Не особо счастливые, но и не совсем трагические концовки
Автор: П. ПашкевичК флэшмобу от Романа Титова о счастливых и не очень финалах.
Я откровенно несчастливых финалов не люблю, но и с классическими хэппи-эндами не всегда срастается. Правда, я работаю сейчас над одним циклом, со сквозными героями, так что финалы-то они финалы, но вроде как "промежуточные"...
Ну смотрите.
"Оксфордская история": виртуальные герои едва не исчезают без следа, и только по инициативе одного из экспериментаторов-демиургов (Сущностей) их память частично дарится (в виде снов) их живых прототипам. А те так и не встречаются в реале. "Этайн, дочь Хранительницы" заканчивается сценой посадки дерева в память погибшего Робина Доброго Малого, и прилетающая на ветку птичка-малиновка (robin по-английски) -- своеобразный символический привет от него (правда, никто из персонажей там английским в современном понимании не владеет, так что аллюзию не заметил бы). "Фрау залигэ": любовь главного героя так и остается безответной, хотя и меняет его жизнь явно в позитивном направлении (впрочем, поди узнай, как бы она сложилась иначе).
Теперь сами финалы.
Валандил — нет, пожалуй, все-таки Валька Ткаченко — задумчиво брел по покрытой осы́павшимися листьями дорожке Павловского парка. Погода выдалась как раз та, за которую октябрь и назвали золотой осенью: день стоял теплый и ясный, и солнце щедро бросало на прохожих яркие лучи, словно посылая им прощальную весточку от уже ушедшего лета. А что лето ушло, чувствовалось вовсю: совсем облетели раскидистые липы, полупрозрачными стали кроны плакучих берез, а всё еще покрытые зеленовато-желтой листвой могучие дубы казались Вальке мэллорнами покинутого эльфами Лотлориэна. Непривычное, неведомое прежде щемящее чувство утраты не покидало его уже вторую неделю, с того самого невероятно яркого, так похожего на реальность сна. Раз за разом в Валькиной памяти всплывал певучий голос пригрезившейся ему тогда юной рыжеволосой эльфийки, звучали как наяву ее слова: «Спасибо вам, Валентине!», «Мы ведь не умеем лгать», «Она даже знает про народ Дану»... О, Валька теперь и сам знал немало и о племенах богини Дану, и о Кухулине, и о похищении чудесного быка из Куальнге: легенды древнего Улада стали его новой страстью. Но и книги Профессора не были им заброшены — просто они стали восприниматься иначе, крепко-накрепко сплетясь с этими солнечными осенними днями, сразу и светлыми, и печальными, как последний отблеск уходящего навсегда волшебства.
А сейчас, пока Валька брел по дорожке парка, в голове у него, совсем как у барда древних времен, рождались стихи:
Много столетий назад
Эльфы на Запад ушли,
Но ворошит листопад
Память Срединной Земли.
И в голосах журавлей,
В шуме осенних дерев
Чудится спящей Земле
Арфы эльфийской напев.
Черная ольха — дерево странное. Поселяется она чаще всего там, куда вода приносит ее соплодия-шишечки, но сама-то любит места более сухие. Вот и получается, что лучше всего растет она там, куда без человеческой помощи почти никогда и не попадает.
Городской парк Кер-Сиди был разбит на сухом месте, и посаженные в нем ольховые деревья чувствовали себя хорошо. Эта развесистая ольха росла в парке с самого его основания и была в нем едва ли не самой высокой и пышной. Несмотря на то, что весна совсем недавно вступила в свои права, ольха уже успела распустить не только длинные зеленовато-бурые сережки, но и блестящие темно-зеленые листья с крупными, словно выточенными ювелиром жилками. А у основания ее темного трещиноватого ствола находилась недавно подновленная, но явно старинная табличка с надписью на двух языках — камбрийском и ирландском: «Дерево Мэйрион Аннонской».
Кругленькая пушистая малиновка с оранжевой грудкой деловито перепархивала с одной ветви ольхи на другую, высматривая проснувшихся после зимы насекомых. Неожиданно она замерла, а потом тревожно крутанула головой: совсем неподалеку послышались человеческие голоса. Конечно, посетители в парке бывали часто, и удивляться им не приходилось, но малиновка на всякий случай решила быть осторожной. Испустив похожий на сухой треск крик тревоги, она сорвалась с ветки и перелетела повыше, к самой вершине кроны.
Тем временем к ольхе приблизилась группа молодых людей. Высокий белокурый юноша, заметно прихрамывая, нес на плече саженец — молоденький ясень с едва распустившимися почками. Возле ольхи юноша замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.
— Здесь для него место подходит? Ты уверен, Олаф? — тихонько спросила худенькая черноволосая девушка с большими темно-карими глазами.
— Должен прижиться, Кари, — кивнул тот в ответ и вдруг хитро подмигнул: — А уж если его наша Танни благословит, то и тем более.
Как раз подошедшая к ним рыжая девушка с лопатой в руках чуть смутилась, а потом широко улыбнулась:
— Благословлю непременно — как же иначе-то? От всего народа Дон!
У девушки были огромные зеленые глаза и странные уши — по-звериному заостренные и торчащие в стороны.
— А Санни и Падди, выходит, так и не пришли? — огорченно вздохнула черноволосая Кари.
