Пейзаж буквами
Автор: Джиджи Рацирахонана
я тут пообещала добрым людям написать инструкцию по написанию пейзажей. Вы, камрадес, все читали описания пейзажей? Признайтесь честно, как часто вы НЕ ЧИТАЛИ описания пейзажей?
Герой подходит к окну и подробно перечисляет все, что там видно, как будто он экзамен у окулиста проходит. Даже если в голове у автора вид красивый, "кипенно-белый песок пляжа" или там "возвышавшиеся, как могучие стражи, затянутые дымкой первой весенней листвы, далекие горные склоны" (брррр) прямо в картинку, а тем более в эмоционально окрашенную картинку, в глазах читателя не превратятся.
А щас я вам расскажу, как надо, чтоб превратились.
Во-первых, вы должны понимать, нахера в сюжет вообще пришло описание пейзажа. Вам оно надо для чего? Вот какую конкретно задачу мы решаем этим описанием? Мы тут будем разворачивать в этих елках рассадку снайперов? Мы получили это мрачное ущелье в лен от барона и прикидываем, где тут строить дом, и не лучше ли обнести его стеной? Мы пришли по грибы? Мы в печали и нам, строго говоря, все равно на что смотреть, ну лишь бы что-то двигалось, о, вон ворона? Мы приехали в заповедник описывать изолинии стадий сукцессии? Мы приехали в заповедник в компании предыдущего актора и собираемся подсчитывать распространенность арахнидов? Мы приехали в этот заповедник, чтобы написать доклад о наличии в нем ценной древесины и думаете, как бы так написать, что вывоз отсюда ее нерентабелен ваще? (но чот я увлеклась, пока хватит)
У вас описания этого пейзажа перечисленными позициями все будут совершенно разными, и совпадать у каждого с каждым будет десяток слов от силы, причем у каждой пары разных, а общей лексики ну слова три пожалуй, только и наберется на страницу описания.
Тут часто говорят, что нууу, это когда от первого лицаааа. Неа. Необязательно. Если вы пишете "Антон посмотрел направо. Там стояло..." - вы не можете писать то, на что у Антона не хватило бы зрения и внимания. Потому что тут подразумевается "Антон посмотрел направо, и увидел, что там стояло..."
Это не только к пейзажам относится. Именно вот это - тот косяк, когда мужественный герой смотрит на героиню и полторы страницы видит только, какого на ней покроя платье. Или когда тонкая нежная горожаночка, спасенная героем, на три страницы замирает в восторге при виде арсенала у него в избушке.
Но, конечно, когда речь авторская, бывает, что герой никуда и не смотрит, упал и заснул у костра. а автор такой "И Антон, уставший и встревоженный, даже не видел, какая красота была у него вокруг..."
И тут возникает вопрос. А нафига автор, вместо того, чтобы перепрыгнуть вместе с читателем в то место где Антон уже встал, отлил, умылся, вытряхнул из волос комаров, перекусил, затоптал костер и двинулся дальше - зачем автор таскает читателя по именно этому пейзажу, как неумолимый экскурсовод? Зачем? Какое это имеет значение? Может быть, через десять глав Антона спросят, не хочет ли он бросить эту сраную геологию и уехать в город обратно, а он вдруг призадумается? Или, наоборот, Антон встретит Ивана Ильича, который тут сидит доктором двенадцатый год, и совершенно его не поймет, потому что Антону все эти красоты поперек головы, а Ильич непонятный дурак-интеллигент, и кстати хорошо бы у него спиртику спросить? То есть как подготовка условий к каким-то решениям, которые прижется принимать позже - отлично, пейзаж полезен. А просто так - ну. нет.
И вот когда мы знаем, ЗАЧЕМ пейзаж писать, то начинает выстраиваться то, ЧТО в нем описывать.
Для этого есть хорошая модель из гештальт-психологии. Она говорит, что когда мы видим неважно что, то от наших предварительных условий зависит то, что мы вообще увидим. потому что часть данных всегда остается необработанными как незначимые, а часть - наоборот, собирается во что-то осмысленное, но все зависит от нашей предварительной подготовки. В одних и тех же цветочных узорах на коврах и обоях кто-то видит монстров, смешных цахесов в высоких париках и бегущих страусов, а кто-то другой хуи. Это нормально. Так вот, с пейзажем то же самое.
