Об открытиях

Давайте, может, жуткого наброшу?

Мне вновь вспоминается господин Якоб Роггевен, великий мореплаватель, чья гравюра висела в нашей с братом комнате. Готовя себя к карьере демонолога (все мои приготовления обыкновенно сводились к ловле слабосильных адских отродий на пустыре да прилежном штудировании обрывков бумаги, обнаруживаемых в мусоре алхимической лавки), я мало интересовался его путешествиями и свершениями, находя их сказочными, похожими на вымышленные приключения Синбада-Морехода, но брат загорелся этим делом по-настоящему. Стоило мне замешкаться, как он принимался угощать меня историями, и так ловко, что обыкновенно успевал скормить одну-две, прежде чем я успевал опомниться. Черт его знает, где он их брал, может и выдумывал, но некоторые из них врезались мне в память.

Например, история про остров Эюстэйнхлифар, открытый им вскоре после трагической истории с «Тинховеном». Этот остров казался безлюдным и даже необитаемым, но наблюдатели на мачтах обнаружили, что он буквально усеян истуканами – огромными, высеченными из камня головами, высота которых достигала до четырех баденских рут[1]! Когда Якоб Роггевен высадился, чтобы исследовать остров лично, его ждало потрясающее открытие – исполинские головы оказались ничуть не каменными, а вполне человеческими, хоть и чудовищных, гипертрофированных, пропорций. Под огромными покатыми лбами блестели живые, хоть и безумно вытаращенные глаза, огромные губы беспрестанно шевелились, исполинские носы безостановочно втягивали в себя воздух. Это зрелище было таким противоестественным и жутким, что долгое время отважные моряки не решались даже высадиться на берег, такое почтение и ужас испытывали перед гигантскими головами. А ведь это были не какие-нибудь рыбаки, а опытные императорские мореходы, многие из которых прошли «ревущие сороковые» с их страшными шквалами из аквафортиса[2], разъедающими людей до костей, и «неистовые пятидесятые», в водах которых жили существа, от одного вида которых мог помутиться рассудок. 

Гигантские головы нагнали на всех страху. Может, они и не были опасны сами по себе, как не может быть опасна никакая голова, лишенная членов, но так зловеще глядели в сторону корабля и так зловеще что-то бормотали, что даже завзятые храбрецы ощутили сквознячок в кишках. 

Гадая о том, откуда могли взяться такие странные создания и какие силы их породили, корабельные офицеры «Аренда» выдвинули много интересных предположений. Одно из главенствующих заключалось в том, что гигантские головы (их быстро нарекли «копфколоссами») когда-то были обычными дикарями, исправно служащими адским владыкам, но совершили непростительную оплошность, справляя какой-то важный ритуал, вследствие чего оказались наказаны чрезвычайно жестоким образом. Никто не знал, в чем заключалась их вина, равно и того, отчего владыки выбрали столь странное наказание, но все сходились во мнении, что участь этих несчастных страшна и незавидна.

Впоследствии, когда примитивные дикарские письмена, найденные на острове, были расшифрованы, эта версия обрела блестящее подтверждение. Дикари, проживавшие на этом острове, славили адских владык, исправно справляя ритуалы, но в какой-то оказались поражены страшным недугом, который быстро калечил их, не щадя ни стариков, ни детей. Тела и члены заболевших быстро иссыхали, точно корни, лишенные питательных соков, головы же, напротив, стремительно и страшно увеличивались в размерах, делаясь пугающе большими и тяжелыми, как валуны. В какой-то миг их жалкие тела более не в силах были выносить страшный вес, ломаясь под этой непомерной тяжестью, головы же и после этого продолжали стремительно расти, делаясь гигантскими, но при том совершенно беспомощными наблюдателями, прикованными к месту до конца своих дней. 

Якоб Роггевен был человеком не только потрясающей интуиции, служащей верным подспорьем всякому навигатору и моряку, но и блестящего ума. Разглядывая в подзорную трубу меланхоличных копфколоссов, чье беспрестанное бормотание сливалось в оглушительный, царящий над островом, рокот, он сделал предположение, которое могло бы показаться не только остроумным, но и отчаянно интересным для всякого уважающего себя философа. Что, если участь этих дикарей – вовсе не наказание за совершенные ими грехи, предположил он, а как раз даже напротив – награда адских владык за их преданное и самозабвенное служение?

