Мои оммажи к творчеству Профессора

Напоминаю, что 3 января -- день рождения Профессора, Дж. Р. Р. Толкина.

Ну я и...

Не объявляю это флэшмобом (хотя если это начинание будет подхвачено, я не буду против).

Итак, некоторые прямые отсылки к его творчеству у меня (вообще-то их много):

Тогда, конечно же, всё закончилось благополучно. Как раз на пятые сутки после того посещения мама окончательно пришла в себя. Обошлось даже без хождения по «кокону» в беспамятстве: как по-научному объяснила тетя Бриана, на этот раз обновление не затронуло коры больших полушарий головного мозга. Похудевшая, ослабшая, но удивительно помолодевшая, казавшаяся теперь лишь немного старше Таньки, мама в считанные дни вернулась к обычной жизни и к обычным делам — разве что поначалу чересчур быстро уставала. Сбросившие с себя груз забот папа и тетя Бриана стали говорить даже, что на этот раз обновление, хоть и началось на целых два года позже обычного, прошло на удивление гладко, без серьезных осложнений. И только Танька, не раз примерявшая мысленно на себя недавнее мамино состояние, никак не могла отделаться от преследовавшего ее страха. Липкая, неприятная мысль то и дело пробиралась к ней в голову, заставляя лиловеть от стыда и прятать глаза: «Какие же люди счастливые! Пусть они и стареют, пусть и рано умирают, но зато они знают сидовские обновления лишь со стороны, а не как мама и не как потом придется узнать мне!»

Мыслью этой так хотелось поделиться с мамой, не для того, чтобы та ее поддержала, — наоборот, чтобы помогла прогнать! Но разве можно было напоминать маме, только что прошедшей обновление, о ее недавних муках? И Танька, улучив момент, прямо в Университете заговорила с тетей Брианой — вернее, уже с мэтрессой Брианой: одно дело дом, совсем другое — Университет!

—Что ты, Танни! Да разве можно роптать на такое! — мэтресса Бриана ахнула, всплеснула руками. — Ты даже представить себе не сможешь, как много людей согласилось бы и на куда бо́льшие мучения, только бы не стареть!

—А почему нельзя не стареть без этих мучений, без обновлений? — не подумав, брякнула тогда в ответ Танька — и сама себе ужаснулась. Ну надо же было такое сказануть: мало тебе вечной молодости, так еще чтобы и без мучений! Глянула на тетю — не обиделась ли? Но нет: та смотрела на нее по-прежнему ласково — правда, еще и как-то необычно задумчиво... Смутившись, Танька все-таки продолжила: — Ну, или пусть бы каждый мог сам решить, кем ему быть, — хотя бы раз в жизни, как те два брата, Элронд и Элрос, один из которых выбрал судьбу сида, а другой — судьбу человека!

Но мэтресса Бриана, увы, не знала ничего ни об Элронде, ни об Элросе: она ведь вообще никогда не слышала сказок о Срединной Земле. Оттого-то, должно быть, и поведала она тогда Таньке совсем о других существах — и не о людях, и не о сидах.

—Давай-ка я тебе кое-что покажу, Танни, — мэтресса Бриана жестом пригласила Таньку к себе в кабинет, усадила там за стол, разлила из термоса кофе по двум чашкам. — Есть у меня в лаборатории один мальчик, Гури ап Ллара, старательный такой, терпеливый и очень наблюдательный. Так вот, как-то раз задался он вопросом, как это так у нас в стаканчиках из червячков-личинок получаются мушки. И принялся он мушиные куколки резать и смотреть под микроскопом — выяснять, что в них делается на первый день, что на второй, что на третий, что на четвертый, что на пятый... Всё развитие куколки зарисовал — до самого вылупления мушки. И знаешь, что оказалось?

Мэтресса Бриана выдвинула ящик стола, вытащила, немного покопавшись, пухлую папку. Разложила по столу листочки пергамента. Загадочно улыбнулась:

—Посмотри-ка, Танни, для начала вот этот рисунок. Видишь? Почти всё старое разрушается — и мышцы, и внутренности. Остаются мозг, нервные узелки и волокна — а еще сердце и будущие яичники — ну, или семенники. И больше почти ничего! А теперь смотри вот сюда! — мэтресса Бриана пододвинула к Таньке другой листок. — Видишь: вот это — растущее крыло, а вот это — будущая нога. Вот тут видны новые мышцы, а тут прорастает трахея. Всё это развивается из особых зачатков, которые есть уже у червячка, но по-настоящему трогаются в рост только после того, как он превращается в куколку. Ну, сообразила, к чему я тебе это рассказала?

