Упарсин, анальгин, апельсин

После трёх пробуждаются первые птицы

и насмешливой трелью "не спится, не спится?"

объявляют – рассвет не далёк.

Ртутью Стикса гуляет простуженный бог,

громогласно чихает и крестится мелко.

На плече его спит чёрно-бурая белка.

Небо кроной скребёт Иггдрасиль.

Над расщелиной чадной – пифийский треножник.

Посмотри на меня. Я немного похожа

на одну из немногих. Скажи, что тревожит,

или лучше по праву – спроси

на любом из живых вавилонских наречий.

Тает в первых лучах путь далёкий и млечный.

Я не знаю, что будет, но всё же отвечу.

Упарсин. Анальгин. Апельсин

солнца зреет, к полудню срывается с ветки.

Вкус второй половины – холодный и терпкий.

Жаркий шёпот не врёт: "Всё получится, детка...".

Но мы первую дольку едим.

Сок течёт по губам, жажда невыносима,

я тебя, мой желанный, уже не просила

ни в подарок у парок, ни в долг – до могилы,

но ты вышел, как жертвенный дым –

из горячего ветра другой параллели.

Мы друг друга узнали. И мы заболели.

Пробираясь сквозь дни тополиной метели,

я хочу, я хочу, я хочу,

чтобы эта болезнь никогда не кончалась.

Может быть, мы однажды вернёмся к началу.

Круг замкнётся. Но долга пекучее жало

по сю пору не ранит ничуть.

Мы беспечны, как боги, и мы бессердечны.

Это тоже не ново, и так человечно.

С тихим скрипом дверей открывается вечность,

где нам будет всегда двадцать пять.

На пороге ничейной, случайной квартиры

я теряю все сроки и ориентиры.

Мы, друг в друга вжимаясь, являемся миром.

"Я хочу", – повторяю опять.