Чехарда с полами в субботнем отрывке

Присоединяюсь к флешмобу Марики Вайд Субботний отрывок

Что мир разделен, я узнал в младшей школе. В пять лет из круглосуточных яслей, куда я попал прямиком из родильного дома, меня перевели в нулевой класс мужской гимназии, чему я несказанно обрадовался: теперь целые вечера мой отец будет со мной. Надежды не оправдались, вечера заполнял приходящий нянь (при скромных секретарских доходах отец держал при мне надзирателей; сначала это был тартюф-выпивоха с университетским образованием, я ненавидел его всем сердцем, мы изводили друг друга, пока он не попался на банальном рукоприкладстве – не без провокации с моей стороны, – затем неулыбчивый школьный учитель, за ним приезжий студент…). Отец заглядывал ко мне перед сном: как ты? спи-спи, я на минутку, – у него была уйма серьезных дел: клуб, работа, общественные нагрузки, – и очень немного времени.

Со своим нулевым классом (пятнадцать мальчиков в рационально сером) я попал в городской зоопарк. Ни тогда, ни после не терпел я зверинцев; помню, хныкал, устал, затейливые тропинки уводили в сторону от входных ворот, в памяти остались слоны, чьи ватные ноги по-человечьи сгибались внутрь, да обезьяны; я принял их за уродливых мальчиков, за провинность – или некрасивость – запертых в обрешеченный дом. Впалые глаза на их задумчивых лицах были обращены внутрь, в себя. В вольере, где камни изображали базальтовую скалу, а зелень и страстоцветы напоминали Африку, в зарослях прыгал жирнющий, с хороший пельмень, воробей и чирикал; семья горилл – хозяев зарослей и вольера – наблюдала за пельменем с мудрой созерцательностью, без шевеленья, без попыток изъять, стиснуть, разъять… Я глазел на горилл и на воробья и не заметил, как отстал от своих и прибился к чужому отряду. Форменная одежда на детях была рационального синего цвета, что меня лично не смутило, а детей заставило присмотреться к чужаку. «Ты кто?» – спросил бойкого вида младенец, чью ладошку, липкую от пота и съеденного леденца, я ухватил, приняв за ладонь Лили Мартена, своего соседа по парте.

Я назвался.

«Это как? Наниэль? Анна? Антонина? – младенец стремился к точности.

Я обиделся: «Антон!»

«А, так ты мальчик! А я девочка!» – сообщила девчушка и возликовала, разглядев изумление на моем лице.

Так я узнал, что помимо мальчиков и мужчин, коими я простодушно населял всю планету, на добрую половину мир состоит из лиц противоположного пола, что справа по тротуару гуляют сплошь женщины, и что младенцы в рационально синих курточках и с шелковыми лентами в волосах называются "девочки".

Ленты занимали меня и раньше. Несколько раз я спросил у отца, почему у мальчиков на той стороне тротуара тряпочки в волосах. Отец уклонился, не захотел пояснить и гувернер; по их замешательству я понял, что вопрос стыдный, и перестал его задавать. А вострушка с радостной, простодушной готовностью делилась: ты – мальчик, я – девочка, и отличает нас некоторая частность, телесный орган, который есть у тебя, но нету у девочек, зато, когда я вырасту, у меня будут груди, – заявила она.

К чему такие сложности, Господи? – воззвал бы я, если бы академики учили своих детей вере в бога, но тут налетели воспитатели, вострушку увели, меня же – упирающегося – с младенчества я привык упираться – младший наставник волок по аллее силой и попутно читал беглую лекцию.

Так я узнал, что шелковый бант в волосах – знак, возвещающий о чужаке, что из целого мира мне остается всего половина, и что зайти за границу – значит совершить преступление. «Со временем ты научишься отличать женщину от мужчины, а пока ориентируйся на бант». В простоте душевной я принял ленту за знак отличия, я завидовал девочкам, считая их лучше себя. Отсутствие у рационально-синих пениса не утешало, я ведь не видел собственными глазами, а воспитатель, когда я задал вопрос, сделал большие глаза и погрозил пальцем. Я понял, что вопрос о пенисе еще более стыден, чем о бантах.

Впрочем, чехарда с полами занимала меня недолго. Через год на заброшенном травяном пятачке, разделяющем двор, площадку и общественный гараж для бипланов, дворовой культпросвет посвятил меня в таинство половых отношений – между мужчиной и мужчиной и – в качестве довеска, как выкидыш повара с извращенным воображением, – между женщиной и мужчиной.

Я снова был озадачен. Хрупкий отросток, непрезентабельный, склонный к незначительным, а часто препоганым делам (до пяти лет я страдал энурезом), годился на нечто новое… Я принял секс как странную игрушку для взрослых, иного оправдания половой любви у меня не было. Какое-то время я забавлялся тем, что выискивал у встречных мужчин (женщины оставались за пограничной полосой тротуара) расслабленный кулак между ляжками. Дома, оставаясь в одиночестве, щеголял нагишом, представив за шторами глазеющих соглядатаев, их виртуальное присутствие щекотало нервишки, я старательно выпячивал пуп и то, что пониже; впрочем, я бы завизжал, обнаружив вживую застенчивых педофилов. Потом и это прошло.

Весь текст:  https://author.today/reader/318922