Теперь ты в армии)))

Последним приступом детства поезда с призывниками-срочниками, едущими на Северный Кавказ, стала станция после Волгограда. Солнце калило вагоны до одури, опущенные окна не помогали, до трусов разделись почти все, не обращая внимания на проводниц. 

Какой-то крендель, уверявший вся и всех, что в армии решил скрыться от ментов и посадки, пользовал черно-рыжий бомбер, заливая на воротник воды и застегивая его на все молнии с клепками. Стало ли ему хорошо – никто не знал. 

Станции приносили немного воздуха, врывавшегося в открытые тамбуры и крики бабок, справедливо полагавших, что у них купят все. Наш старлей только и успевал, что отгонять особенно назойливых, лезущих со своими пирожками с котятами. 

- Мороженого, мальчишки? – поинтересовалась продавец с тележкой. 

- Да! – рявкнули мы все, курившие у вагона, в тамбуре и даже в коридоре. 

Тетя обернула свои деньги быстро. Имевшиеся у нее два ящика, пересыпанные сухим льдом, выкупили полностью. Мороженое отдавало химией и детством, умершим вместе с последним куском вафельного стаканчика. Доедали его глядя в окна, где плыла прокаленная голая степь. 

Интересное началось чуть позже, когда вагоны начали пустеть, выпуская наружу первые партии. После Ростова поезд покачивался заметно похудев, а в вагоне даже стало можно дышать. Старлей пообещал нам марш-бросок от станицы Кавказской, но планы порушил заскочивший у Краса новый военный, требовавший выходить только в Ахтырской. Никто из нас не имел ничего против, топать три десятка километров не хотелось.

Хотелось другого. Хотелось домой и проснуться. Мы сидели на свободных местах, совершенно одинаково бездумно глядя в окна и барабаня пальцами по столикам. До учебного центра оставалось два часа и, вместе с их окончанием, к нам приближалось что-то по-настоящему страшное. Кто-то предлагал держаться вместе и бить скопом, кто-то рассказывал страшные сказки о полке, где всех подряд вновь убивали табуретками и грифами от штанг, кто-то делился почти зоновскими понятиями, наивно полагая, что для сержантов-дедов, ожидавших свежие тела с организмами играет роль какие-то глупые слова. 

- Пацаны, не ссать! – Славка сдаваться не собирался, хотя в душе, как и все, предвкушал свежераспечатанные звездюли просто так. – Вместе держимся!

Все кивали. Всех было много, двадцать человек с Самарской области. Еще столько же с нами ехало пацанов с Мордовии и к их акценту мы уже привыкли. Спокойно и незаметно имена начали меняться погремухами, погонялами и кличками. Законы армии, никем нигде не писанные, входили в жизнь через трясущийся старый вагон и наши, явно испуганные, головы. 

Андрюха был Дунаев, и вполне понятно, кем стал дальше для всех остальных. Старого звали Олегом, годиков ему было почти двадцать пять, и все встало на место само по себе. Стёпа носил очень добрую фамилию Стёпкин и с ним все определилось также сразу. Почему Медведь оказался Медведем мы знать не знали, видно, сам так захотел. 

Славка заведомо запасся блокнотом, где начал отмечать дни. Я, по собственной дурости, решил помочь украсить первый белый лист и, глядя на шеврон старлея, нарисовал ему нашего «коня» СКВО. Просто так оно не прошло и на перрон Ахтырки спустился уже Художником. 

Кубань пахла железкой, сладким, скошенной травой и выхлопами тройки Камазов, стоявших за станцией. К грузовикам прилагались несколько суровых загорелых угланов с плечами в татуировках и лицами, обещавшими разве что немедленное поедание. 

- К машине! – наш старлей из доброго дядьки на глазах превращался почти в терминатора. – Самара, потом мордва!