Увы, не поняла тогда Танька ничего. В том и призналась, честно покачала головой. Мэтресса Бриана огорченно вздохнула.

—А подумай-ка получше, Танни!.. Ладно, подсказываю. Допустим, старое в куколке разрушилось бы, а вот этих самых зачатков в ней не оказалось? Что бы с такой куколкой стало?

—Ну, погибла бы, конечно! — Танька недоуменно пожала плечами. — Только при чем тут это всё, мэтресса Бриана?

—А очень даже при том! — мэтресса Бриана даже чуть нахмурилась — правда, тут же улыбнулась. — Ты книгу-то про устройство своего тела читала? Помнишь, что происходит с вами при обновлениях: старые органы разрушаются, а новые развиваются из стволовых клеток, хранящихся в особых обновительных железах? А у обычных людей новому-то вырастать и не из чего: никаких обновительных желез у нас отродясь не бывало... Ну вот, кофе совсем остыл! — мэтресса Бриана отхлебнула из своей чашки и чуть слышно вздохнула. — И ничего уж тут, Танни, не поделать!

В общем, хоть и поняла тетя Бриана Таньку, хоть и не обиделась на нее, но ничем и не утешила. Вышло, что у людей одна судьба, а у них с мамой — другая: людям — стареть, сидам — каждые десять лет мучиться. А удастся ли хотя бы когда-нибудь эту несправедливость исправить — разве что через много столетий, когда ученые придумают, как управлять старением. И, хоть домой она вернулась и не совсем уж в расстроенных чувствах, мама почувствовала неладное. Пришлось во всем признаваться — и в своих размышлениях о старости и об обновлениях, и в разговоре с тетей Брианой. Вот тогда-то Танька и услышала впервые историю про остров Нуменор, жители которого решили оружием завоевать себе бессмертие, но добились лишь страшного наказания. Кажется, мама пыталась объяснить ей на этом примере, что такие сложные проблемы нельзя решать поспешно и без должных знаний — но Танька поняла рассказ по-своему...

И на следующий день ей приснился кошмар.

Громадная, неотвратимая волна надвигалась с моря, накатывалась на землю. Была глубокая ночь, усыпанное звездами серебро неба освещало мирно спящий город, так похожий на родной Кер-Сиди. Потом волна обрушилась на дома, погребла под собой и людей, может быть, вовсе и не повинных в том, что их соотечественники дерзнули пойти войной на страну вечной юности, и домашних животных, наверное, даже не подозревавших ни о старости, ни о смерти, а просто живших рядом с человеком, верно служа ему из века в век. А когда море успокоилось, на месте цветущего края ничего и никого не было — одна бескрайняя свинцово-серая рябь.

Этайн, как Лютиэн, летучей мышью носилась над волнами, тщетно стараясь найти кого-нибудь живого, выплывшего — а потом вдруг поняла, что в обличье крошечного зверька у нее не хватит сил помочь даже маленькому ребенку. И тогда она, позабыв обо всем, обернулась собой настоящей — и, бескрылая, рухнула в равнодушно колыхавшуюся под ней воду...

– Ох, Эркиг, – задумчиво вздохнула Гвен. – Верно ты сказал, только вот... Если бы он хотя бы и правда был сидом! Только вот не вышло ли, что наша леди поверила в то, чего нет?

Едва лишь Танька услышала эти слова, как ее бросило в жар. Она и так-то отчаянно страдала от случившегося: то ей казалось, что Робин заболел после ее дурацкой прогулки по деревне, то – что без ее лживой клятвы Мэйрион не потащила бы его в море... Рассудок говорил ей, что Робин мог заболеть по самым разным другим причинам, что все равно никто не смог бы исцелить его тяжелую пневмонию – вот только чувства с этими доводами никак не желали соглашаться! А теперь, после слов Гвен, Танькой овладела новая мучительная мысль: неужели даже «цензор» сбежал, устыдившись ее чудовищной лжи?! И ведь получалось, что Гвен все равно ей верила – ее искренности, ее правдивости!

В замешательстве смотрела Танька на Гвен и лихорадочно раздумывала, как поступить. Всё казалось ей неправильным – и молча согласиться, и признаться в намеренном обмане. Потом откуда-то явилось отчетливое понимание: молчать точно нельзя, надо непременно сказать какие-то настоящие, правдивые слова – не ради себя, ради памяти Робина! Вот только что это должны быть за слова, о чем?.. В голове у Таньки стремительно пронесся целый вихрь образов: Орли, вспоминающая родную Иннишкарру; бард Овит, поющий под расстроенный крут о подвиге защитников Кер-Глоуи; похожие на штили нот палочки огама на деревянной крышке сундука...

