О возвращениях

К флэшмобу от Лехи.

Я люблю писать истории-путешествия -- "туда и обратно". Так что сцены возвращения нашел у себя без особых усилий.

Ну, например, мои герои карлик Эрк и его жена Гвен -- уроженцы раннесредневековой Думнонии (это Девоншир и Корнуолл), -- прожив немало лет в Мерсии (в англской деревне Суэйнсуик на территории современного Сомерсета в Англии), возвращаются на родину. Здесь альтернативная история, так что есть важные отличия от нашего реала -- но по исторической матчасти, а не по настроению. А настроение... Ну да: воспоминания, ожидания -- и разочарования... 

Сначала -- въезд в земли, населенные бриттами.

И снова катил фургончик то по болотистой равнине, то меж пологих холмов — сначала мерсийских, а потом уже и думнонских. 

В Думнонию въехали как-то незаметно: рядом с ослабшим, но по-прежнему глухо-враждебным Уэссексом союзу королевств было не до охраны внутренних границ. Под вечер едва приметным, петлявшим среди холмов проселком выбрались к широкой реке — позже Робин объяснил Таньке, что называлась она Парретт, «пограничная». Когда переехали через длиннющий, явно совсем недавно построенный мост, деревянные англские постройки вдруг сменились круглыми белеными домиками, а женщины возле них перестали прятать волосы под платками. После первого же бриттского селения Гвен преобразилась: и без того вовсе не старая, она словно сбросила еще с десяток лет, а с лица ее теперь не сходила радостная улыбка. 

Зато Санни, наоборот, то и дело хмурилась. Впрочем, ее можно было понять: не успел фургон проехать и пары миль по думнонской дороге, а уже дважды встретились на его пути обгорелые развалины саксонских деревень. Разбросанные тут и там по бурым осенним холмам темно-зеленые пятна крапивных зарослей явно тоже скрывали под собой следы пожарищ. Удивляться этому не приходилось: вернувшиеся на свои исконные земли бритты беспощадно стирали всё связанное с саксами, отыгрывались за десятилетия изгнания и рабства.

Лошадьми теперь правила Гвен. В отличие от Робина, она не избегала оживленных дорог, не пыталась прятаться. Впрочем, похоже, в Думнонии в этом и не было нужды. Да, лица у прохожих то и дело были напряженные и встревоженные, но, услышав чистую бриттскую речь, думнонцы быстро оттаивали. Некоторые из них принимались расспрашивать о непонятной «заварухе за рекой», но большинство и без того были в курсе событий. Несколько раз навстречу попадались группы вооруженных ополченцев, да и у многих фермеров при себе были боевые луки и пращи.

На слух камбрийца, речь местных часто звучала странновато: одни слова не так выговаривались, другие стояли не на своем месте, а некоторые и вовсе были непонятны. Впрочем, Танька, привыкнув к выговору Гвен и господина Эрка, этому уже не удивлялась. Куда страннее было, что едва ли не каждый заговоривший с Гвен фермер произносил слова на свой особый лад; можно было подумать, что в этих краях собрались бритты со всего мира. В сущности, примерно так оно и было: по словам Робина, помимо уроженцев Арморики и Керниу на освобожденные от саксов земли переселилось немало потомков беженцев из захваченных Нортумбрией королевств Древнего Севера: Регеда и Элмета, Гододина и Бринейха. И, конечно же, северяне изо всех сил старались сохранить память о потерянных родных местах и называли в их честь свои новые селения. Вот и звучали нежданно-негаданно в устах здешних фермеров названия занятых англами далеких городов: одна деревенька гордо именовалась Дин-Эйдин, другая — Дин-Байр, третья — Кер-Брогум. Но не вслушиваясь в речь думнонцев, можно было легко поверить, что вокруг снова Камбрия: те же строения, те же повозки, та же манера одеваться — разве что цвета ленточек у прохожих попадались всё больше незнакомые. Некоторые кланы Гвен узнавала, увлеченно рассказывала Таньке о думнонских Вилис-Румонах и Плант-Гурги. Другие же она так и не смогла опознать и отговаривалась тем, что никогда не бывала в Арморике и в захваченных Нортумбрией северных землях. Но при этом все равно радостно улыбалась каждому бритту.

— Ну что, довольна, Гвеног? — хитро улыбался господин Эрк, глядя на нее из-за полога.