Одежду мы не жалели, в армию все оделись так себе. Только Илюха, длинный тощий и сивый, с Саранска, сверкал новым спортивным костюмом и кроссовками недельной давности. Джинсы, купленные в девяносто шестом на отрадненском рынке не треснули даже когда напоролся на конец болта, торчавший из лавки в кузове. 

- Все? – старлей подошел к борту. – Сдобнов!

- Я! – Славка как-то сразу все понял.

- Пересчитай. 

Славка пересчитал и не нашел кого-то сбежавшим, все, видно, рвались служить. 

- Поехали!

В кузов, мягко и опасно, запрыгнул детина с вислыми сильными плечами, в светлых афганских брюках, кроссовках и тельнике. 

- Здорово, пацаны! Есть курить?

Курить в основном оставалось у мордовских, и кто-то, скорее всего именно Илья, скинул тому целый блок.

- Шаришь. – Военный быстро завернул сигареты в китель, взявшийся как из воздуха. – Откуда кто?

- Тольятти. Рузаевка. Саранск.

Наш сопровождающий оказался откуда-то с Сызрани, но внимания на земляков почти не обращал. 

- Где служишь? – поинтересовался Славка.

- Спецназ. Мы тут на выезде, сами увидите. 

Почему-то все примолкли и просто смотрели за борт, где густо вихрилась пыль и из нее, уже серая, вылезала морда следующей машины. Улицы станицы закончились, потекла трава с обеих сторон грунтовки, справа вдруг выплыли высоченные холмы.

- Горы?

- Сопки. Горы у моря, тут так. 

Спецназовец ни о чем особо не расспрашивал, так, что интересного случилось, сильно ли жизнь подорожала и все. Не пугал, не наезжал, ничего. Просто сидел, курил и отъехал куда-то в свои мысли. 

После поворота налево машины прокатились по мосточку, еще раз повернули и встали. Мы скатились из кузова очень быстро, выстраиваясь, отряхиваясь и оглядываясь. Армия, не дожидаясь, пока мы привыкнем, ворвалась к нам сама и сразу. 

Какие-то здания за стеной. Та самая сопка, торчавшая лохмато-зеленым медведем над ними. Поодаль – самый настоящий свинарник, а напротив, с поднятыми пластинами, закрывавшими движок, самый настоящий БТР в камуфляжных пятнах. Важнее оказалось другое, важнее уже шло к нам в расстегнутом кителе, как-то очень квадратно сидевшей кепке и ухмылявшееся, натурально, почти лошадиным лицом. 

- Строиться!

Спорить с ним почему-то никто не решился.

- Чо довольные?

- Никто не предложил повеситься, - сказал кто-то, - мы ж духи. 

- Какие вы, …, духи? – военный заржал форменным жеребцом. – Вы, мать вашу, пока запахи. 

- Кто?

- Запахи. А я старший сержант Стешин. Можно Стёпа, но не всем и не сразу. Ясно? Хорошо. Сумки открыли, выложили все и отошли!

У нас выгребли все. Пришло сразу трое военных в возрасте, двое с усами, один бритый, и начался шмон. Такого мы не видели даже на сборном пункте, откуда уехали с твердой уверенностью, что многое повидали. 

- О, сколько бумаги! – порадовался военный, найдя у меня полпачки финской белой для принтера. На ней я рисовал своих демонов, монстров и уродов последние полтора года. 

- Это моя.

- Твоя, родной, твоя… беру на сохранение. 

- А фамилию не спросите? – поинтересовался прямо в уходящую спину. 

- Зачем?

И, действительно, зачем?

На кое-что половины нас хватило. Мы прятали сигареты по всем имеющимся нычкам, а кто-то, заранее запаяв деньги в целлофан из-под сигаретной пачки, пытался утаить те в трусах. 

Старший сержант Стёпа, прохаживаясь мимо нас и постукивая сорванным прутиком по затертым голенищам кирзовых сапог, как-то совсем не напоминал крутого воина из обещанного нам крутого оперативного полка. Все в нем было как в солдатне с Сызрани: линялый камуфляж, не новые сапоги вместо ботинок, застиранная в хлам тельняшка и ремень с бляхой. Ну, и кепка. 

