К флэшмобу о платке Дездемоны

Елена Весенняя несколько часов назад предложила вот такой флэшмоб: "Поделитесь историями важных предметов в ваших книгах."

Есть и у меня такие предметы -- в "Дочери Хранительницы". Вот один из них я сюда и принесу -- тот, великая история которого вроде бы завершилась (но это неточно).

Итак.

1. Сначала о том, как бронзовая фигурка рыцаря досталась славной Орли Ни-Кашин и как добрые слова об этом рыцаре сказал сам Робин Добрый Малый

Огромная плакучая ветла нависла над старицей Эйвона, свесила длинные косы ветвей в воду, словно задумавшаяся озерная дева. Бог весть сколько лет прошло с тех пор, как проросла ветла из крошечного семечка, принесенного ветром из окрестных ивовых зарослей. Год за годом набирала она силы, всё выше и выше поднимаясь над речной поймой, расцветала каждую весну зеленоватыми медвяными сережками, привечала сладким нектаром шмелей и земляных пчел, потом рассылала с ветром во все стороны пушистые семена. И никто, кроме докучливых жуков и гусениц, объедавших листья, не тревожил потом ветлу до самой осени, до самого листопада.

Но бывали в долгой жизни старой ветлы и такие события, которых, обладай она человеческой памятью, не забыла бы никогда. Давным-давно, когда ветла была совсем юной, собралось как-то раз ни с того ни сего вокруг раскинувшегося неподалеку города множество злых и беспокойных людей: шумели, звенели железом, кидали за стены стрелы и огонь. А под вечер, когда город запылал, прибежали к ветле двое человеческих детишек — мальчишка и девчонка, перепуганные, заплаканные. Детишки просидели под ней всю ночь, дрожа от холода и переговариваясь друг с другом тоненькими жалобными голосами. А потом, чихая и шмыгая простуженными носами, опять пустились в путь — и растаяли в густом утреннем тумане. Но на память о них осталась ветле позабытая игрушка — бронзовый рыцарь: положил ее мальчишка в развилку между веточками, а уходя, там и оставил — да так потом и не вернулся. Вот и вросла фигурка в ствол, скрылась глубоко под корой.

Редко-редко появлялись с той поры люди возле ветлы: иной раз забредал к ней охотник или рыболов, а однажды назначили друг другу свидание влюбленные. И если бы деревья умели удивляться, старая ветла непременно удивлялась бы каждому такому гостю.

А сейчас вот подбежала к ветле запыхавшаяся рыжеволосая девушка в перепачканном зеленом платье. Подбежала, испуганно огляделась вокруг, чуть отдышалась — да вдруг и взобралась на толстую ветвь. Устроилась на ветле, полюбовалась на ее косы-ветви — а потом и свои собственные волосы принялась переплетать в две косы.

 

* * *

На родине, на Эрине, Орли как раз с косами и ходила, а вот на Придайне носить их не осмеливалась: у бриттов-то косы только те женщины заплетают, что на войне сражаются. А здесь, в стране саксов, вдруг решилась: эти-то, поди, ответ за косы держать не заставят. Зато пока она их заплетет — может, и мысли в порядок придут!

И правда, пока Орли, сидя на суку, занималась своими волосами, она совсем успокоилась. А как посмотрелась потом в озерцо, как на отражение на свое полюбовалась — так и вовсе расхрабрилась. Ну спросит у нее кто-нибудь про косы — так и что́ с того: можно подумать, она пращи в руках не держала? Еще и как держала — а когда позапрошлым летом эоганахтские разбойники напали на их хутор, она одному из них та́к в плечо камнем залепила, что того потом на руках унесли! Может, ей косы на Придайне как раз и положены! А фэйри этот носатый — чего его бояться? Это пусть о́н ее боится, само́й Орли, дочери Кормака Мак-Бриана из славного и древнего клана Дал Каш!

И так размечталась она, сидя на ветке, что не заметила, как та стала вдруг подозрительно потрескивать под ее весом. А потом Орли неожиданно очутилась на мягкой мокрой земле, посреди сочной луговой травы — хорошо, хоть не в воде!

