Разлинованный Великий квадрат, или Не о шахматах

Число четыре считается в Китае несчастливым: по звучанию слово «четыре», (四, sì) созвучно со словом «смерть» (死, sǐ) — и это притом что слова различаются тонами! Несчастливым настолько, что в странах Восточной Азии существует такое явление, как тетрафобия — иррациональная боязнь четвёрок, сродни европейскому страху перед числом тринадцать. В больницах, гостиницах, общественных учреждениях четвёрку стараются «пропускать» при нумерации помещений и этажей, а сотовые операторы продают номера с четвёрками гораздо дешевле, чем без них.

Тем удивительнее, что очень многие культурные «комплекты» в Китае идут как раз таки четвёрками! Четверокнижие конфуцианского канона (было, правда, и Пятикнижие), Четыре гостеприимных мужа периода Воюющих царств, Четыре великих красавицы, Четыре столпа ранней Тан, Четыре великих книги эпохи Сун и, конечно же, Четыре классических романа. В конце концов и Земля в китайском представлении мыслилась как четырёхугольник. Тот самый «Великий квадрат», который «не имеет углов».

Что же до классических романов, то ситуация тем более удивительная, что состав квартета менялся. До XVIII века место четвёртого «Великого творения» занимали «Цветы сливы в золотой вазе». Потом появился «Сон в красном тереме» — и, вот так дела, квартет не стал квинтетом. «Цветы» выбыли, на их место вписали «Сон». Самым ранним же из этих классических произведений является «Троецарствие» Ло Гуаньчжуна — исторический роман, повествующий о смутных временах II-III вв. н.э. Местами стиль изложения крайне сух, но в изобилии встречаются стихотворные вставки. С одной из них мне и хотелось бы начать сегодняшнюю статью.

Земли поверхность, как шахматное поле,
Как дивный купол, небесный кругозор.
Людей всех делят на белых и на черных,
Позор и слава в разладе с древних пор.

С этих строк начинается песня, якобы сочинённая Чжугэ Ляном, великим мыслителем и стратегом своего времени. На русский язык «Троецарствие» полностью перевёл в середине XX века Владимир Андреевич Панасюк, над обработкой стихов работал Израиль Владимирович Миримский, и на данный момент это единственный русский текст классического романа. В этом тексте одиннадцать раз упоминаются шахматы. В первый раз — именно в этих стихах. А вот ещё одно упоминание:

Ван Цань обладал огромными знаниями и недюжинной памятью. Стоило ему один раз взглянуть на какой-нибудь документ, и он запоминал его. Однажды мимоходом он увидел, как играли в шахматы и вдруг перевернулась доска. Ван Цань расставил по местам фигуры, не сделав ни одной ошибки!

О какой игре вы подумали? Индийская чатуранга давно существовала, а в Китае у неё даже успел появиться отпрыск — игра сянци (象棋), которую сейчас порою так и называют китайскими шахматами. Но речь идёт не о ней.

Посмотрите любой китайский исторический фильм. Эпизод, в котором сидя беседуют два полководца, философа или государственных мужа. Почти наверняка они играют в «облавные шашки». Вэйци (圍棋). Или по-японски — го. Легенды приписывают изобретение этой игры мифическому императору Яо, правившему в третьем тысячелетии до нашей эры, но самую раннюю письменную отсылку к этой игре можно найти в исторических «Комментариях Цзо» (конец IV в. до н.э.), ещё одной книге конфуцианского канона. Описанная там ситуация относится к 548 году до н.э. и повествует о борьбе за княжение в государстве Вэй. О вельможе Нин Си, согласившемся сотрудничать с Сянь-гуном, говорится:

В отношении к своему правителю Нин-цзы проявляет меньше осмотрительности, чем при игре в шашки. Как может он избежать беды? Если игрок в шашки делает ход без определённой цели, он не одолеет соперника.

А вот и сам Конфуций в переводе Леонарда Сергеевича Переломова:

Учитель сказал:

— Как тяжко, когда изо дня в день помышляют только о еде и больше ни о чем! А каково, когда играют в шашки целыми днями? Уж лучше заниматься этим, чем бездельничать!