Бляха, правда, блестела как рекламные кастрюли по телевидению, кепка была не мятой, а жесткой и почти прямоугольной, сапоги шаркали как-то очень нагло-вызывающе, а стоявшие рядом двое горилл, украшенных лычками сержантов и гоготавшие вместе с ним, заставляли уважать нашего старшего сержанта еще больше. Гориллы, кстати, были в ботинках, а китель у одного, черняво-носатого кавказца, застегивался почему-то на молнию. 

- Строиться! – сплюнул Степа. – За мной, запахи. 

Учебный центр вблизи оказался кирпично-старым, с побеленными бордюрами, недостроенными халабудами и трубой котельной поодаль. Туда мы и шли, недружно и оглядываясь, как дети в пионерлагере. А навстречу…

А навстречу, сопя, пыля и харкаясь верблюдами, бежала четкая колонна и з суровых парней в бронежилетах, шлемах, со стволами и краповиком, несшимся сбоку и игравшим банками, не меньшими, чем у Сталлоне. Молодого Сталлоне в «Рокки». 

- Вешайтесь, гансы!

Традиции надо блюсти и нам снова предложили вешаться. Степа, смотревший куда-то вперед, сплюнул и выматерился.

- Щас баня, моемся быстро и получаем одежду на выходе!

- Почему гансы? – поинтересовался Славка.

- Потому что мы гансы, а они – спецы. Кто захочет надеть красную шапку, так ждите сержантов для спецвзвода, скоро приедут. Мыться, я сказал!

На фига была нужна котельная, если из душевых леек текла ослепительно-обжигающая ледяная вода? Я не знаю. На следующем выезде в Ахтырку, уже слоном, там была только горячая. Кто знает, может это было эдакое средство психологической обработки, чтоб жизнь медом не казалась?!

Степа, стоявший у входа, где уже суетились бойцы в убитом камуфляже, не скучал и одаривал нас воинской мудростью.

- Чо армянимся друг к другу? Моемся быстро, выходим, сушимся и одеваемся. Холодно? Поможет мамкиным пирожкам выйти, бойцы! Не подворотничок, родной, а подшива! Иглу с нитками не забыл забрать? Потерял? Потерял ты свою первую любовь, боец, а тут проеб..л! Размер? Ноги, б..ь, не яиц же!

Про размер – это ко мне. Сорок вторые сапоги мне шваркнули, чуть не разбив лицо каблуками. Вместо легендарного ремня с бляхой – портупея из чего-то, напоминающего резину, камуфляж и… кепку-афганку. Это потом мы поняли весь уровень проклятия этих кепок, выделяющих нас отовсюду. 

- А теперь, уважаемые запахи, смотрим на меня и учимся мотать портянки!

Дальше… дальше был фокус, не хуже, чем у Амаяка Акопяна. Старший сержант Стешин демонстрировал его два раза и третий на бис, превращая свою конечность в аккуратно и туго спеленатую ногу, входившую в сапог идеально. 

У нас смог сделать также только Старый. А первые мозоли мы натерли уже к вечеру. 

- Медведь? – Стёпа смотрел на весело улыбающегося мордвина и по-лошадиному скалился в ответ. – Хорошо. Э, военные, все помылись?

Помылись все. Одежду нашу, собранную в мешки, уже куда-то утащили, вместе с найденными в ходе помывки сигаретами, нормальными блокнотами и ручками. Щелкать клювом в большей семье в шестьдесят шестом оперативном не было принято от слова совсем. Но мы тогда только привыкали. 

- Строиться! – Стёпа, весь ненатурально-веселый и шарнирно-дерганый, прошелся мимо нашего угрюмого молчаливого стада. – Чо, родные, погрустнели, к мамке хочется? Вы сначала пирожки ее все выкакайте, макаки! Строиться!

