О сладком

Спасибо за награды для "Барби", равно как и за награды для прочих книг.

Я всегда стараюсь благодарить за любые пожертвования лично и, надеюсь, никого не пропустил. Мне, как и прежде, читатель приятнее покупателя, но если читатель считает возможным поблагодарить автора за текст - это всегда очень приятно. Тем более, что за свои последние книги, включая "Канцелярскую крысу", "Раубриттера" и "Господина мертвеца", я не получаю ничего вовсе. 

*усталый смешок*

И претензий на счет этого у меня никаких нет. Пусть у меня есть репутация человека странного, пишущего странные вещи для странных людей, я все еще считаю себя существом здравомыслящим, а значит, адекватно понимающим ситуацию. Буквы русского алфавита все еще достаются мне бесплатно и требовать денег за их сочетание считаю странной формой помешательства. Искусство должно принадлежать народу. А если нет - возможно, и не искусство это было...

Что до наград - кажется, мне удалось наладить, хоть и с потерями, возможность получать награды с А.Т. Весьма ценная возможность, учитывая грядущую зиму, на счет которой у многих есть нехорошие предположения. Тексты навсегда остаются бесплатными - кроме тех, на которые действует издательское ограничение. Увы, иногда даже пираты вынуждены соблюдать договор. 

Спасибо за награды. Спасибо, что читаете. "Демон № 212" будет закончен - и все другие книги тоже.

Маленький Рупрехт, вспоминаю я. 

Худой, похожий на маленького лягушонка, он с такой легкостью пробирался через все решетки и запоры, словно вознамерился к десятилетнему возрасту  затмить славу Германа Ламма[1]. Ужасно ловкий пройдоха, он был способен забраться в любую щель, и непременно забирался, обыкновенно просто для того, чтобы потешить свое самолюбие или стянуть какую-то приглянувшуюся ему безделушку. Маленького Рупрехта, как это ни странно, погубила не самоуверенность, свойственная многим воришкам, и не досадное стечение обстоятельств, его погубил кусок шварцвальдского вишневого торта. 

Маленький Рупрехт от природы не был наделен великим умом, но звериную осторожность впитал с молоком матери. Он никогда не забирался в хорошие дома и богатые лавки, опасаясь неприятных сюрпризов, и был чертовски прав на этот счет. Лишь однажды он не смог совладать с искушением. Старый голландец, державший кондитерскую лавку на Брейтештрассе, выставил в витрине своего магазина блюдо со шварцвальдским тортом. Это было воистину эпическое сооружение, при виде которого даже мы, мальчишки, которых взрослые в ту пору именовали не иначе как «Разбойники со Штадтвайде» и которым предрекали виселицу не позднее пятнадцати, спешили как можно скорее пройти мимо витрины, стискивая в карманах кулаки и глядя в другую сторону. Это был торт из тортов, равного которому никто из нас еще не видел. Можно не сомневаться, если бы архивладыка Белиал отведал хотя бы кусочек, он немедля произвел бы кондитера в звание адского барона с правом ношения шпаги. Но, верно, в том году у архивладыки находились более важные дела, чем заглядывать в наш захолустный Любек… 

Коржи были выпечены из нежнейшего шоколадного бисквита и пропитаны киршвассером, а сверху все это великолепие было украшено вишнями, взбитыми сливками, цукатами и шоколадной стружкой. Нам было десять лет, нашим излюбленным лакомством были свиные уши, которые мы воровали в мясных рядах на рынке, коптили на костре и поедали, воображая себя неистовым Клаусом Шиллингом[2], но торт – это торт… 

Проклятый голландец. Если прочие лавочники порой отдавали нам объедки – больше для того, чтоб избежать наших шалостей, чем по душевной доброте – этот скряга не оставлял нам даже крошек. Даром что у него в лавке был новенький цветной оккулус, крутивший день и ночь пьесы, лакированный аутоваген в гараже и зачарованное пенсне на носу. 