А потом перед ее внутренним взором вновь предстал уходящий к закату белый корабль из недавнего сновидения – и вдруг нужные слова сами собой прозвучали в ее голове. И тогда Танька, сама себе удивляясь, громко воскликнула:

– Госпожа Гвен, господин Эрк!

В следующий миг Танька ощутила сгустившееся вокруг нее напряженное внимание. Казалось, все люди в доме повернулись к ней, смотрели на нее, ждали ее слов.

– Выслушайте меня, пожалуйста! – продолжила она. – Да неважно, кем был Робин по рождению! Важно совсем другое – каким он был. Знаете что рассказывает об Авалоне наше старинное предание?!

Господин Эрк вдруг вздрогнул. Затем он резко повернул голову к Таньке, блеснул глазами.

– Старинное предание? Леди, вы говорите о какой-то легенде сидов?

– Можно сказать и так, господин Эрк, – торопливо ответила Танька. – Мне эту легенду поведала мама, а сама она узнала ее от своего учителя.

Господин Эрк кивнул и тут же приоткрыл рот, явно намереваясь спросить что-то еще, но опомнившаяся к этому времени Гвен дернула его за рукав, как расшалившегося ребенка.

– Эркиг, пожалей леди: она едва жива! – шепнула она тихо, но вполне разборчиво.

– Нет-нет, – воскликнула Танька. – Мне совсем не трудно, госпожа Гвен!

Та растерянно кивнула и, ничего больше не сказав, медленно опустилась на скамейку.

– Так во́т... – начала рассказ Танька. – Когда-то в давние времена на далеком западном острове стоял город, звавшийся Аваллонэ. Сам остров, конечно, тоже имел название, но какое-то другое... – на мгновение Танька запнулась, но быстро собралась духом и уверенно продолжила: – А рядом с тем островом лежала огромная, куда больше Придайна, земля, которую наш народ называл Аман. Предание говорит, что и Аман, и остров возле него были в те времена поистине благословенным землями. Жившие там сиды не знали ни голода, ни болезней. Войн они тоже почти не знали. Но потом смертные люди, жившие по другую сторону моря, сделали одну очень большую глупость...

Танька вновь запнулась. Рассказывать историю одурманенного врагом правителя людей, решившего завоевать бессмертие, она все-таки не хотела: не ко времени. Пришлось немножко подумать – и выход все-таки отыскался.

– В общем, люди пошли на сидов войной, – продолжила Танька рассказ, выбросив лишние подробности. – И тогда Господь в ответ скрыл от людей и Аман, и остров с городом Аваллонэ...

– Так что́, путь туда открыт теперь только сидам? – перебила вдруг Нуала.

– Нет-нет, – поспешно мотнула головой Танька. – Людям тоже. Самым достойным, по особому Господнему благоволению. Этот путь называют еще Прямым, потому что увидеть его способен лишь тот, у кого праведна жизнь и чисты помыслы.

– Верно, – подтвердил вдруг господин Лэри. – Если этот остров звался Тир-На-Ног, то святой Брендан, сказывают, дотуда все-таки добрался.

– То, что я вам рассказала, – всего лишь предание. Время, конечно, могло его сильно исказить, – подумав, на всякий случай уточнила Танька.

– Филиды говорят, что за всяким преданием стоит правда, – снова вмешался господин Лэри. Господин Эрк сначала чуть усмехнулся, однако, подумав, согласно кивнул.

– Пожалуй, это верно, – медленно произнес он. – Магистр Пиран, мой учитель, говаривал когда-то: даже если Плавт и верил, что сам царапает стилом по доске, на самом деле его рукой водила Талия. А музы – они такие, праздными выдумками баловаться не станут. Только вот Мэйрион – кто поверит, что ее пустили на Авалон? Вот уж кого я бы не назвал теперь ни праведной, ни чистой помыслами!

– Эркиг!.. – укоризненно воскликнула Гвен. – Да много ли кто запомнил Мэйрион такой вот безумной старухой? Вся Думнония знала ее совсем другой! И вот что, Эркиг... Я, конечно, богословию не обучена, но думаю так: за одну только победу над саксами Господь простит ей все прегрешения!