Что более всего отравляет существование бессмертной душе, жаждущей услужить адским владыкам? Иногда голод, иногда телесные тяготы или немощь, но чаще всего – суета и мирские хлопоты. Скованные ими, будто веригами, погрязшие в тщете быта, мы забываем о нуждах своей души, замещая высокое духовное грубым телесным, обрекая себя на ничтожную тленность, в которой тонем. Может ли в полной мере думать о духовном развитии тот, кто размышляет, где ему взять завтра новые ботинки и что положить в котел? Способен ли нравственно развиваться тот, кто думает лишь о красотках да о векселях? По силу ли обрести душевный покой тому, кто безраздумно тратит свою отнюдь не бесконечную жизнь, разменивая ее, точно медь у рыночных менял, на тысячи вещей, которые сами по себе ни для чего не нужны- на охоту, досужую болтовню, стирку, наблюдение за погодой, пиво в корчме, никчемные разговоры, бессмысленный смех… 

Быть может, предположил Якоб Роггевен, копфколоссы вовсе не несчастные страдальцы, подвергнутые жестокому наказанию адскими владыками, а напротив, счастливейшие из ныне живущих? Избавленные от всех тревог и нужд, которые диктует им смертное тело, от мелочных хлопот и бессмысленных обязанностей, они способны посвятить себя без остатка созерцанию окружающего мира и размышлениям – практикам, через которые душа способна достичь истинного благородства. Если так, быть копфколоссом – счастливейшая участь из всех возможных. Только счастливчик может позволить себе вечность, наполненную бесконечными размышлениями, отмежеванную от всех тех тысяч мелких вещей, которыми мы захламляем свою жизнь, будучи уверены в том, что именно они-то и есть жизнь…

Якоб Роггевен был так воодушевлен возможностью пообщаться с этими существами, посвятившими жизнь безмятежным размышлениям, что первым сел в шлюпку, отправляющуюся к Эюстэйнхлифару. Люди, имеющие возможность бесконечно созерцать саму жизнь, должны быть величайшими умами среди ныне живущих, рассудил он, потому вдвойне нелепо упускать шанс свести с ними знакомство. Он надеялся встретить на острове великих философов, нашедших лекарство от многих душевных недугов. Мудрецов, построивших совершенное общество, избавленное от тирании и распрей. Ученых, познавших все тайны человеческого сознания. 

И, надо думать, был порядком обескуражен, столкнувшись с копфколоссами воочию.

Их речь, сливающаяся в сплошной, слышимый издалека, рокот, не была потоком человеческой премудрости, как ему представлялось, лишь бессмысленным нечленораздельным бормотанием, в котором ему не удалось бы разобраться даже знай он все существующие на свете языки и наречия. Копфколоссы извергали из себя звуки, свирепо пуча глаза, но точно также бормочет ребенок, не вкладывая в свою речь ни малейшего смысла. Многие просто пускали слюну, застывшими остекленевшими глазами пялясь на солнце или корчили жуткие гримасы друг другу. Они не были способны к разговору. Они не были способны даже сознавать, что к ним обращаются. Если им и были ведомы сокровища человеческого разума, эти сокровища оказались заперты так надежно, что ни один самый ловкий взломщик не смог бы до них добраться. 

Копфколоссы были безумны.

Годы, проведенные в размышлениях, пагубно сказались на них, расстроив тонкую взаимосвязь невидимых механизмов, которые мы именуем рассудком. По всей видимости, для того, чтобы сделаться философом и мудрецом, требовалось нечто большее, чем возможность безмятежно созерцать жизнь, будучи избавленным от волнений и хлопот. Нечто куда как большее…

Эюстэйнхлифар был не островом мудрецов, познавших жизнь, он был островом беспомощных безумцев, одним огромным хирургическим бараком, где воют, извиваясь на своих койках, несчастные, потерявшие разум на поле боя. Иные копфколоссы еще пытались что-то сказать, будто бы смутно припоминая свое происхождение, другие же лишь вопили и плевались, окончательно впав в помешательство. Единственными обитателями острова, которых полностью устраивало данное положение вещей, были песчаные крабы. Существа крошечные и трусливые, они опасались приближаться к головам, находящимся в сознании и громко кричащим, однако охотно лакомились теми, кто впал в забытие, окончательно истощив силы рассудка. Якоб Роггевен и его люди обнаружили множество таких, но помочь им были не в силах. Крабы неспешно объедали мягкие ткани с лиц, пробираясь все глубже и глубже, превращая глазницы в огромные, наполненные скрипучими шевелящимися телами каверны, а рты - в глубокие зловонные гроты, полные хитиновых осколков, водорослей и песка. Самое страшное было в том, что иногда такие заживо обгладываемые крабьим племенем копфколоссы сохраняли остаточные признаки жизни, вяло шевеля глазами, пожелтевшие склеры которых уже кишели хищниками, или вяло тряся языками, превратившимися в одну большую, усеянную крабами, губку…

