто притащил в кодлу, где обретался мой братец, баян с раствором, сейчас не скажешь. Начал, мол, Ляляй, рукастый, простудно-гнусавый, умело кладущий плитку и даже вскрывавший тачилы. Ляляй отучился на каменщика в каблухе, любил причу под теннис, зачесывая соломенную чёлку набок и умел очень правильно кивать головой вслед словам взрослых. И, да, руки у Ляляя были золотыми, когда он брался за раствор, шпатели, мастерок и кафель, не даст ванная моей мамы соврать. 

- Слышь, Лысый, дай добью пятку.

Пятка, типа крохи от выпотрошенной канцерогенной палочки испанских «Laser», тянула на почти половину полноценной беломорины, потрескивала добротно взрывающимися шишками и не понять Ляляя было нельзя. Кто же в 16-17 откажется от хорошо забитой ганжи, умело и регулярно подлечиваемой слюнявым мизинцем Лысого? То-то, что сейчас многие, а тогда мало кто. 

С того оно и понеслось.

- Проставляйся, чо.

Когда ты самый младший и хочется быть наравне со старшаками, то всё в масть, ровно и ваще норм. Сорок литров пивчанского на четверых – да как два пальца об асфальт, паспорт выдавали на два года позже, чем сейчас, молодые почки справлялись на ять. 

Мы хлебали разливные жигули из советских как-бы хрустальных кружечек грамм на сто и желали веселья, лихости, свежей девчатины и прочей крутости, да побольше доктор, побольше!

Бухача с молочищем да кашей всем казалось мало. Беспонтовая местная Мария, что дочь Хуана, штырила лишь в перебодяженном виде, кого-то родаки накрыли после манаги, а лично мне помогла только своевременная медпомощь моей святой бабушки. Обожравшись конопляного семени, пережаренного с сахаром на подсолнечном масле, едва не откинул кони из-за скакнувшего давления. 

Мир с игольное ушко стал таким в шестнадцать, сузившись в едва видимую улицу, тесно спрессованную красным и давящим на виски. Бабушка ничего не поняла, но обращаться с препаратами, много лет отработав старшей медсестрой кардиологии, она умела. 

Рузан с Князем и Густавом заседали на столиках у молочного рядом с седьмой школой и до поры до времени явно были весьма серьёзными пассажирами. И кто-то из них уже вовсю пользовал дары бывшего братского Таджкистона, кои прямо на лестничных клетках, на подпаленных газетах и в эмалированных кружках превращались в янтарный эликсир умиротворения и полётов во сне да наяву.

Через пару-тройку месяцев губошлёп Ляляй очень профессионально чесал краснеющие глаза, чмокал слюной и зависал у подъездной стенки. Иногда к слюне добавлялась натуральная сопля, вытягивающаяся и вытягивающаяся из носа и волшебно залетавшая назад, стоило ему придти в себя. 

- Ляляй, пошли!

Чуть позже мне свернули нос подросшие красные псы Дананга в виде старых знакомых. Вся братовская кодла сделала вид, мол, сам виноват и на том всё закончилось. Дальше – больше, кодла расширялась вширь, разбухая от желающих попробовать полкуба вкусняшки из одноразового на троих-четверых. Желтухи, прыщи, почесуха, приводы в ментовку и закономерность финала, где от десяти совсем молодых пацанов в живых, вроде как, к сорока пяти осталось двое. Ну, может, трое, если кого-то пощадила зона. 

А, да. Кенты были в ходу у ростовских с кубанскими, у нас кенты закончились ещё в самом начале девяностых, после выхода фильма про Данилу резко сменив все синонимы на «брат». Лохами юные отморозки-нарки считали всех, попавшихся в одиночку ночью на улице. Окучивали их всем имеющимся и валяясь в травме тем летом своими глазами видел троих взрослых обычных дядек, подпивших в день шофёра. Попадались за ради тех самых мазлов, купленных у барыг. 

- Лысый, у тебя есть?

- Мне самому мало.

Убивали сами себя.

- Здесь легче дышать, здесь чище вода

Нетрудно найти дорогу сюда…