Или его знаменитый последователь Мэн-цзы в переводе Всеволода Сергеевича Колоколова:

Обратимся теперь к искусству игры в шашки. Это искусство хоть и небольшое, но не удастся овладеть им, если не устремить всю свою волю и не отдаться ему всем сердцем. Шашист Цю слыл лучшим игроком во всех владениях. Допустим, что он взялся бы обучить этой игре двух учеников, один из которых только и слушал бы наставления Цю, устремляя всю свою волю и отдаваясь всем сердцем, а другой, пусть бы даже и внимал учителю, но всем сердцем думал бы о том, что вот-вот прилетят лебеди и гуси, помышлял бы, как он схватит лук, привяжет бечеву к стреле и будет стрелять в них. Пусть он хотя бы и учился вместе с тем первым учеником, ему все же не сравниться с ним по успеваемости. Спрашивается: оттого ли, что его разум не таков? На это отвечу: «Нет, не оттого!»

В приведённых текстах облавные шашки называются не вэйци, а и (弈). Подробности игры не раскрываются. Где-то в комментариях добавляется, что речь идёт об игре в китайские шахматы, в которых ход, мол, определяется броском кости. Не могу сколь-нибудь авторитетно с этим спорить. В конце концов, одним и тем же знаком подчас обозначались разные игры. При династии Хань обычным наименованием для облавных шашек становится вэйци. По словам филолога Ян Сюна, жившего в смутные времена на рубеже эр, название и относилось к той же самой игре и было распространено на востоке Поднебесной. Игру называли и просто ци (棋) — в китайском это общий термин для игр на доске с фигурками (и не только на доске, и не только с фигурками).

Так, в танском списке четырёх искусств учёного человека (снова четвёрка!) упоминаются: цинь (музыкальный инструмент, китайская цитра), ци, каллиграфия и музыка. О другом списке благородных «рыцарских искусств» упоминает древний даосский трактат «Гуань Инь-цзы» (перевод Евгения Алексеевича Торчинова):

Среди таких занятий, как стрельба из лука, управление колесницей, игра на цитре, игра в шашки, нет ни одного дела, овладеть которым можно было бы за время одного вздоха.

Кстати, само попадание облавных шашек в четвёрку искусств — своеобразный парадокс. Цитату Конфуция мы уже приводили (мол, уж лучше в шашки играть, чем ничего не делать), а Мэн-цзы говорит о том, что, проводя время за пьянством и игрой (вот такая пара), рискуешь забыть о сыновней почтительности — а это главная добродетель китайской культуры. Более поздние конфуцианцы говорили о том, что играть в вэйци — значит непродуктивно направлять интеллект и энергию. Плюс неприятный ассоциативный ряд — жульничество, игра на деньги, дебош. К тому же история многих настольных игр уходила корнями в гадания и шаманские практики, а конфуцианцы на дух не переносили все эти даосские суеверия. Но ко временам династии Тан (VII-X вв. н.э.) приходят одобрение и популярность в высших кругах. Ещё бы, ведь шашками балуются сами императоры!

При этом сянци (которые китайские шахматы) считались больше простонародной игрой, а вэйци (которые го) — игрой учёных-интеллектуалов. В азиатской традиции к атрибутам игры в облавные шашки отношение чуть ли не сакральное. Процитирую «Википедию»:

Доску, чаши и камни необходимо содержать в чистоте и порядке, беречь от загрязнений и, тем более, повреждений. Японский го-этикет считает, что на гобан, даже не во время игры, нельзя ставить или класть ничего, кроме камней го, чаш, книг и веера. Корейский этикет считает недопустимым ставить или класть на гобан вообще что-либо, кроме камней го.

Во времена Конфуция была популярна ещё одна игра — любо (六博), тоже им порицаемая и с куда большей вероятностью связанная с гадательными практиками. Она как раз, похоже, и зависела от бросков костей (вернее, палочек-жребиев), но сейчас её правила можно только попытаться реконструировать — любо не выстояла в историческом поединке с облавными шашками и потеряла свою популярность ещё ко временам Троецарствия, а к монгольскому завоеванию и вовсе канула в Лету.