Ну, мы как бы строились. Стёпа смотрел, стоя как-то совершенно иначе, чем мы. Казалось бы – такой же камуфляж, разве что ношенный, такая же кепка, только у нас песочная, даже сапоги вместо берцев. Ну, металл полосок на погонах-бегунках и что? А вот и то. 

Стоял товарищ старший сержант так, что само собой становилось ясно: он военный, а мы не пойми, что, те самые запахи, а не духи. Даже старый ремень советского типа, с бляхой, блестящей почище кошачьих яиц, как-то очень нагло чуть провисший, доказывал нашу несостоятельность, несмотря на одинаковые новенькие портупеи, блестящие своими черно-искусственными телами. 

- Че у вас тут? – поинтересовался незаметно подобравшийся военный, выглядящий самым настоящим военным с картинок из военкоматов. 

Ненужные, казалось, знания о звездах, полосках, их размерах и положении сами собой всплывали в голове. За спиной, незаметным шепотом, Олег, уже прозванный Старым, разъяснял звание старшего лейтенанта, смотрящего на нас, как на говно. 

- Мыться закончили, товарищ старший лейтенант. 

Даже говорил Степа не как мы сейчас. Говорил, как со своим, пусть и стоял перед красавцем лейтенантом в зеркально-начищенных, бриться можно, берцах в своих кирзачах, сдвинув на затылок кепку, смотревшуюся против прямоугольно-отглаженной лейтенантской как пуховый бабушкин берет против берета Че Гевары. 

- Веди есть, потом построение и будем знакомиться. Разрешаю выполнять.

- По двое за мной, шагом – марш! – сказал Степа и разве что не щелкнул кнутом, начав погонять свое стадо. – Не сбиваемся и идем вон туда!

«Туда» оказалась столовая, вытянутый стеклянный прямоугольник, одна из сторон буквы «п», прятавшей в себе кухню, хлеборезку, продсклад и оба пункта приема пищи, офицерку и солдатскую. Но это все узналось позже. А прямо тогда нас ждало самое настоящее открытие и, лучше бы, его в нашей жизни не случилось.

- Ты, ты, ты и Медведь! – Стёпа показал куда-то в глубь парящей странными запахами столовой. – Бегом туда, скажете вторая рота, третий взвод, берете по тарану и тараните сюда, ставите по два на стол. Потом возвращаетесь за чайниками и посудой. Наши – вон те два стола. Ты, ты и Сдобнов, вон туда, там берете хлеб и масло. Остальные – садитесь. 

Мы сели, дожидаясь одних из самых незабываемых впечатлений в жизни. Хотя подозревать об этом только-только начинали. Из-за синих пластмассовых мисок, стоявших на столах и пахнущих так, что мамина кошка повесилась бы, положи ей кто такую рыбу. 

Но тут первым вернулся злой Медведь, немедленно поднявший кого-то из своих и погнавший его получать чай. А сам, поставив большую чугунную кастрюлю на стол, явил нам истинное чудо. 

Сечку. 

- Если хоть один еб..н додумается приклеить тарелку к столу снизу, - Стёпа покачивался на каблуках, - жрать на завтрак будете у меня траву, как кролики. Эй, длинный, взял черпак и раскладываем боевым товарищам полезную, богатую питательными веществами и витаминами кашу. Чего стоим, кого ждем?

Пытаться приклеить тарелку к столу не требовалось. Сечка, больше всего напоминая бурду, что дед варил свиньям из комбикорма с объедками, отлеплялась от черпака так же неохотно, как мы сами недавно шли в военкомат. Медленно, тягуче и с липким неприятным звуком. 

- Кладем рыбу, не стесняемся и не воротим рожи. – Стёпа уже снова скалился, глядя на несчастье и трагедии, отражавшиеся на наших лицах. – Если что останется, то и обед будет как у кроликов!

На вкус сечка оказалась как… как сечка. А самое главное, ставшее мне понятным к концу первого армейского ужина, оказалось странным. Я неожиданно полюбил сливочное масло.