И вот ваш персонаж или ваш рассказчик смотрит на пейзаж ииии??? Какая у него фигура из этого всего слипнется?
"вот эта сторона при обстреле хуже всего прикрыта"
"так, тут начало овраг размывать, если строиться. то придется все укреплять"
"кубометров триста хорошей древесины, но как вывозить?"
"наверняка тут филин водится, надо под тем деревом с большим голым суком погадки посмотреть"
"Зимой вероятны лавины, вон поломанные елки"
"Тот ствол похож на голую бабу"
"О, гриб!!! Съедобный!"
То есть если у вас "горные кряжи похожи на приготовившихся к нападению воинов" - то рассказчик или герой, во-первых, видали этих самых воинов, во-вторых, чем-то встревожен, в третьих, вообще склонен к антропоморфизму чего ни попадя. Практично настроенный герой будет думать о проходимости, о том, сколько зимой жахнет снега, о том, что там, в лесу, наверняка не так жарко, как на равнине и глянь-ка, какая зелень яркая - стопудов там есть родники и ручьи, с гор-то чистое течет. Ребенок думает о том, водятся ли под елками гномы и нет ли там земляники. Поэт думает о том, какие думы это все навевает (если у вас главгер поэт, это вообще-то сложно)
Понятно, что чтобы правильно собрать фигуру из фона, сначала надо сильно подогнаться под душевное состояние героя или хотя бы поразмышлять о том, какой образ рассказчика вы хотите протранслировать читателю.
Так. вот. теперь - слайды.
Чуваки забираются на опасное высокое место, чтобы с него посмотреть на другое опасное высокое место, где двое из них уже чуть не сложились. Разглядывают (заодно покажем читателю местность), чешут в затылках, замечают кое-что, благодаря чему от идеи лезть снова отказываются, а находят еще более упоротый способ. За компанию дается информация - о высоте, о социальной структуре местности, на которой они находятся, о сравнительных характерах персонажей и их иерархии и еще немножечко на будущее о местных магических обстоятельствах. Пожалуйста.
Герой подходит к окну и подробно перечисляет все, что там видно, как будто он экзамен у окулиста проходит. Даже если в голове у автора вид красивый, "кипенно-белый песок пляжа" или там "возвышавшиеся, как могучие стражи, затянутые дымкой первой весенней листвы, далекие горные склоны" (брррр) прямо в картинку, а тем более в эмоционально окрашенную картинку, в глазах читателя не превратятся.
А щас я вам расскажу, как надо, чтоб превратились.
Во-первых, вы должны понимать, нахера в сюжет вообще пришло описание пейзажа. Вам оно надо для чего? Вот какую конкретно задачу мы решаем этим описанием? Мы тут будем разворачивать в этих елках рассадку снайперов? Мы получили это мрачное ущелье в лен от барона и прикидываем, где тут строить дом, и не лучше ли обнести его стеной? Мы пришли по грибы? Мы в печали и нам, строго говоря, все равно на что смотреть, ну лишь бы что-то двигалось, о, вон ворона? Мы приехали в заповедник описывать изолинии стадий сукцессии? Мы приехали в заповедник в компании предыдущего актора и собираемся подсчитывать распространенность арахнидов? Мы приехали в этот заповедник, чтобы написать доклад о наличии в нем ценной древесины и думаете, как бы так написать, что вывоз отсюда ее нерентабелен ваще? (но чот я увлеклась, пока хватит)
У вас описания этого пейзажа перечисленными позициями все будут совершенно разными, и совпадать у каждого с каждым будет десяток слов от силы, причем у каждой пары разных, а общей лексики ну слова три пожалуй, только и наберется на страницу описания.
Тут часто говорят, что нууу, это когда от первого лицаааа. Неа. Необязательно. Если вы пишете "Антон посмотрел направо. Там стояло..." - вы не можете писать то, на что у Антона не хватило бы зрения и внимания. Потому что тут подразумевается "Антон посмотрел направо, и увидел, что там стояло..."
Это не только к пейзажам относится. Именно вот это - тот косяк, когда мужественный герой смотрит на героиню и полторы страницы видит только, какого на ней покроя платье. Или когда тонкая нежная горожаночка, спасенная героем, на три страницы замирает в восторге при виде арсенала у него в избушке.