О Троецарствии. В классическом романе есть две примечательных истории, вскользь связанных с игрой в вэйци. Позволю себе привести их обе — всё в том же переводе Панасюка. И вы держите в голове, что речь идёт не о шахматах.

Первая — об операции на руке знаменитому воину и полководцу Гуань Юю:

Страдавший от сильной боли, Гуань Юй думал только о том, как бы сохранить силы, и, не зная, чем отвлечь себя, стал играть в шахматы с советником Ма Ляном. Ему доложили, что приехал лекарь. Гуань Юй попросил его войти и после приветственных церемоний предложил чаю.

Хуа То обратился к нему с просьбой показать раненую руку. Гуань Юй снял халат:

— Стрела была отравлена ядом из головы вороны, — сказал Хуа То, тщательно осмотрев рану. — Если не начать лечение сейчас же, вы никогда больше не будете владеть правой рукой.

— А как вы хотите её лечить? — спросил Гуань Юй.

— Я могу предложить только один способ, но думаю, что вы побоитесь.

— Чего же мне бояться? Я на смерть смотрю, как на возвращение домой!

— Тогда прикажите выбрать в лагере тихое место, и пусть там поставят столб, к которому прибьют кольцо. Вы проденете в это кольцо руку, а я крепко привяжу её к столбу. Потом я накрою вашу голову одеялом, разрежу рану и соскоблю с кости яд. После этого смажу руку лекарством, зашью рану шёлковыми нитками, и все будет хорошо. Боюсь только, что вы испугаетесь.

— Неужели из-за такого пустяка надо вкапывать столб? — воскликнул Гуань Юй и распорядился в честь приезда лекаря подать вино. Выпив несколько кубков и продолжая играть с Ма Ляном в шахматы, он протянул Хуа То руку.

Лекарь взял острый нож и, приказав одному из воинов держать таз для крови, обратился к Гуань Юю:

— Не пугайтесь, я сейчас начинаю.

— Делайте, что угодно, — ответил Гуань Юй. — Я не из тех людишек, которые боятся боли!

Хуа То глубоко разрезал рану. Кость уже почернела. Лекарь начал скоблить её ножом. В шатре стояла мертвая тишина, слышалось только скрежетание железа о кость. Присутствующие побледнели и закрыли лица руками. Гуань Юй в это время пил, ел, разговаривал и смеялся, ничем не выдавая своих страданий.

Вторая — о гадателе Гуань Лу и двух духах, отвечающих за продолжительность жизни:

Гуань Лу, гуляя за городом, увидел юношу, работавшего в поле. Гуань Лу остановился у края дороги и, приглядевшись к нему, вдруг спросил: «Как тебя зовут и сколько тебе лет, высокочтимый юноша?» — «Меня зовут Чжао Янь, скоро мне будет девятнадцать лет, — ответил тот. — Осмелюсь спросить, кто вы такой?» «Я — Гуань Лу, — отвечал он. — Взглянув на тебя, я заметил между твоих бровей дыхание смерти — ты должен умереть через три дня. Но ты так красив, что мне стало жаль: слишком коротка твоя жизнь!» Чжао Янь побежал домой и обо всем рассказал отцу. Тот поспешил к Гуань Лу и, кланяясь до земли, со слезами умолял спасти жизнь сына. «Небо предопределило его судьбу, и я ничего не могу поделать!» — ответил Гуань Лу. «Но ведь это мой единственный сын, — молил старик, — спасите его!» Юноша присоединился к мольбе отца, и, наконец, Гуань Лу сдался, тронутый взаимной любовью отца и сына. «Хорошо. Я тебе помогу, — пообещал он Чжао Яню. — Только скажи, можешь ли ты достать чистого вина и кусок сушеного оленьего мяса и завтра рано утром, ничего не евши, отнести все это в южные горы? Там под большим деревом ты увидишь плоский камень, на котором два человека будут играть в шахматы. Один из них, в белом халате, будет сидеть с южной стороны. Внешность его безобразна. А другой, одетый в красный халат, очень красив; он будет сидеть с северной стороны. Когда игра станет азартной, ты незаметно подползи к ним на коленях и подай угощение. Они выпьют вино, съедят мясо, и тогда ты со слезами поклонись им и попроси продлить тебе жизнь. Просьба твоя будет исполнена. Но, смотри, никому ни слова о том, что это я научил тебя».

