Немного текста

У искушения цвет небесной сини.

Он несколько раз зарекался не трогать камни, надеялся забыть, заперев их в надежном сейфе. Не удалось. Камни звали. Он открывал сейф, доставал черный бархатный мешочек, вытрясал их на ладонь. Любовался. Небольшие, размером с ноготь большого пальца, напоминавшие окатыши гальки, они завораживали своей игрой – биением пульса сини.

Теплые, они согревали замерзшие руки. Можно бесконечно было их держать на ладони. Сидеть, нежно касаться пальцами другой руки поверхности, смотреть и чувствовать, как в иззябшее тело льется поток тепла.

Оттаивать было больно до слез. Хотя, может статься, до рези в глазах было просто больно смотреть на них. Он не мог понять себя – в голове было пусто. Мысли ушли, пружина неуспокоенных амбиций что всегда толкала его вперед  вдруг ослабла.

Временами он ловил себя на том, что камни словно выпили его волю. Не было ни желания заниматься делами Гильдии, ни чем-то другим. Странно, даже флакон с зельем для Нее он постоянно забывал отправить. Спохватывался, приходя в разум, приказывал позвать курьера и не мог завершить начатое.

Всем его миром стали восемь синих камней. И когда изредка вспоминалось, как ему, мальчику, улыбалась девочка – Императрица, вместо привычного трепета и восторга на него почему-то вдруг накатывала тоска.

Камни – искушение и отрава. Они проросли в него. Опутали. Оморочили. Дело было в них, он это чувствовал. Понимал, что нужно избавиться, отправить побыстрее Хозяину. Но отдать было немыслимо. Пока камни были в его руках, он чувствовал себя живым. Выпустив их из рук, словно бы умирал. Пока камни лежали в ладони, биение сини, а не биение сердца гнало кровь по его жилам.

Отдать их придется. Это необходимо. Если он ослушается – погибнет. Вот только смерть была не страшна. Он стискивал камни в кулаке, понимая, что по своей воле Хозяину их не отдаст.

За окнами дворца все короче становились дни, длиннее ночи. Все прозрачнее становился воздух. И прозрачнее, и суше, и холодней. И ночное небо заздравной чашей опрокидывалось на земную твердь. И звезды – далекие, холодные иногда на мгновение казались подобием небывалых камней Аюми.  Он вскидывал голову, смотрел в небо, как не смотрел давно, должно быть, с раннего детства, когда небо звало и нельзя было не откликнуться на этот зов.

Вспоминалось… что-то хорошее вспоминалось, всплывало из памяти полустертыми, смутными образами, накрывало теплом, а потом отступало и оставляло его беззащитным перед чужой волей, чужой выгодой, нищим мальчишкой, у которого  и есть своего только разум и имя…