Но, конечно, когда речь авторская, бывает, что герой никуда и не смотрит, упал и заснул у костра. а автор такой "И Антон, уставший и встревоженный, даже не видел, какая красота была у него вокруг..."
И тут возникает вопрос. А нафига автор, вместо того, чтобы перепрыгнуть вместе с читателем в то место где Антон уже встал, отлил, умылся, вытряхнул из волос комаров, перекусил, затоптал костер и двинулся дальше - зачем автор таскает читателя по именно этому пейзажу, как неумолимый экскурсовод? Зачем? Какое это имеет значение? Может быть, через десять глав Антона спросят, не хочет ли он бросить эту сраную геологию и уехать в город обратно, а он вдруг призадумается? Или, наоборот, Антон встретит Ивана Ильича, который тут сидит доктором двенадцатый год, и совершенно его не поймет, потому что Антону все эти красоты поперек головы, а Ильич непонятный дурак-интеллигент, и кстати хорошо бы у него спиртику спросить? То есть как подготовка условий к каким-то решениям, которые прижется принимать позже - отлично, пейзаж полезен. А просто так - ну. нет.
И вот когда мы знаем, ЗАЧЕМ пейзаж писать, то начинает выстраиваться то, ЧТО в нем описывать.
Для этого есть хорошая модель из гештальт-психологии. Она говорит, что когда мы видим неважно что, то от наших предварительных условий зависит то, что мы вообще увидим. потому что часть данных всегда остается необработанными как незначимые, а часть - наоборот, собирается во что-то осмысленное, но все зависит от нашей предварительной подготовки. В одних и тех же цветочных узорах на коврах и обоях кто-то видит монстров, смешных цахесов в высоких париках и бегущих страусов, а кто-то другой хуи. Это нормально. Так вот, с пейзажем то же самое.
И вот ваш персонаж или ваш рассказчик смотрит на пейзаж ииии??? Какая у него фигура из этого всего слипнется?
"вот эта сторона при обстреле хуже всего прикрыта"
"так, тут начало овраг размывать, если строиться. то придется все укреплять"
"кубометров триста хорошей древесины, но как вывозить?"
"наверняка тут филин водится, надо под тем деревом с большим голым суком погадки посмотреть"
"Зимой вероятны лавины, вон поломанные елки"
"Тот ствол похож на голую бабу"
"О, гриб!!! Съедобный!"
То есть если у вас "горные кряжи похожи на приготовившихся к нападению воинов" - то рассказчик или герой, во-первых, видали этих самых воинов, во-вторых, чем-то встревожен, в третьих, вообще склонен к антропоморфизму чего ни попадя. Практично настроенный герой будет думать о проходимости, о том, сколько зимой жахнет снега, о том, что там, в лесу, наверняка не так жарко, как на равнине и глянь-ка, какая зелень яркая - стопудов там есть родники и ручьи, с гор-то чистое течет. Ребенок думает о том, водятся ли под елками гномы и нет ли там земляники. Поэт думает о том, какие думы это все навевает (если у вас главгер поэт, это вообще-то сложно)
Понятно, что чтобы правильно собрать фигуру из фона, сначала надо сильно подогнаться под душевное состояние героя или хотя бы поразмышлять о том, какой образ рассказчика вы хотите протранслировать читателю.
Так. вот. теперь - слайды.
Чуваки забираются на опасное высокое место, чтобы с него посмотреть на другое опасное высокое место, где двое из них уже чуть не сложились. Разглядывают (заодно покажем читателю местность), чешут в затылках, замечают кое-что, благодаря чему от идеи лезть снова отказываются, а находят еще более упоротый способ. За компанию дается информация - о высоте, о социальной структуре местности, на которой они находятся, о сравнительных характерах персонажей и их иерархии и еще немножечко на будущее о местных магических обстоятельствах. Пожалуйста.
На верху виадука действительно было ветрено. Ванг и Жур держались за перила без всякого стеснения — обыденно, но цепко. Ванг в конце подъема внезапно начал прихрамывать. Кажется, он приврал Петеану насчет того, как давно и как именно его лечили в последний раз.
Бухта лежала перед нами, наполненная кораблями, малыми яликами и рыбацкими лодками, шныряющими туда-сюда. Чем дальше вглубь, тем пустыннее; от острова, заросшего кустарником, до белой струйки водопада — никого.
— Так вы докуда дошли? — спросил я.
