Про 1 сентября, Лакон и школьные воспоминания

Все ближе и ближе 1 сентября, и меня чаще посещают мысли и воспоминания о школе. Некоторое время назад в одном из комментариев на мою книгу прозвучала фраза - "Академия! Я бы с удовольствием побывала в ее стенах как в качестве ученицы (увы, девочек не берут), так и в качестве учителя-наставника". Я снова и снова возвращался к этой мысли, перекатывал ее, как леденец за щекой. На самом деле, в образе Лаконской Академии я попытался воплотить все лучшее, что было связано с моей учебой и гимназией 1528. 

Конечно, странно сравнивать вымышленное учебное заведение в средневековом сеттинге с обычной средней школой, но факт есть факт - для меня десяти-, одиннадцати-, двенадцатилетнего, с моим постоянно взбудораженным воображением, гимназия была когда-то именно такой. Загадочной, волшебной, поразительной, элитной, недоступной для простых смертных. Нашей школой управлял директор, с уст которой не сходила фраза "честь гимназии" (конечно, со временем мы начали относиться к этому с иронией, даже с сарказмом, но даже тогда у нас все равно сохранялось ощущение, что мы - особенные, не чета ученикам всех прочих школ). 

Когда я поступил на подготовительные курсы, мне было десять лет, и по сравнению с моей начальной школой здание гимназии было для меня тем же, чем для какого-нибудь провинциального студента - главное здание МГУ. И эти залитые солнцем коридоры, гулкие и пустые (мы учились по субботам), таинственный запах теплого дерева из классов, пылинки, танцующие в солнечных лучах, казались мне гораздо более загадочными и величественными, чем сегодня - портики готических соборов.

Начав учиться в пятом классе, я встретил лучшего учителя в своей жизни - Ларису Борисовну Ш. В те времена я обожал историю и даже собирался стать историком. Л.Б. мой интерес заметила и оценила, с первого занятия начала выделять меня среди других учеников. Она давала мне книги из своей библиотеки - помню, что в одиннадцать лет, валяясь на диване, читал римскую историю Моммзена, которую посчитал слишком тяжелой и сухой, когда попробовал перечитать лет в двадцать пять. Она отправляла меня на олимпиады и брала в экскурсии для старших классов. Я чувствовал себя лучшим, "избранным", заслуживающим особого внимания, и это было потрясающее ощущение. Особенно потому, что с большинством других учителей отношения у меня были напряженными. Можно даже сказать, что я их дико раздражал. Мать постоянно вызывали в школу - "он хамит учителям!". Как именно? "Смотрит и улыбается". По правде говоря, тут они ошибались; молча улыбаться с целью оскорбить кого-нибудь я научился гораздо позже. А тогда я улыбался совершенно искренне. И даже не всегда из-за того, что мне было смешно, иногда - просто от растерянности. Но, наверное, что-то такое в той улыбке все же было. Когда одна учительница первый раз увидела мою маму, педиатра участковой поликлиники, она вскинула брови - так вот вы какая! А я думала, его родители - какие-нибудь "новые русские" на лимузине. 

Гимназия была моим Лаконом. Собственно, я представлял ее Лаконом каждый день - и утром, подходя к ограде школы, и на переменах, и на всех уроках. Это была моя самая тайная и самая любимая игра, о которой я ничего не говорил даже Саше Р., хотя мы были лучшими друзьями и в то время расставались только на ночь и на выходные. В принципе, в школе происходило много неприятного, несправедливого и даже просто гнусного - скажем, однажды я, учившийся тогда то ли в шестом, то ли в седьмом классе, вступил в конфликт с компанией восьмиклассников, которые "дежурили" по школе, вымогая мелочь у малышей, забывших сменку. Меня они, конечно, не послушали, и я пожаловался завучу. В итоге я несколько раз получил по морде, сталкиваясь с ними в городе, один раз меня даже выкинули из автобуса, но ставить тех ребят "дежурными" никто не перестал. Во всяком случае, несколько месяцев спустя их отстранили от учебы на неделю за то, что они затащили какого-то шестиклассника под лестницу и заставили отжиматься до тех пор, пока он не начал блевать от страха и от перенапряжения.   

Гимназия была особым местом - с одной стороны, я четко сознавал, что в коридорах школы я чувствую себя так же "спокойно", как на минном поле, и что школьная жизнь - это война, в которой ты всегда должен отстаивать себя, то от несправедливости взрослых, то от агрессии ровесников. Поэтому я понимаю всех, кто критикует школы, называя их инструментом подавления и насилия, и боится отдавать туда своих детей. Я далек от того, чтобы романтизировать свой негативный опыт или утверждать, что, не пройдя через драки, ежедневную суровую борьбу за самоуважение, и ни разу в жизни не решая сакраментальный вопрос "как дойти до дома, если кто-то выбросил твои зимние ботинки?..", человек что-то потеряет и не сможет "закалиться" или "стать сильнее". Но тогда, в детстве, когда я наполовину (больше, чем наполовину) жил в своих фантазиях и представлял себя скорее романтическим героем, чем живым, ранимым человеком, все это казалось более естественным. И по контрасту с "жестью" в летних лагерях даже воспринималось чем-то ламповым и несерьезным. 

В противовес людям, которые ратуют за домашнее обучение, я думаю, что школу следует не (от)менять, а (по)менять. Изменить её изнутри. Избавиться от неуважительного отношения к ребенку, от казарменных порядков, от жестокости и показухи. Оставить все лучшее. Я точно не хотел бы оказаться на домашнем обучении - без своих одноклассников, по крайней мере половина из которых были прекрасными людьми, без этих классов, самой своей атмосферой пробуждающих во мне приятное волнение и интерес к предмету. Я до сих пор помню белые халаты и пробирки в кабинете химии, скелеты и чучела животных в классе биологии, карты, макеты и энциклопедии из класса по истории... Но главное - я не хотел бы выбросить из жизни свои сложные, прекрасные и противоречивые отношения со многими учителями (хотя кое-кого определенно стоило уволить и больше не допускать к преподаванию). Даже те, с кем я конфликтовал (часто - не по своей вине) во времена учебы, часто были замечательными людьми. Не идеальными, но безусловно замечательными. И если много лет спустя, будучи взрослым человеком и переводя свои воспоминания в художественную, аллегорическую форму, я сделал Лакон тем местом, в котором кому-то хочется учиться и преподавать, значит, моя любовь к этому месту, к этой части моей жизни, перевесила и победила.