— Им никак сегодня, — с сильным ирландским акцентом откликнулась огненно-рыжая девушка с серым плоским свертком в руке, — не остроухая Танни, а другая, крепко сбитая и с бесчисленными золотистыми веснушками на лице. — Нашу Санни в клан приняли — событие же! Теперь Пэдин ее родне представляет, а у него ее столько!.. Я — и то к вам еле выбралась — но меня простят.
Кари посмотрела на нее с тревогой. Протянула с сомнением в голосе:
— Орли, ты уверена?
— Это Этнин повезло, а на мне гейс так и остался! — рассмеялась та в ответ. — Мне же теперь хмельного ни капли нельзя — ну и зачем я там нужна?
И, став вдруг серьезной, добавила:
— Ребята обещали: придут сюда завтра. Обязательно!
И они дружно принялись за дело: вырыли неподалеку от ольхи яму, поставили туда саженец, завалили его корни землей, полили водой из канавы. Лопатой по очереди работали все — и черноволосая Кари, и веснушчатая Орли, и остроухая Танни, и даже хромоногий Олаф. Как только работа была закончена, Орли аккуратно размотала сверток. В нем оказалась табличка — зеленая дощечка, прикрепленная к коротенькому колышку. Крупными округлыми латинскими буквами на дощечке было вырезано: «Дерево Робина Доброго Малого» — а ниже тянулась тонкая линия, испещренная мелкими черточками.
Олаф взял табличку в руки, повертел, осмотрел со всех сторон, а потом одобрительно цокнул языком:
— Ух ты! Даже огамом написала!
— А то? — гордо разулыбалась Орли. — Мы же гаэлы, нас с Нуалой старому письму тоже учат. А новое я уже совсем выучила!
— А я до сих пор сентябрьские долги отрабатываю, — тихо призналась Танни и вдруг взволнованно воскликнула: — Ой, мунстерская... Я же тебе сказать забыла! Мне сегодня из Александрии письмо пришло — от Кайла! Пишет, всё хорошо и у него, и у Ладди. Там уже третий месяц перемирие — а скоро, может быть, и окончательный мир заключат!
Тем временем Олаф уверенным движением вбил колышек в землю, а потом, чуть отступив назад, задумчиво посмотрел на молоденький ясень и на стоявшую рядом с ним высокую ольху. Немного помолчав, он тихо вздохнул и повернулся к Танни.
— Расскажешь нам с Кари про него, ладно?
— Обязательно, — кивнула та.
Постояв возле саженца, юноша и три девушки перебрались на дорожку и медленно направились к выходу из парка. По мере того, как они удалялись, голоса их становились всё тише и в конце концов смолкли совсем.
И тогда, слетев с верхушки соседней ольхи, на ветку ясеня уселась рыжегрудая малиновка.
3. Фрау залигэ:
А на следующий день получится так, что Петер и фрау Этайн расстанутся. Муж залигэ окажется, вопреки всем ожиданиям юноши, веселым, добродушным и вообще очень симпатичным человеком, удивительно похожим на Ллойда, несмотря на вполне обычные, совсем не сидовские, уши и глаза. Однако едва мэтр Рис узнает о беде, случившейся у Петера с ногой, как он тут же просто-таки преобразится — и вместо беззаботного путешественника перед Петронием окажется серьезный и внимательный врач. Мэтр Рис первым делом осмотрит его ногу, нахмурится — и тут же примет решение отвезти пострадавшего не к мэтру Марку, а прямиком в госпиталь. Петер даже почувствует себя виноватым: а вдруг из-за него пострадает фрау Этайн, вдруг мэтр Рис решит, что она его неправильно лечила! Фрау Этайн и Ллойд, несмотря на смущение Петера и попытки отговорить их от поездки, даже проводят его до больницы: в замечательном британском автомобиле, действительно, мест хватит для всех. Более того, искренне огорченный расставанием Ллойд оставит Петеру адрес для переписки... вот только Петер потом так и не решится отправить по нему ни письма, ни открытки. Ну, а подаренная ему тема — она спустя годы воплотится в его магистерскую диссертацию, посвященную духовной культуре гейдельбергских и дюссельских людей, — в диссертацию, на первой странице которой будет написано благодарственное слово мэтрессе Этайн О'Десси из университета Кер-Сиди в Камбрии. А еще через несколько лет, уже в докторской диссертации профессора Молендинариуса, будет блестяще опровергнуто мнение профессора Агриколы о принадлежности дюссельских костей гейдельбергскому человеку и описан новый вид человека под загадочным названием Homo neanderthalensis — несмотря на то, что долины под названием Неандерталь почтенный мэтр Петроний так никогда и не сможет отыскать.
Потом их с фрау Этайн пути, возможно, еще раз пересекутся: во всяком случае, как-то раз в Паризии на научной конференции немолодому уже профессору Молендинариусу покажется, что возле одного из постеров стоит и что-то увлеченно объясняет слушателям удивительно знакомая рыжеволосая сида... Он так и не решится к ней подойти, а почему — и сам не сможет себе объяснить. И так никогда и не будет точно знать, правда ли он вновь повстречал «залигэ» из своей юности или же обознался. А вернувшись домой, мэтр Петроний возьмет чистую тетрадь и четким каллиграфическим почерком выведет на первой странице:
«История сидов».