— Ага, — смеялась та в ответ. — До́ма же!

Вот Эрк проездом оказывается в родном Кер-Уске (нынешний Эксетер в Девоншире):

Миновав еще с десяток дорожных столбов — здесь, в Думнонии, ими отмечали не гленские километры, а старые добрые римские мили — фургон неторопливо перевалил через пологий плоский холм. Впереди открылся вид на речную долину. Сама река оказалась не особенно широкой — ей было далеко даже до Туи, не говоря уже о Хабрен — и все-таки она выглядела полноводной, настоящей.

— Уск! — выдохнула вновь оживившаяся Гвен. — Милый славный Уск! Сколько же лет я тебя не видела!

А на ближнем берегу Уска их ждал самый настоящий большой город: темно-серые крепостные стены, острый шпиль собора, разноцветные крыши предместья.

Позади вдруг послышалось шевеление. Обернувшись, Танька увидела протиравшего глаза Эрка. Должно быть, тот проснулся, услышав радостный возглас Гвен, и, конечно же, поспешил выглянуть, полюбоваться на родные места...

— Почтенный господин Эрк, — приветливо улыбнувшись, заговорила Танька, — это ведь Кер-Уск, ваш родной город, да?

Господин Эрк вдруг поморщился. И ответил он вовсе не радостно — скорее, наоборот, хмуро:

— Ну да, он самый.

Это было странно. Получалось, господин Эрк вовсе не обрадовался родным местам! Но почему? Да и Гвен теперь тоже помрачнела.

До самого городского предместья ехали молча. Гвен сосредоточенно смотрела на дорогу. Иногда, должно быть, забывшись, она улыбалась — и тут же грустно вздыхала.

Остальные по-прежнему прятались внутри фургона. Орли рассматривала окрестности из-за полога, чуть отведя его в сторону и прильнув к щели. Робин и Санни остались где-то в глубине. Сквозь скрип колес и мерное постукивание копыт тихо пробивался приглушенный голос Робина: тот пересказывал чуть на другой лад хорошо знакомую Таньке историю своего знакомства с леди Хранительницей. Увы, ничего нового в Робиновом рассказе не было: от маминой версии он отличался лишь в мелочах.

Так и въехали в городское предместье — странное место, где причудливо перемешались римские, бриттские и саксонские постройки. Людей на улицах было на удивление мало, в основном попадались военные в походной одежде да монахи в черных рясах. Несмотря на обилие военных, город имел совершенно мирный и даже какой-то сонный вид.

Когда проезжали мимо одного из маленьких домиков — серого, каменного, со скругленными по бриттскому обычаю стенами — Эрк ненадолго вроде бы оживился, но вскоре вернулся к прежнему отрешенно-хмурому виду. А подъезжая к крепостной стене, и вовсе нахохлился. Показал рукой куда-то в сторону:

— Вот на этом рынке меня когда-то продали.

В первый миг Танька решила даже, что ослышалась. Переспросила удивленно:

— Продали? Но ведь...

Господин Эрк лишь молча кивнул, не проронил ни слова.

— Это было давно, леди, — вмешалась Гвен. — Очень давно. Задолго до прихода леди Хранительницы. Родители... — она запнулась. — Ну, у нас ведь, как в Камбрии, детей на родных и приемных не делят... Так вот, родители у Эрка, когда он был совсем маленьким, утонули в Уске. Ну, лодка перевернулась...

Танька вдруг вздрогнула. Голос Гвен куда-то отступил, стал приглушенным, невнятным. Маленький мальчик, у которого родители утонули в реке! Мальчик, так и не выросший, так и оставшийся ростом с ребенка — это было так знакомо! Но сироте из истории о волшебном кольце помогла родня, принял к себе добрый дядюшка. Почему же здесь всё пошло иначе?

— А как же клан? — словно услышав Танькины мысли, вмешалась вдруг выглянувшая из-за полога Орли. — Неужели бросил, не помог?

— Клан? — Гвен раздосадованно махнула рукой. — А что мог клан, если здесь всем заправляли саксы? Да пока не явился Проснувшийся, здесь исконные думнонцы и голову поднять не смели! Вот и продали моего Эрка — как диковинку, как живую игрушку! 