Жур уверенно ткнул пальцем.
Я крякнул. То, что на карте обозначалось как несколько широких расселин и обрыв, выглядело живым глазом как мешанина каменных пальцев, наполовину скрытых в густой зелени.
— Второй вопрос — как вы его оттуда вытащили?
Жур и Ванг обернулись на меня, переглянулись.
— Чудом,— наконец сформулировал Жур. Ванг скривился, но кивнул, подтверждая.
— Если бы я сначала посмотрел отсюда,— признался брат,— никогда б туда не полез.
Жур вытащил подзорную трубу, Ванг другую, и они принялись внимательно изучать берега.
Я посмотрел вниз.
Дымчатая дуга виадука падала из-под наших ног. В крыши, в зелень старых деревьев Моста. Где-то на полпути между мной и ближайшей крышей пролетела стайка городских голубей, что гнездятся вокруг каминных труб и на заброшенных балкончиках. Виадук, узкий, едва разойтись двоим, крутой и никуда не ведущий, даже не на все карты наносился. На нас троих, гуськом взбиравшихся по полупрозрачным ступеням, показывали пальцами и что-то кричали случайные прохожие, пока их голоса не исчезли в гудении ветра между перилами.
Но что виадук! Весь Мост лежал под ногами. Семь параллельных улиц, идущих с Юга на Север параллельно па-
рапетам, бесчисленные поперечные улочки, башни тысячелетней постройки и новенькие дома; склады, магазины,
гостиницы, огражденные крепостцы серьезных домов и скромные особнячки старинных семейств; суды, библио-
теки, торговые палаты и острый шпиль университета. Театры, пассажи, еще магазины, окутанные листвой крыши
королевского квартала и в противоположном конце Моста — скопление башен магической школы. Я отвернулся и поискал взглядом дом Петеана. Крошечная, на два чердачных окна, красная крыша у задней стороны мраморно-
го здания какого-то банка.
— Брат, посмотри-ка, что это? — спросил я, прищурившись. Над цирковой площадью болталось... что-то округлое.
Бухта лежала перед нами, наполненная кораблями, малыми яликами и рыбацкими лодками, шныряющими туда-сюда. Чем дальше вглубь, тем пустыннее; от острова, заросшего кустарником, до белой струйки водопада — никого.
— Так вы докуда дошли? — спросил я.
Жур уверенно ткнул пальцем.
Я крякнул. То, что на карте обозначалось как несколько широких расселин и обрыв, выглядело живым глазом как мешанина каменных пальцев, наполовину скрытых в густой зелени.
— Второй вопрос — как вы его оттуда вытащили?
Жур и Ванг обернулись на меня, переглянулись.
— Чудом,— наконец сформулировал Жур. Ванг скривился, но кивнул, подтверждая.
— Если бы я сначала посмотрел отсюда,— признался брат,— никогда б туда не полез.
Жур вытащил подзорную трубу, Ванг другую, и они принялись внимательно изучать берега.
Я посмотрел вниз.
Дымчатая дуга виадука падала из-под наших ног. В крыши, в зелень старых деревьев Моста. Где-то на полпути между мной и ближайшей крышей пролетела стайка городских голубей, что гнездятся вокруг каминных труб и на заброшенных балкончиках. Виадук, узкий, едва разойтись двоим, крутой и никуда не ведущий, даже не на все карты наносился. На нас троих, гуськом взбиравшихся по полупрозрачным ступеням, показывали пальцами и что-то кричали случайные прохожие, пока их голоса не исчезли в гудении ветра между перилами.
Но что виадук! Весь Мост лежал под ногами. Семь параллельных улиц, идущих с Юга на Север параллельно па-
рапетам, бесчисленные поперечные улочки, башни тысячелетней постройки и новенькие дома; склады, магазины,
гостиницы, огражденные крепостцы серьезных домов и скромные особнячки старинных семейств; суды, библио-
теки, торговые палаты и острый шпиль университета. Театры, пассажи, еще магазины, окутанные листвой крыши
королевского квартала и в противоположном конце Моста — скопление башен магической школы. Я отвернулся и поискал взглядом дом Петеана. Крошечная, на два чердачных окна, красная крыша у задней стороны мраморно-
го здания какого-то банка.
— Брат, посмотри-ка, что это? — спросил я, прищурившись. Над цирковой площадью болталось... что-то округлое.