Рецензия на рассказ Натальи Болдыревой "Колдун"

«Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился». (Ильф и Петров, «Золотой теленок»)

Давным-давно, когда не было интернета, телевидения и кино, славянские бабы вечерами тешились в сёлах тем, что придумывали и рассказывали друг другу страшные байки про колдунов да волколаков. Именно бабы; покушав браги, мужики вечерами спали. Вот придумает какая-нибудь Марфа какую-нибудь особо страшную историю, напугает ею при свете лучины подруженек до усрачки, и уж именно эта история поползёт от села к селу как избранная, и сплетётся где-нибудь со второю избранной, уже от другой Марфы, а потом и с третьей, и с пятой; всего каких-нибудь пару веков, и – глядь, уже мифология. Вместе с этою мифологией развивалась и субкультурка почитателей, почитавших мифы за явь: сколько их, чубатых васяток, канючило в темноте с печи со сладострастным ужасом в голосе: «Тять, а тять, расскажи про то, как волколак в соседнем селе кишки понавыпущал!» И тятя такой, сквозь сон, наполняя избу перегаром: «То к мамке, сынок, она про то знает…» 

Прошло время, и сгинули поколения легковерных васяток – которые сами вымерли, а кто в город подался и там поумнел. Жуткие россказни постепенно переползли в экраны всех мастей, уже в статусе развлекательного жанра. Как персонаж нарративчика, волколак если и не помер, то изрядно подусох. Из маститых бумагомарателей к схожей теме успел обратиться А.К.Толстой в повести «Семья вурдалака». А больше… а больше и не упомню.

Но вот – Наталья Болдырева, преемница, так сказать, традиции. Менее, конечно, маститая, чем Алексей Константинович, но куда более вдумчивая (дотошная? изобретательная? азартная?) в исполнении. Говоря об исполнении, я не имею в виду сюжетную часть: и там, и сям, и вообще везде, где есть конфликт <чел vs нежить>, – всегда приблизительно одно и то же: челы держат оборону в б.м. укреплённом месте, а трупаки атакуют, по-разному, на усмотрение автора: иногда неспешно, по-мертвецки, а иногда и неожиданно шустро. Выдумывать что-то новое в этом жанре бесперспективно.

Прикол рассказа Н.Болдыревой «Колдун» в другом. А именно – в языке. Приколы, как и многое другое, бывают двух типов: удачные и нет. Мне бы очень хотелось, чтобы прикол «Колдуна» был удачным, но… увы-с. Сначала – ложку мёда, т.е. о том, почему бы мне этого хотелось. Дело в том, что Н.Болдырева, по ощущениям, вполне могла бы писать. Не те мудовые рыдания, от которых ломится сайт, а вполне себе литературу. Тому, должно быть, способствует филологическое образование, о котором Наталья скромно упоминает у себя в профиле. Так или иначе, заметно, что человек способен дружить со словом и грамотно выстраивать повествование. Где-нибудь в текстах Натальи, возможно, эти способности дают о себе знать не только намёками, но что касается «Колдуна», то… то здесь мы погружаемся в бочку дёгтя.

Вполне буквально. Мы погружаемся в бочку словесного дёгтя. Понимаете ли, в чём дело. Я – критикующий читатель. И критикую со своей читательской колокольни. Когда я читал того же А.К., мне со своей колокольни в плане критики и разглядеть-то особо нечего было: сюжет хорош, язык – прекрасен (хоть и в переводе с французского). Несколько старомоден, да, но при этом ни лексиконом, ни фразеологизмами не выбивающийся за пределы для меня приемлемого. Читалось поэтому хорошо, читалось с интересом. Здесь я, пожалуй, сформулирую своего рода правило: язык не должен мешать поглощению сюжета.

В «Колдуне» язык мешал. Язык конкретно мешал. Представьте себе набитую бутылочными осколками яму, на дне которой лежит некий предмет, отождествляющий смысл, и который вам, как читателю, надлежит достать. Представили? Значит, вы получили представление о чтении этого рассказа. С первых же строчек и через весь текст мне приходилось лазить в Википедию и узнавать что такое лихоманка, жито, треух, ость, сенцы и т.д. и т.д. и т.д. Автор, надо отдать должное, иногда там же, в тексте, поясняет. В одном предложении непонятный «треух», и тут же, в следующем – «волчья шапка». Выглядит такая забота… то ли трогательно, то ли комично, я так и не разобрался. Эмм. Я, понимаете ли, не славист ни разу. В пейзанском укладе прошлых веков тоже мало что понимаю. Имею право? И мне все вот эти вот слова кайфу не добавляют, они мне не просто мимо, они мешают.

Слова, однако, словами, но ведь ещё и… манера изложения, простите за оскорбление вашего слуха. Манеру изложения автор, надо понимать, адаптирует под некий старорусский деревенский язык. Который мне, естественно, неведом, и грамматика которого, судя по ряду встречающихся в тексте паттернов, чем-то напоминает грамматику романских языков, а именно в той её части, где доны-педро херят существительные и обходятся личными окончаниями глаголов. Ну, ладно, допустим. Но ведь смысл от этого не должен страдать. В рассказе же он частенько находится на грани понимабельности. Вот, например,

«К рассвету Игнат отступил в сенцы и захлопнул дверь. Враз ударилось тяжко – посыпалась труха из щелей – заскреблось когтями. Задвинув засов, метнулся Игнат в избу, схватил бадейку студеной воды, да плеснул под порог. Снаружи отступило, стихло».

Вопрос к залу: из каких щелей посыпалась труха? Кабы знать что именно и обо что ударилось враз и тяжко, мы, вероятно, сумели бы ответить на этот вопрос с уверенностью. А так, мы можем лишь строить достаточно кривые (с точки зрения смысла) предположения о трухлявых щелях в двери.

Вообще говоря, создалось впечатление, что рассказ писался, что называется, «для своих», для тех, кто «в теме», кто понимает в колдунах, гробах, волколаках  –  вот в этом всём. Более, чем допускаю, что у прошаренной аудитории рассказ нареканий не вызовет вовсе, но… хо-хо. Тогда б его надо как-то… ну… позиционировать, маркировать. Предупреждать, в конце концов. Прямо в аннотации: кто не понимает в колдунах и волколаках – проходите дальше, время не тратьте. 

Нет, ну правда, ну чесслово. Рассказ насыщен всякого рода действием, чисто физическим: пошёл, отворил, схватил, приподнял, лёг, встал, захлопнул. И вот я ни-че-го, помимо самого грубого существа, из этого действия для себя не вывел. Что за расколбас с Ваняткой – просто прихворнул, али перед таинством так положено? Зачем деду Игнату было хранить в гробу жито? Зачем опустошать этот гроб, накликая нечисть? Откуда изначально взялись волколаки – колдун пошалил? Или кто? Что за тема с этим Тимошкой? Почему дед Игнат не угандошит его? (Кстати, «дед Игнат» – штампище адский, других имён, что ли нет?) И в чём, так сказать, сакральный смыл преемственности колдовства? И т.д. и т.д. Возможно, я и сумел бы всё это понять с первого прочтения, не сделай Н.Болдырева ставку на.. мм.. стилистику. Но – ставки сделаны, господа – и второго прочтения от меня не будет, не мазохист же я.