А вот Гвен подъезжает к родной Босвене (нынешний городок Бодмин в Корнуолле):

 Сейчас они держали путь в Босвену. Гвен, не получавшая известий из дома уже много лет, все-таки надеялась найти там кого-нибудь из родни. Втайне она волновалась: не знала, как те ее встретят. Кажется, никто, кроме покойного отца, не был доволен ее замужеством, ее странным выбором. Но ведь это все равно был ее родной клан — совсем маленький, почти выбитый на саксонской войне, так и не оправившийся от потерь, зато ставший как никогда сплоченным. «Пусть нас мало, пусть мы бедны, но зато мы, слава богу, Плант-Гурги», — то и дело слышала Гвен в детстве от родственников. Оттого и верила она, хоть и числилась давным-давно уже не в Плант-Гурги, а в Вилис-Румонах, что не отвернется клан от своей отпавшей веточки, что поможет найти хотя бы временное пристанище ее нынешней маленькой семье. Да и просто хотелось после долгих лет разлуки очутиться на улочках родного городка, полюбоваться с высокого холма на тучи, клубящиеся над темной бугристой вершиной Бронн-Веннели — и непременно хотя бы украдкой бросить взгляд на дом своего детства.

Вспомнив родные места, Гвен тихонько вздохнула. Каким-то стал ее город за столько лет разлуки? Может, и не отыщет она в нем своего дома, и вообще не узнает Босвены, как не узнала уже ни Кер-Уска, ни Кер-Тамара — вроде бы похорошевших, разросшихся, но ставших совсем другими, совсем чужими. Эх, прав был, похоже, Эрк, рассуждая о всё время меняющихся городах и вечных, неизменных дорогах. Впрочем, кажется, теперь в Керниу даже дороги изменились — стали шире, прямее, оживленнее. Неужели из прежнего здесь остались лишь холмы да вересковые пустоши?

А потом Гвен посмотрела на прикорнувшего у нее на коленях Беорна — и вдруг улыбнулась. Вот же оно, счастье, посапывает доверчиво рядом — что тебе еще надо, Гвеног? А всяким дурацким мечтам о родных местах и правда лучше не предаваться — чтобы не разочароваться потом. И вообще, кто будет следить за дорогой? Не ровен час, начнутся ухабы — а ну как колесо застрянет или, того хуже, лошадь ногу повредит!

Первые впечатления Гвен от встречи с родным городом и родительским домом:

 И вот теперь, спустя много лет, Гвен вновь стояла перед стенами родной Босвены. Она еще не миновала крепостных ворот, даже не подошла к ним — а в воображении уже рисовался во всех подробностях город, каким он помнился с детства: сбегающие с холма извилистые улочки, маленькие домики под высокими крышами, увитые плющом серые камни монастырской ограды, приземистое, словно вросшее в землю, здание старого собора, полная гомонящих людей рыночная площадь... Снаружи городские стены совсем не изменились — казалось, время было не властно над ними. И даже воздух здесь остался таким же, как в детстве: он по-прежнему пах торфяным дымком, болотной сыростью и чем-то еще совсем неуловимым, но таким родным!

В ворота Гвен вошла неверными шагами, с гулко бьющимся от волнения сердцем. Стоявший рядом стражник удивленно посмотрел на нее и даже нахмурился — однако все-таки пропустил. Стражник оказался совсем незнакомым — это было, конечно же, предсказуемо и даже неизбежно, но все равно Гвен сделалось вдруг неуютно. Непроизвольно она убыстрила шаг, и лишь пройдя квартал, остановилась и огляделась по сторонам.

Сначала показалось, что город остался и внутри таким же, как прежде: те же серые стены, та же каменная мостовая, тот же раскидистый тис возле пруда, та же увитая плющом монастырская стена... А потом сердце вдруг упало. Старой церкви больше не было. На ее месте стояла новая — устремленная в небо, прекрасная в своей соразмерности — и совсем чужая. Правда, в следующий миг Гвен увидела рядом знакомое здание из серого камня — приорский дом — и это ее немного приободрило. Опустив глаза и все-таки стараясь не смотреть на новую церковь, она направилась к монастырю.

Вскоре Гвен остановилась возле ворот. Немного постояла в нерешительности. Наконец, набравшись храбрости, постучалась в потемневшую от времени дубовую створку. И замерла в ожидании.

Ждать пришлось недолго: вскоре за воротами послышались тяжелые шаги.