Участь копфколоссов была незавидна. Как и все существа, слишком беспомощные, чтобы защитить себя, слишком большие, чтобы не привлекать к себе внимания, они были обречены и если просуществовали так долго, то только лишь потому, что обитали на удаленном от всех ветром и течений острове. Едва только корабли Роггевена вернулись из своей экспедиции, на Эюстэйнхлифар устремились пройдохи всех мастей, охотники, авантюристы и добытчики. Те, кто побогаче, снаряжали могучие баркентины и пинасы, кто победнее – довольствовались утлыми вельботами. Но и те и другие в короткое время сколотили себе изрядные состояния.

Грубые волосы копфколоссов не могли состязаться с овечьей шерстью по мягкости, однако оказались в должной мере жестки, чтобы плести из них корабельные канаты, неудивительно, что тысячи усердных брадобреев за следующие годы обкорнали их подчистую. Ушной воск нашел спрос в качестве тележной мази и средства от вшей. Ресницы стали превосходным материалом для щеток и кистей. Глазные яблоки охотно скупались учеными и алхимиками по всему миру, от Тронхейма до Марселя, из них изготавливали какие-то оптические приборы. Даже языки нашли спрос – мало того, что они представляли собой отменное мясо, сделавшееся усладой гурманов по всему свету, их сухожилия оказались непревзойденным материалом для клавесинных струн и арбалетов. 

Но настоящим сокровищем, которым беззлобные великаны поделились с миром, стали зубы. 

Не уступающие по своим качествам слоновьей кости, белоснежные, прочные, не изъеденные сахаром, табаком и разнообразными алхимическими зельями, которые в ходу у просвещенных господ, они в самое короткое время сделались столь популярны, что в короткое время переполнили императорские рынки, хлынув дальше, подчинив себе чопорную Британию, самодовольную Францию и варварскую Россию. 

Элегантные статуэтки для каминной полки и столовые приборы, инкрустированные шкатулки и изящные табакерки, корпуса хронометров и рукояти перочинных ножей, игральные кости и ручки для вееров, фортепианные клавиши и дамские гребни, прекраснейшие камеи и пудреницы, резные панно и мозаики, ручки зонтов и навигационные приборы – все это изготавливалось из зубов копфколоссов. 

Поначалу, несмотря на всю свою алчность, добытчики старались изымать материал осторожно, даже с некоторой деликатностью, зуб за зубом, орудуя кирками и ломами – работа еще более опасная чем у рудокопов гарцких шахт. Не один десяток отважных зубодеров расстался с жизнью, сделавшись окровавленной ветошью в челюстях великанов, захлебнувшись в бурных слюнных потоках или погибнув в противоборстве с гигантским языком, способным подобно убийственному моллюску размозжить все кости в теле. Но едва только на Нюрнбергской бирже случился бум и зубы копфколоссов поднялись в цене до двенадцати талеров за пфунд, вся деликатность была забыта. В ход пошли осадные машины, которыми выдирали по нескольку зубов сразу, лошадиные упряжки и примитивные пороховые бомбы. Гигантские головы с развороченными челюстями быстро погибали от кровопотери или заражения, но до поры до времени никого это не заботило – Эюстэйнхлифар был столь густо усеян головами, что работы хватало на всех. 

Все закончилось с прибытием кораблей «Бранденбурго-Африканской Компании[3]». Украшенные хищно взъерошенным красным грифом корабли выплеснули на берег не просто артели, но целые полчища рабочих, суетливых как муравьи, а кроме того - стада запряженных монфортов, хищно рычащие грузовые аутовагены и огромные осадные башни, напоминающие те, что служат для крушения крепостей, но словно бы созданные безумным цирюльником, ощетинившиеся жутковатыми пилами, гигантскими ампутационными ножами, сложными ланцетами и щипцами. 

Работа закипела так, что весь следующий месяц доносившийся к Европейским берегам ветер пах паленой костью. Ребята из «БАК» работали не как врачи или рудокопы, скорее они напоминали хладнокровных ландскнехтов фон Валленштейна. В дело шло все. Кожные покровы лица отдирались и распарывались, из них получались недурные паласы, торговлю которыми живо наладили с Голландией. Нежные мочки ушей после соответствующей обработки шли на перины, а сами ушные раковины превращались в превосходные лохани и даже ванны. Из носовых хрящей благодаря их превосходной упругости получалась изысканная мебель, кроме того, их облюбовали для своего дела мастера каретных дел. Особенным спросом пользовалась нежная и эластичная кожа век – столичные модницы принялись наперебой шить из нее платья и кардиганы, кроме того, она оказалась превосходным материалом для гардин. 

