Субботнее благодарственно-вдохновляющее

Этот старый был, страшный, выше третьих ходил. И ниже, до самого дна Чертогов. Рука у него была холодная — смерзалась в темный обсидиан, в черную смолу еще теплая кровь. Не вытекала больше на землю. Сминалось темной свалянной шерстью в горле дыхание.

— Где-то должна быть твоя обережница, ты б ее так просто не оставила, Птица, — шарил он безбоязненно руками и улыбался широким лягушачьим ртом.

И нашел, конечно. Ложились крест-накрест льняные бурые полосы на лицо. Не видеть тебе больше небес! Не звать своих предков. Полыни горькой семена тебе в плахту! Не помнить, не найти тебе детей твоих. Наша эта земля теперь, и дети твои станут наши.

Кожа на бубне покорежилась под его ладонью — наши песни теперь тебе петь, Птица! Наши слова повторять!

Руки связал, так чтобы только немного могла ими двигать. Под мою указку в свой бубен стучать будешь! Землю эту, что мы силой взяли, охранять!

А семечко, что под поясом ляльки, под самым сердцем спрятанное в ворохе свалянной шерсти, не нашли. Маленькое такое семечко.

«Не буду! Не твоя она! Посмотрим, сколько ты на ней продержишься — смоет тебя водой, ветрами снесет. Не нашел ты семечко! Не поют соколы песни, врага с неба бьют. Ушли мои дети за реку, не достать тебе!»

Только он ее не услышал. И хорошо.

Похоронили, как водится: ляльку-стражницу, у которой лицо крест-накрест перевязано, руки скрещены-связаны, в плахте семена полыни горькой зашиты, на грудь положили. А сверху камень! Девку камяную, охоронницу, поставили. Не вырваться.