— Что надо? — послышался грубый голос с гаэльским акцентом.

— Честной брат, — робко заговорила Гвен, — во имя Господа Иисуса Христа, помогите!

За воротами послышалось шевеление, затем громыхнул засов. Выглянул костлявый бородач в бурой рясе.

— Мы странствуем по Придайну, один из нас тяжело заболел... — сбивчиво продолжила Гвен. И вдруг осеклась, почувствовав на себе угрюмый, подозрительный взгляд.

Монах оглядел ее с ног до головы, поморщился. Потом сурово вымолвил сквозь поджатые тонкие губы:

— Ты не похожа на смиренную странницу. Блудница? Лицедейка?

Гвен побледнела. Вздрогнула, словно от удара плетью. Одной фразой монах всколыхнул всю ее душу, разбередил старую болезненную рану. Сколько раз слышала она в молодости эти обидные, оскорбительные слова — не в глаза, так за спиной — и сколько раз силач Франсис пускал в ход кулаки, защищая Гвен и Дероуэн от чересчур ретивых поклонников!

Вскинулась.

— Лицедейка — да. Но не блудница!

Монах недоверчиво хмыкнул.

— Как же, как же... — и договорил — как припечатал: — Отец приор не благословил принимать вашего брата.

В ответ Гвен гордо сверкнула глазами.

— Нет так нет!

Повернулась — и пошла прочь. Лишь бросила напоследок:

— А Господь нас все равно не оставит!

Пока шла, на глаза наворачивались слезы. Вспоминался добрый батюшка Корентин, старый босвенский священник, — тот бы непременно вступился за нее. А сейчас Гвен держала путь на окраину города, туда, где возле старого ясеня ее ждал родной дом, а через улицу жили родственники отца, гордые, но милосердные Плант-Гурги.

 

По-настоящему еще не стемнело, но невидимое за тучами солнце явно клонилось к закату. Все так же накрапывал дождь — мелкий, холодный, нескончаемый. Печально склонив голову, Гвен брела по безлюдной улице мимо мокрых деревьев и унылых темно-серых каменных построек. Сначала улица полого спускалась вниз, затем стала взбираться на высокий холм и, в конце концов, не преодолев и середины склона, уперлась в широкую дорогу. Уверенно свернув направо, Гвен прошла пару сотен шагов, затем повернула еще раз. Вскоре большие дома сменились хижинами совсем деревенского вида — низенькими, со скругленными углами стен и высокими соломенными крышами. Наконец Гвен остановилась, облегченно вздохнула — и, вдруг отрешившись от недавней обиды, счастливо улыбнулась.

Она стояла на улице своего детства. Казалось, с тех давних времен здесь ничего не изменилось: всё так же липла к ногам прибитая дождем дорожная пыль, всё так же причудливо смешивались в воздухе запахи извести, свежевыпеченного хлеба и горьковатого торфяного дыма, и даже возле дома горшечника Хэрна по-прежнему лежала поросшая чахлой травой куча битых глиняных черепков. А главное — совсем неподалеку виднелась желтовато-бурая крыша родного дома. Чудились даже доносящиеся оттуда знакомые голоса — Денига, сестер, мамы.

Но стоило Гвен подойти к своему бывшему дому поближе, как наваждение рассеялось, а радость сменилась растерянностью. Первое, что бросилось ей в глаза: пристройки-мастерской у дома больше не было — она исчезла совсем, без следа. А возле двери стоял и с любопытством смотрел на нее незнакомый седоусый старик.

Сначала Гвен застыла в замешательстве — никак не могла решить: сразу ли отправляться ей на поиски знакомых или все-таки спросить старика хотя бы о Дениге и Нориг?

— Здравствуйте, почтенный, — заговорила наконец она. — Простите, не знаете ли вы Мадена ап Мадрона или его сестру Эноред? Это мои брат и сестра — мы жили здесь прежде...

В ответ старик грустно покачал головой.

— Жили здесь прежде — вот оно как, значит... — вздохнул он. — Нет, не знаю я никого — ни одного, ни другую. Я ведь недавно тут: к сыну вот перебрался на старости лет. Ты, дочка, спроси лучше у соседки — Элен ее зовут, Элен верх Маррек.

Тетушка Элен была жива! Это оказалось первой хорошей новостью за день.

Ну и хватит :)