Маленький Рупрехт держался два дня. Равнодушный к берлинским пончикам и печеным яблокам, баденским запеканкам со сливочным маслом и слоеным кренделькам с корицей, он чуть было не рехнулся из-за этого торта. Просто ни о чем другом и говорить не мог. Нам следовало понять, что он задумал лишь по одному только маслянистому блеску его маленьких глаз. Но мы то ли не поняли, то ли не дали себе труда понять. А может, в глубине души нам было любопытно, проучит ли Маленький Рупрехт подлеца голландца… 

На следующий день (мы разыгрывали сражение при Лигнице на холме за Остервайде) Маленький Рупрехт не присоединился к нам. Не появился он и вечером, когда мы стягивались к нашему потайному костру, таща картошку, турнепсы, морковь и все прочие подношения, которыми с нами поделились слишком рассеянные или близорукие торговцы с рынка. Мы даже подумали, не угодил ли он, чего доброго, в руки стражников. Про охранных демонов мы в ту пору не знали, но…

Маленький Рупрехт появился за полночь, когда мы, по пятому разу скормив друг другу выдуманные истории, уже собирались расходиться по домам. Он шел… Черт, сразу и не поймешь, как он шел. Как-то тяжело. Будто в придачу к своему тщедушному телу, крохотному как у лягушонка, тащил пару центнеров свинца. Уличные фонари не горели (мы сами же их и перебили, охотясь на крошечных адских созданий, сидящих внутри стеклянной чаши), но мы отчетливо видели его силуэт, неестественно накренившийся, исполненный странной и непривычной грацией. Его движения обрели какую-то тяжеловесную плавность, словно он двигался сквозь густую грязь…

Или сам состоял из густой грязи. А еще он издавал странные звуки – сопел, кряхтел, причмокивал, будто у него болели зубы, булькал горлом. Ну, понятное дело. Знать, попытался влезть в лавочку, был застукан бдительным голландцем на месте, а тот оказался скроен не из мягкого миндального теста, а из того, из которого Ад слепил Фредерика Хендрика Оранского и прочих безумных вояк Оффентуррена. Небось, гнал нашего бедного приятеля через половину города, угощая пинками и тростью, пока тот не собрал на себя половину всей грязи, которой славятся канавы Любека…

Мы приготовились было встретить его смехом и обычными в нашем кругу колкостями, интересуясь, как ему понравился шварцвальдский вишневый торт, но ни одного смешка не прозвучало в воздухе, когда Маленький Рупрехт подошел к костру. 

Он не добыл торт. Он сам стал тортом.

Он не заметил предостерегающих знаков, и немудрено, он был не в меру ловким мальчишкой, а не прожженным взломщиком. Пятно странной формы на стене, или запах винограда глубокой зимой, или что-нибудь еще в этом роде… Улучив момент, когда жадный голландец закрыл лавку и отправился почивать, он проскользнул в приоткрытую створку фрамуги, но был слишком поглощен упоительным запахом яств, чтобы обращать внимание на зловещие признаки. Может, это было странно ритмичный скрип половиц или муха, летающая по необычной траектории, или что-нибудь еще в этом роде. В ту минуту, когда Маленький Рупрехт добрался до нас, он уже не мог поведать деталей. Он сам сделался деталью, на которую мы смотрели, исполнившись смертельного ужаса.

Плоть его превратилась в шоколадный бисквит, превосходно пропеченный и пропитанный душистым кирсвассером. Щедро фаршированный миндальными орехами, он брел вперед, таща свое тяжелое размякающее тело, не обращая внимания на липкий след из взбитых сливок. Он пытался кричать, но, верно, его тело еще не закончило свою трансформацию, внутри него что-то булькало, раздувалось и лопалось, отчего наружу вырывались не крики, а те самые странные звуки, похожие на причмокивание и бульканье. Из его глотки толчками выплескивался крем, шлепаясь на землю грязно-белыми кляксами. 

Тесто застывало, сковывая его движения, замедляя, превращая в одну большую липкую глыбу, покрытую вперемешку грязью и шоколадной крошкой. Он истекал сиропом и киршвассером, оплывая и размягчаясь на глазах. К тому моменту содержимое его головы наверняка в большей степени представляло собой конфитюр с пастилой, но мне кажется, он понимал, что происходит. Я увидел это в его глазах, несмотря на то, что они превратились в большие круглые цукаты. 

Воздух вокруг него был сладким, точно все лужи в Любеке превратились в густой сироп…

Мы бросились прочь, вопя от ужаса. А когда набрались смелости вернуться, все уже было кончено. От Маленького Рупрехта остались только крошки шоколадного теста, разбросанные по мостовой, да горсть засахаренных орехов – уличные габсбурги доедали их, урча и подвывая от жадности. Черт возьми, если они сохранили хотя бы крохи душ, им стоило бы начать молиться Маленькому Рупрехту – не адскому владыке, но человеку, единожды в жизни накормившему их досыта, устроившему жалким тварям воистину королевское пиршество… 

[1] Герман Ламм (1890 – 1930) – один из самых результативных банковских грабителей своего времени. 

[2] Клаус Шиллинг (1635 – 1705) – немецкий пират, совершавший набеги на испанские и британские корабли в Карибском море.