Однако же опомнилась быстро. Сначала даже обрадовалась — тому, что не ушиблась. Потом посмотрела на ветлу — а у той сук отломился, на земле валяется. Вот ведь ужас какой! Ветла-то старая, могучая — а значит, запросто может быть непростая, волшебная! К тому же ветлы — они ведь тоже ивы, а ивы — деревья добрые и нужные, без их прутьев на Эрине ни дома, ни курраха не построишь. А уж как почитают их филиды и барды — даже сухой ивовой хворостины в костер ни за что не положат: разве ж можно жечь дерево стихотворцев! И ши — те, сказывают, тоже ивы любят и опекают. Ши... Ох, Этнин, Этнин, где же ты теперь?!

Поднявшись и кое-как, по-быстрому, отряхнув платье от сора, испуганная Орли устремилась к ветле — просить у той прощения за нечаянно нанесенную страшную рану. Рухнула перед деревом на колени, прижалась к нему всем телом, обхватила руками покрытый желтыми пятнами лишайника ствол, зашептала древние, от бабки слышанные, слова извинения... Надо бы по-хорошему потом принести жертву древним богам — да только христианка Этнин наверняка рассердится, если об этом узнает, а разве от ши такое скроешь!

А когда опомнилась Орли, то голову подняла да на ствол старой ветлы глянула — и остолбенела. Потому что как раз на изломе сука увидела черную фигурку — крошечного человечка. Не утерпела, протянула руку, до фигурки дотронулась — а та и упала ей прямо в подол. Выходит, простила ее старая ветла, да еще и отдарилась!

С фигуркой в руке выбралась из поймы, пошла назад, в деревню, — а куда ж деваться еще, если впереди река, а слева и справа болото? И едва лишь выбралась на твердую землю — тут же, откуда ни возьмись, вновь встречает ее «фэйри-лицедей»! Смотрит на нее своими зенками бесстыжими, лыбится как ни в чем не бывало:

— Ну, здравствуй опять, Орли! В который раз за день уже встречаемся — видать, одна у нас все-таки с тобой дорога! Ишь ты, с косами: никак на войну собралась?.. О, а что это у тебя в руке? А ну-ка, покажи!

Насупилась Орли, зажала фигурку в кулаке покрепче.

— Не дам! Это подарок мне — от волшебной ивы!

И тут же смутилась. Видела бы ее сейчас Этнин — вот бы посмеялась! А может быть, и разозлилась бы, назвала бы — как это? — суеверной, что ли? И почему-то подумалось вдруг Орли, что если сейчас она себя преодолеет, то и гейсы никакие станут не страшны — ни ей, ни Этнин! И, вздохнув, Орли решительно протянула фигурку «лицедею».

А тот повертел подарок ветлы в руках, рассмотрел со всех сторон — да и вернул обратно — как будто ничего особенного и не случилось. Потом, правда, заговорил все-таки, только вот совсем не то сказал, что ожидала:

— Ты береги этого рыцаря, Орли. Память это — о тех, кто жил в Бате прежде, до прихода саксов. Может, и выручит он тебя чем, кто знает? — и вдруг добавил: — А о старой ветле не печалься: они и не от такого легко оправляются.

Вот откуда только узнал он про ветлу-то? Ничего ведь Орли еще не рассказывала — ни про то, как сук отломила ненароком, ни про то, как у дерева прощения попросила, ни про то, как ветла ей отдарилась... Нет, все-таки фэйри он, как бы то ни было!

И не совладала она со своим дурным языком: взяла да прямо так и спросила:

— Ты-то сам кто такой? Адамова ли рода или из детей Дану?

— Я? — «лицедей» пожал плечами. — Да просто старый Хродберт. А из чьих я детей — что тебе до этого? 

2. А теперь о том, как впоследствии этот рыцарь стараниями всё тех же Орли и Робина сослужил великую службу ирландской общине думнонского городка Кер-Тамара.

Подойдя к Робину вплотную, Битек остановился. Хмыкнул с пьяной удалью:

— Да кто ты такой будешь-то?

— Я-то? — Робин хитро прищурился. — Ты сам сказал. Божий человек. Странствую вот от монастыря к монастырю.

— Пф-ф. — Битек фыркнул, икнул, поморщился. — Странствуешь, значит? Только-то?

— Ну, положим, не только, — невозмутимо ответил Робин. — Еще и несу свидетельство о чуде Господнем добрым христианам. Слыхал ли ты, сын мой, что случилось недавно возле Кер-Ваддона?