Гигантские головы, позабыв о временах бесконечных грез, медленно разъедавших их рассудок, кричали уже беспрестанно – пока чудовищные гидравлические сооружения разрывали их челюсти, целые отряды, вооруженные пилами и кайлами, проникали внутрь, чтобы бесцеремонно и решительно вырвать все, что способно представлять хоть малейшую ценность. По сравнению с ними крошечные песчаные крабы уже не показались бы такой угрозой…

Счетоводы «БАК» своей холодной жестокостью могли бы затмить многих адских владык. Даже когда все мягкие ткани были отсоединены, препарированы и законсервированы, оставив только голый костяной сосуд, работа еще не была закончена. Кости мололись здесь же на специальных мануфактурах, превращаясь в удобрение, кормовые добавки для кур и свиней, тальк и пудру. Мозг великих мыслителей шел на производство масел, экстрактов и соусов, кроме того, кстати выяснилось, что изготовленный из него лосьон благодаря своей жирности и питательности пользуется известной популярностью у дам в качестве крема для кожи. 

Мир сожрал безмозглых и беспомощных гигантов, сам того не заметив. Через три года после открытия Якоба Роггевена остров Эюстэйнхлифар лишился половины своих обитателей, через шесть лет сделался одной большой пустыней, усеянной заброшенными бараками, в которых когда-то жили рабочие, да скелетами фабричных зданий. Кое-где еще можно было встретить мумифицированные тела лошадей и монфортов да выжженные участки песка, по которым можно было узнать бывшие коптильни. Ни одного копфколосса на острове не осталось.

Капитан Якоб Роггевен, намереваясь спасти популяцию открытых им существ, насколько это было возможно в его силах, захватил с собой пару весьма внушительных образцов, которых с почтением преподнес в дар императорской чете. Увы, эта забота хоть и продлила жизнь причудливому виду копфколоссов, однако бессильна была его спасти. Две гигантские головы, получившие имена Зигфрида и Кримхильды[4], были отправлены в Шветцингенский императорский дворец, где счастливо коротали время, пока не пришел их черед. Зигфрид погиб в тысяча восемьсот четвертом – беспутный мальчишка, императорский племянник, взялся использовать его в качестве мишени, паля из охотничьего мушкета, одна из пуль случайно пробила височную кость. Кримхильда пережила его лишь на несколько лет. День ото дня она становилась все рассеяннее и сонливее, стремительно погружаясь в летаргическое оцепенение, даром придворные врачи проводили ей впрыскивания, а специально приставленные пажи ежеминутно кололи иголками. Слишком поздно обленившиеся дворцовые слуги обнаружили, что гигантскую голову изнутри выедают пробравшиеся с кухни орды муравьев. К тому моменту, когда это вскрылось, бедняжка уже лишилась половины содержимого черепа и могла лишь изредка мычать, выкатив глаза. Чтобы не продолжать мучений, решено было утопить ее в дворцовом пруду. 

[1] Здесь: приблизительно 12 м.

[2] Аквафортис – распространенное у алхимиков наименование для азотной кислоты.

[3] Бранденбурго-Африканская Компания (нем. Brandenburgisch-AfrikanischeCompagnie) – немецкая компания, учрежденная для внешней торговли, существовавшая с 1682-го по 1711-й годы.

[4] Зигфрид и Кримхильда – супруги из средневековой поэмы «Песнь о Нибелунгах».

"Демон номер двести двенадцать" почти на две трети состоит из подобных отрывков. Кусочков текста, которые посвящены миру, безоговорочно отданного на откуп адским владыкам. И многие реалии нашего мира поданы именно таким образом. Неприятным, плохим, нарочито скверным. Реальные события, реальные персонажи, реальные соотношения народных масс и желаний. 

Нравится ли мне это писать? Нет. Я бы отдал несколько лет жизни, чтоб никогда не открывать для себя "Броккенбургских ведьм" и никогда про них не писать. Брошу ли я? Нет, не брошу. Даже у самого страшного путешествия должен быть финал. Я иду к этому финалу, время от времени содрогаясь от отвращения или испытывая отчаянный стыд. 

Это путешествие будет закончено. И тогда, как знать, может мне станет немного легче на душе.