Дмитрий Кедрин. Наперекор судьбе. (67)

Я познакомился тут (на фронте) с исключительно интересными людьми… Если  бы ты знала, сколько в них дерзкой отваги, спокойного мужества, какие  это замечательные русские люди… Я чувствую себя в строю, а не где-то в  стороне, а это очень важное чувство, которое я редко испытывал в Москве,  в нашей писательской среде.  —

из писем Дмитрия Кедрина жене

...

Многие мои друзья погибли на войне. Круг одиночества замкнулся. Мне —  скоро сорок. Я не вижу своего читателя, не чувствую его. Итак, к сорока  годам жизнь сгорела горько и совершенно бессмысленно. Вероятно, виною  этому — та сомнительная профессия, которую я выбрал или которая выбрала  меня: поэзия. —

Дмитрий Кедрин

(с) Дмитрий Борисович Кедрин, русский поэт, переводчик, журналист, военный корреспондент.

В 1929 году на Украине Кедрин был заключён в тюрьму «за недонесение известного  контрреволюционного факта». Факт состоял в том, что у его приятеля отец  был деникинским генералом, а Кедрин, зная об этом, в органы на него не  донёс. За это был осуждён на два года, провёл за решёткой  15 месяцев и был досрочно освобождён.

Работал в заводской многотиражке «Кузница» мытищинского завода "Метровагонмаш", затем литературным консультантом при издательстве "Молодая гвардия" и одновременно внештатным редактором в Гослитиздате. В 1932 году высокую оценку Горького получило кедринское стихотворение «Кукла», оно же принесло поэту первую известность.

На фронт Кедрина не взяли из-за сильной близорукости. Однако с мая 1943 года он - военный корреспондент газеты 6-й воздушной армии "Сокол Родины" на Северо-Западном фронте. Награжден медалью "За боевые заслуги".

Дмитрий Кедрин 18 сентября 1945 г. трагически погиб под колёсами пригородного поезда, по распространённой версии, был выброшен преступниками из тамбура вагона.

Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.

И к нему привели
Флорентинцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Русых,
Босых,
Молодых.

Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар и жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.

«Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?»
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
«Можем!
Прикажи, государь!»
И ударились в ноги царю.

Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестясь на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.

Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.

И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!

Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом…

А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
«Покажи, чем живешь!»
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж...