Эпизод с объяснением в любви

К флэшмобу от Алевтины Низовцевой Объяснение в любви.

У меня, по-моему, за всё время написано три таких сцены.

Разные и по времени написания, и по тому, насколько взрослые и зрелые на момент того самого события сами герои. И это две причины, почему эти сцены сильно неравноценны... скажем так, по степени своей наивности.

Вопреки обыкновению, я решил принести все три -- в том числе и ту, за которую мне неловко -- вот по той самой причине.

Итак.

1. Из "Дочери Хранительницы" (сеттинг -- попаданческая раннесредневековая АИ): подросток Кайл внезапно объясняется своей сверстнице Таньке:

Паренек кивает головой. Вновь смотрит на сиду — не с завистью, но с восхищением. Ну да, так и должно быть: волшебные существа и должны слышать неслышимое, знать неведомое, с легкостью находить ответы на все вопросы. Но должен же и он чем-то быть полезен своей невероятной подруге! Тем более что времени у него остается совсем мало. Куда меньше, чем, наверное, думает Танни.

— Так что́, ты это колдовство закончила? Хочешь, я веревки и войлок сниму, чтобы тут всё как раньше стало? — наконец спрашивает он.

— Да не к спеху, — беззаботно откликается Танька, освобождая голову от шарфа. — Можно и завтра, а то и на следующей неделе. У меня ж учеба начинается, не до колдовства в тулмене будет.

— Не выйдет у меня завтра, Танни, — заявляет вдруг Кайл. — и на следующей неделе тоже не выйдет. Уезжаю я… Всё собираюсь сказать и никак не могу решиться. Наверное, сам до сих пор поверить не могу.

— Как?! Куда?! Надолго?! Что же ты молчал? — растерявшаяся сида сама путается в лезущих в ее голову вопросах. Она вдруг понимает, что этого верного мальчишки, бессменного ассистента, помощника, пажа, паладина ей будет чудовищно, до щемления в сердце не хватать.

— Сэр Лладимир — Кайл в который уже раз ненароком коверкает имя Танькиного брата, но в этот раз, вопреки обыкновению, она даже не пытается его поправить, — предложил мне ехать с ним. Стану его оруженосцем. Отец согласился с радостью. Это большая честь для нас.

— И он ничего мне не сказал… И ты… А как же я? — Танька вдруг замечает, что в глазах у нее щиплет, совсем не так, как бывает от солнца, а по щеке скатывается слезинка.

— Танни! Прекрасная леди! Я хочу через несколько лет вернуться к тебе рыцарем и героем! — Кайл, к своему ужасу, понимает, что не может остановиться, что сейчас он выложит всё, что созревало в нем долгие месяцы, но будь что будет, да и терять уже нечего! — Может быть, тогда будет не так важно, что ты сида и принцесса, а я просто сын свободного ирландца! Смог же твой отец когда-то добиться руки твоей матери! Вот! — и тут запал его проходит, а сам он как-то съеживается, сникает. Танька вдруг замечает, что глаза у Кайла, как и у нее самой, на мокром месте.

— Ты с ума сошел, Кайл… — шепчет сида. — Да и не принцесса я вовсе… Танька невольно отступает назад, зацепляется ногой за ножку тяжелого кресла. Кайл, поглощенный собственными переживаниями, не успевает ее подхватить, и она пребольно приземляется на пятую точку. Сидит на полу с удивленным выражением лица, уши нелепо разъехались в стороны, из разорвавшегося белого халата торчат согнутые в коленях ноги, одетые в кавалерийские штаны. Несколько мгновений она ошарашенно молчит — и вдруг начинает хохотать.

— Кайл! Кайл! Ну посмотри сам, ну какая из меня прекрасная леди?! С задницей ушибленной! С ушами длиннющими! Воистину нечисть холмовая!

Но Кайл почему-то решительно не желает с нею соглашаться. Стоит рядом, коснуться не смеет, глаза преданные-преданные. Пытается улыбнуться — увы, получается совсем не убедительно. Ну вот что тут с ним делать Таньке? Придется, пожалуй, его опять к реальности возвращать!

— Сэр Кайл! Леди Этайн, дама вашего сердца, очень рассчитывает на то, что вы наконец поможете ей подняться! — произносит с трудом унявшая свой смех сида самым изысканным тоном, из последних сил все еще надеясь обратить происходящее в шутку.

— Танни! Ты согласилась стать дамой моего сердца?!

О боженьки! Танька только сейчас соображает, что́ она ненароком сказанула. Да еще и на какую удачную почву легли эти слова! Угораздило же ее в прошлый Калан-Май, под соответствующее настроение, пересказать Кайлу пару сюжетов из романов о короле Артуре! И теперь как его ни разубеждай, как ни пытайся объяснить, что он сейчас неправильно ее понял, — выйдет всё, наверное, только хуже! И все равно надо что-то говорить, потому что молчание совсем невыносимо и к тому же проблемы не решает.

— Кайл, ты еще не рыцарь! Ну и о каких дамах сердца у тебя вообще сейчас может быть речь? Сначала стань им — а потом погово… — сида замолкает на полуслове. Господи, как же опять плохо получилось! Кайл-то не в гости к родне едет, а, может быть, под настоящие стрелы и мечи! А она, получается, сейчас сама подталкивает его к каким-нибудь дурацким «подвигам», подвергая опасности его жизнь, а заодно и жизнь Ладди!

— Ладно! — наконец решается она. — Дама сердца так дама сердца! Пусть будет так! Но чтобы никаких ненужных выходок в мою честь! Во всем слушаться сэра Владимира, делать всё так, как он скажет, служить, как подобает правильному оруженосцу!

— Прекрасная леди, могу ли я попросить что-нибудь на память? — выдает вдруг Кайл. Так, кстати, и не помогший Таньке подняться… Спасибо, хоть не «знак благосклонности» какой-нибудь потребовал! Господи, он же скоро совсем как в будущих рыцарских романах изъясняться начнет!.. У-у-у…

— Нету у меня с собой для тебя платочка! Извини!

— Танни, так просто оторви лоскут от своего халата — он же все равно разорвался! Мне этот лоскуток лучше всякого платка будет!

Сида наконец оказывается на ногах: незадачливый поклонник сподобился все-таки помочь ей встать. И вот она стоит, опершись на крышку стола, с трудом сдерживается, чтобы в присутствии Кайла не потереть себе ушибленное место. А ведь обратно-то верхом ехать! И каково ей теперь в седле будет? Ну вот надо было этому несносному мальчишке такое устроить! Этайн злится и на него, и на свой неосторожный язык. Всё это отражается на ее лице, а еще больше — на ушах, которые прижались к голове и отклонились назад, как у рассерженной рыси. Танька все-таки пересиливает себя и — пропадать так пропадать! — окончательно отрывает клок ткани, и так почти отделившийся от полы халата.

— На!

2. Из первой части "Большого путешествия" (сеттинг тот же, чуть позднее): объяснение между бывалым воином (вестготским "рыцарем") Гундульфом и Танькиной телохранительницей леди Эмлин:

Оранжевое закатное солнце лишь наполовину скрылось за горизонтом, ночь пока не вступила в свои права, но на безоблачном южном небе уже сияли крупные звезды. Словно огонь в исполинском кузнечном горне, яростно пылала вечерняя заря. Раскаленным металлом отсвечивало ей подернутое окалиной мелкой ряби море.

На баке «Дон» возле самого борта неподвижно застыли два темных силуэта: высокий мужчина обнимал за плечи прильнувшую к нему женщину.

– Я все равно найду тебя, Зои... – тихо проговорил мужчина.

Женщина оторвала голову от его плеча.

– Не зови меня этим именем, милый Гундульф... Господи, я так и не успела представиться тебе по-настоящему!

– Зои?..

– Выслушай меня, Гундульф, – торопливо заговорила женщина. – На самом деле меня зовут Эмлин. Я не гречанка, а бриттка с юга Камбрии. И... Я ведь никакая не ведьма, я служу в дружине Святой и Вечной.

Оба надолго замолчали. Теперь лишь скрип мачт да голоса перекликавшихся моряков нарушали вечернюю тишину.

– Наверное, я давно должна была тебе всё сказать... во всём признаться... – вновь подала голос женщина. – Прости меня, если сможешь.

Она осторожно попыталась отодвинуться от мужчины. Тот еще крепче обнял ее за плечи.

– Теперь мне будет куда проще отыскать тебя... Эмлин, – произнес он совсем тихо.

– Гунди... – прошептала женщина. – Милый мой Гунди!..

Снова воцарилось молчание. Затем мужчина внезапно оживился:

– Или... Вот что, Эмлин! Знаешь, что я подумал? Давай сойдем на берег вместе, а? Сойдем, отыщем там вандалов. Поселимся среди них – авось примут. Говорят, у них и вера, и язык – совсем как у нас в старину.

В ответ женщина тихо вздохнула:

– Ах, милый Гунди! Это было бы так славно, вот только...

– Но почему? – взволнованно перебил мужчина. – Разве ты... Разве тебя тут что-нибудь держит?

И снова прозвучал тихий вздох:

– Ну конечно, держит, Гунди! Сам посуди: ну как я могу взять и бросить своих девочек? Там же на яхте больше дюжины моряков – все молодые, здоровые, сильные... Представляешь, чем это может обернуться!

На этот раз мужчина очень долго молчал.

– По правде сказать, меня больше беспокоит, что там окажешься ты, – хмуро произнес он наконец. – А девочки... – Мужчина резко оборвал фразу, а затем торопливо договорил: – В общем, лучше бы я был с тобой.

– Ты же понимаешь, Гунди... – Голос женщины был печальным, но твердым.

– Понимаю, – ответил мужчина. – Ну так и что теперь делать?

– Внизу есть пустой кубрик, – вдруг шепнула женщина. – Представляешь: пустой кубрик – и совсем никого вокруг! Хочешь, побудем там до утра вместе – только ты и я? Позабыв обо всем, не думая о завтрашнем дне?

Мужчина не произнес ни слова в ответ. Вместо этого он просто наклонился к женщине. Та вдруг приподнялась на цыпочки и обвила его шею руками. 

3. Из "Фрау залигэ" (сеттинг тот же, но спустя больше пятисот лет): сначала юный студент Петер пишет письмо фрау Этайн (той же самой Таньке, что и в первой сцене, только спустя несколько веков).

И вновь Петер крадется по дому: без костылей, держась за стенку, доходит до двери, пробирается в большую комнату — там, по счастью, никого не оказывается. Ура, вот они, письменные принадлежности: на столе обнаруживаются пачка писчей бумаги, «британская» чернильница-непроливайка, стаканчик с остро заточенными перьями...

Устроившись за столом, молодой человек принимается писать.

 

11-м июня 1251 Anno Domini

Достопочтенная фрау Этайн!

Должно быть, вам покажется странным мое исчезновение, однако смею вас уверить, что я не имею в виду обидеть вас и вашего замечательного сына, равно как и причинить вам что-либо дурное. Напротив, по трезвому размышлению я решил, что исчезнуть из вашей жизни — самое лучшее, что я могу сделать для вас. Дело в том, что я полюбил вас с того самого мгновения, как впервые услышал ваш голос — это случилось в ту ночь, когда вы нашли меня в самом беспомощном состоянии в этом ужасном ночном лесу. Двое суток я пытался безуспешно бороться с нахлынувшим на меня чувством, прекрасно понимая, насколько оно неуместно и даже оскорбительно для вас, почтенной матери семейства и, должно быть, верной супруги. Увы, все мои усилия оказались бесполезны, и даже странный по меркам нашей страны род ваших занятий не сумел его охладить. Должно быть, я никогда не решился бы признаться вам в своей любви. Но теперь, поскольку я навсегда покидаю вас, мне уже нечего терять. Прежняя моя жизнь, в которой я искренне был счастлив, живя не задумываясь, с легкостью постигая премудрости наук в университете, получая от жизни, подобно избалованному ребенку, лишь сладкие подарки и быстро забывая нанесенные ею легкие шлепки, увы, закончена, а в начинающейся новой своей жизни я вижу отныне лишь один смысл — хранить память о вас. Я всегда буду помнить вас, несравненная фрау Этайн, — за тот чудесный и необычайный мир, который вы мне, сами, должно быть, того не желая, подарили, однажды появившись в моей жизни. Я не могу назвать свое прежнее существование серым и лишенным радостей — но вы помогли мне взглянуть на окружающий мир по-новому, и он заиграл для меня совсем иными красками. Так, должно быть, чувствует себя слепой от рождения человек, когда Божественным чудом или же искусством врача он вдруг обретает зрение. Книги, которые вы мне столь любезно предоставили для чтения в тот тяжелый день, когда я оказался прикован к постели, оказались для меня поистине откровением, заставив иначе взглянуть и на живые создания, живущие возле нас и, увы, так редко удостаивающиеся нашего внимания, и на человеческую природу, которой, оказывается, свойственно иногда под маской смешного и уродливого скрывать возвышенное и прекрасное. И, конечно же, я искренне благодарен вам за ту помощь, которую вы оказывали мне все эти дни, равно как и за ваше истинно безграничное терпение.

С сердечнейшим приветом,

Петроний Молендинарий, кандидат в бакалавры.

Вот и всё. Сцену, в которой Танька это письмо читает, я из чувства сострадания к юному Петеру сюда не принес (да это уже и вышло бы за рамки заявленной темы).