Тут Робин набожно перекрестился, потом загадочно посмотрел на Битека.

Тот оживился, пьяно заулыбался:

— О! Чудо — это славно! Рассказывай, отче, рассказывай!

Тут Меррин наконец вспомнил, где прежде видывал этого Битека: в городском соборе. Во время воскресных проповедей тот почти всегда стоял возле самого пресвитерия и самозабвенно, вытянув шею и приоткрыв рот, внимал священнику.

— А случилось вот что, — неторопливо продолжил Робин. — Шла одна благочестивая девушка через прибрежный луг, увидала ветлу, пристроилась отдохнуть в тени. Пристроилась да и задремала. И явились к ней во сне святой Патрик, святой Давид и святой Шор — все трое разом. А надобно сказать, была та девушка ирландкой...

Стоило Робину произнести слово «ирландка», как незваные гости загомонили.

— И тут-то ирландцы вперед всех успели! — перебил Робина высокий толстяк, стоявший позади Битека.

— А что она у саксов забыла? — выкрикнул стоявший подле толстяка рыжий парень с кривым носом.

— Как что? — Робин пожал плечами. — Будто не знаешь о целебных источниках Кер-Ваддона, благословленных самим святым Давидом?

Рыжий парень смущенно кивнул, отступил назад.

— Так во́т, — продолжил Робин. — Потому, должно быть, и заговорил с ней именно святой Патрик, покровитель гаэлов. И объявил он той девушке, что надлежит ей отправиться в Думнонию и передать тамошним бриттам слова вразумления. Потому что возгордились думнонцы своей победой непомерно и позабыли, что не в одиночку изгоняли они язычников-саксов на восток! А ведь благочестивый воин Кэррадок был перенесен к ним волею Господней с берегов Туи, а ведь Мэйрион-освободительница явилась из болот Аннона, а ведь леди Хранительница пришла на Придайн из полых холмов Коннахта! А ведь с морского побережья не раз приходили бриттам на подмогу славные сыны и дочери гаэльских кланов И Лахан и Дал Каш. Так говорил святой Патрик, а святые Шор и Давид стояли рядом и сокрушенно качали головами. А когда та девица пробудилась ото сна, тотчас же у ветлы обломилась большая ветвь, и прямо из дерева явился к ней сам святой Шор — как ему и подобает, в доспехе и при оружии...

— Э... А не выдумала ли она всё это? — снова встрял толстяк.

— Не выдумала. Свидетельствую перед Господом, что я сам видел того рыцаря, — отрезал Робин и решительно перекрестился.

Толпа снова загудела — теперь уже от изумления.

А Робин вдруг поманил толстяка пальцем.

— Подойди-ка сюда, сын мой!

Тот огляделся, с недоумением сделал шаг навстречу.

И тогда Робин запустил руку за ворот своей рясы — и вдруг извлек оттуда блеснувшую бронзой фигурку.

Толстяк растерянно посмотрел на нее, разочарованно протянул:

— Игрушка...

— Игрушка? — загадочно улыбнулся Робин. — Э нет! — и, укоризненно покачав головой, грустно продолжил: — Господь с тобой, сын мой! Разве можно так называть образ святого Шора?

В толпе снова загомонили. Толстяк замер, изумленно уставился на фигурку. Битек побледнел и торопливо, испуганно сотворил крестное знамение.

— А скажи, отче, — вдруг заговорил толстяк снова. — Девица, которой явились святые Давид, Патрик и Шор, — уж не та ли это, что здесь прячется?

Робин удивленно поднял бровь.

— Зачем ей прятаться? Разве ей что-то угрожает?

— Ну, отче... — замялся вдруг кривоносый.

А Битек вдруг взял да и рубанул сплеча:

— А это смотря кто она. Ежели честная ирландка, вроде почтенной Катлин Ник-Ниалл, — разве же мы ее обидим? А ежели изменница — тут уж, отче, не взыщи!

— Верно Битек сказал, — поддакнул толстяк. — Достойную ирландку — не обидим.

Тут Меррин капельку перевел дух: по крайней мере, его матери вроде бы ничего не угрожало.

А Робин — тот аж за голову схватился:

— Что ж вы несете такое, неразумные? Да разве явился бы святой Шор недостойной?!