Старик пригласил Гуань Лу к себе домой, а на другой день Чжао Янь, захватив с собой вино, сушеное оленье мясо, кубки и блюда, отправился в южные горы. Пройдя не больше пяти-шести ли, он увидел могучую сосну, а под нею двух человек, играющих в шахматы на плоском камне. Увлеченные игрой, они не обратили на юношу ни малейшего внимания. Чжао Янь подполз к ним на коленях и подал угощение. Не прерывая игры, они не спеша выпили все вино и съели мясо. Тогда Чжао Янь заплакал и, поклонившись до земли, попросил даровать ему долголетие. «Нет сомнений, что его научил мудрец Гуань Лу! — воскликнул одетый в красный халат. — Но ничего не поделаешь, придется нам пожалеть юношу, раз уж мы съели его приношение». Тогда тот, что был в белом халате, вынул откуда-то из складок одежды небольшую табличку с записями и, глядя на неё, произнес: «Да, в этом году, юноша, тебе исполняется девятнадцать лет, и ты должен умереть. Но сейчас я вместо единицы напишу девятку, и жизнь твоя будет продлена до девяноста девяти лет. А теперь возвращайся к Гуань Лу и скажи, чтобы он больше не разглашал тайн неба, не то его постигнет небесная кара!»

Как хорошо смотрятся в этом тексте слова «когда игра станет азартной»! Привычная картина игроков в го для меня — степенная, неторопливая расстановка камней. Как, знаете, в той легенде о дровосеке, который, бродя в горных лесах, набрёл на двух бессмертных за разлинованной доской (всё детство я думал, что играли они в сянци, ведь и легенда приводилась в книге именно к китайским шахматам!), остановился посмотреть, как они играют, а потом обернулся на свой топор, который воткнул в пенёк — у того уже давно сгнила рукоятка. И всё-таки у игры характер игроков. Партия может проводиться и очень стремительно.

Японские истории, связанные с го, наверное, лучше меня изложит кто-то другой. Но об одной я не могу не рассказать. Летом 1945 года в Хиросимы шёл матч за титул хонъимбо (один из старейших почётных титулов в японской культуре го). Мы помним, что́ это было за время. Город бомбили и обстреливали, и начальник хиросимской полиции, несмотря на любовь к игре, запретил продолжать матч. Игроки перебрались в пригород, и это спасло им жизнь. Вторая партия началась четвёртого августа и должна была продолжаться до шестого. Между 105-м и 106-м ходом на Хиросиму была сброшена атомная бомба.

«Википедия»:

По воспоминаниям Каору Ивамото, судья партии, Сэгоэ Кэнсаку, стоявший у окна, увидел вспышку и сказал: «Бомба». В этот момент взрывная волна выбила окна, сбила Сэгоэ с ног, перевернула гобан, разбросала камни и привела помещение в полный беспорядок. Общими усилиями помещение было прибрано, партия восстановлена, после чего соперники продолжили игру. В этой партии Хасимото победил с перевесом в пять очков.

Продолжить матч за титул удалось только в ноябре 1945 года. Он закончился равным счётом 3:3, что, по правилам, требовало играть дополнительный матч до двух побед. В послевоенном хаосе на организацию дополнительного матча ушло несколько месяцев — он состоялся лишь в июле 1946 года. Ивамото первым выиграл две партии, получив в результате титул Хонъимбо.

И пока не забыл. Непростой эпохе Троецарствия в китайской истории посвящена особая игра. Тоже ци. Но не вэйци, а сянци. Это уж, конечно, не Великий квадрат. Об этом, если и рассказывать, то в другой раз.