Битек почесал затылок, потом вдруг хлопнул себя по лбу. Пробормотал испуганно:

— Ох, грех-то какой!

И, торопливо перекрестившись, он громко зашептал на ломаной латыни: — Конви́теор дэ́о омнипоте́нти...

<...>

— Расскажи о чуде, девушка! — хриплым, незнакомым голосом распорядился Робин и закашлялся.

Вроде договорились они с Робином обо всем заранее, всё обдумали, всё обсудили. Но как же трудно давался Орли этот рассказ! Мучительно борясь с не слушающимся, сопротивляющимся языком, она старательно излагала якобы виденный сон, выдуманный от начала до конца, и чувство вины становилось у нее всё сильнее и сильнее. Очень хотелось самой поверить в рассказываемое, но это никак не удавалось. Справиться с собой помогало лишь одно: непоколебимое доверие Робину. Раз он велел — значит, так надо, значит, другого выхода нет. Правда, когда рассказ дошел до явления образа святого Шорши из ветлы, стало намного легче: здесь врать уже не приходилось. И, странное дело, тут же переменилось и настроение слушателей: насупленные лица стали понемногу разглаживаться, кто-то даже заулыбался.

— Благодарю тебя, благочестивая девушка! — торжественно произнес Робин, едва она закончила свой рассказ. — Храни же этот образ как подобает! — и протянул ей бронзово блеснувшую в свете масляной лампы фигурку.

Приняв ее, Орли поклонилась Робину, перекрестилась. Отступила было назад — но толпа вдруг загудела. И тогда Орли, повинуясь вдруг охватившему ее озарению, вновь подошла к собравшимся вокруг Робина людям и двинулась мимо них, держа драгоценного рыцаря в вытянутой руке. Те благоговейно рассматривали его, набожно крестились.

А Робин одобрительно кивнул ей украдкой, а затем возгласил:

— Так помолимся же верному рабу Божьему и непобедимому мученику святому Шору!

Потом все — и Робин, и хозяин заезжего дома, и двое поднявшихся из-за стола купцов-постояльцев, и те самые британцы — дружно читали молитву, и лишь одна Орли беззвучно шевелила губами, не смея произнести ни слова. Несчастную девушку раздирали противоречивые, никак не совмещавшиеся друг с другом чувства: она сразу и возмущалась устроенным Робином лицедейством, и восхищалась им. О том же, что натворила она сама, Орли и вовсе страшилась думать. Рассказывать про величайших святых небылицы и выдавать их за правду — прежде такое не могло присниться ей и в страшном сне.

Опомнилась Орли, лишь когда незваные гости собрались уходить. Были они к тому времени совсем присмиревшие и смущенные, а их краснолицый предводитель напоследок даже пообещал хозяину привезти бочонок самого лучшего пива — в знак извинения за беспокойство. И покидали залу они тихо-тихо, чуть ли не на цыпочках.

— Ну вот и всё, — устало улыбнулся Робин, едва за британцами закрылась дверь. — Налей-ка, почтенный Меррин ап Давет, нашей отважной Орли Ник-Кормак самую большую кружку...

— Нет-нет, я не могу, — испуганно перебила Орли.

— ...Парного молока: заслужила! — весело договорил Робин, подмигнул Орли — и вдруг снова закашлялся. Кашлял он долго, по его бледному свежевыбритому лбу крупными каплями катился пот.

— Тебе бы самому молочка попить, Робин, — вздохнула Орли. — Теплое молоко — оно от кашля помогает.

— Пустяки, — беспечно мотнул головой тот. — Дома отлежусь.

<...>

 Остаток вечера Орли разве что не пела от счастья, до того было ей хорошо. Она и правда чувствовала себя словно в гостях у родни. Давно согрелся мятный отвар, давно Этнин унесла его наверх, Робину, а они с почтенной Катлин Ник-Ниалл всё сидели и сидели вдвоем в опустевшей зале, болтая о том о сем, как старые подруги. Спохватились они, лишь когда голоса наверху затихли, а в лампе почти догорело масло.

А потом, во сне, Орли явились трое великих святых: Патрик, Давид и Шорша — и даже не подумали упрекать ее во вранье. Наоборот, святые еще и похвалили ее за находчивость — как раз по Робиновым словам всё и вышло.