Немного о проводах в последний путь

Вечер… последний вечер перед похоронами. А за истекшие пятеро суток он едва ли спал более двадцати часов. И реальность плывет и качается. Здесь и сейчас истончаются, тают. 

Последний вечер. Все уже скоро свершится. В церемониальном зале Совета Гильдий пусто и тихо – охрана выставлена по периметру здания, там, снаружи. А здесь их только двое – он и тело отца. Притушен свет. Приспущены флаги. Да вся столица тонет в полумраке, не только этот, в траурном убранстве, зал. 

Усталость лежит на плечах, усталость валит с ног – столько в эти дни было сделано. Вспоминается, как шокирован был весь дом, когда вопреки ожиданиям в первый же день, не успел он еще официально принять в свои руки Гильдию, Ахмияр анха покинула дом. 

У всех кто пошел было за ней,  был ей убежден, служил ей, нашел в том и свою выгоду оказались подрезаны крылья. Власть госпожи стала фикцией, мифом. Менее чем ничем. 

Он навещал ее несколько раз. И сталкивался – то с принятием, горячечным шепотом обожания, когда ей удавалось разглядеть в нем своего сына, то с ледяной холодностью, то с проклятиями, когда она не могла его узнать. 

И все же слухи не удалось удержать. Говорили, но не громко и вслух, но тихо шептались – смерть мужа стала для Ахмияр Анхи огромнейшим потрясением, помутила память, рассудок. Так ударила, что она не могла остаться в доме, где все ей напоминало о счастливых годах жизни с ее господином, которого вдруг не стало. 

До церемониального зала она так и не дошла. Впрочем, это было понятно – она ослабла. Она как-то враз постарела. Потеряла силы. Она не могла, не хотела, это было выше ее сил – видеть любимого человека мертвым. Она хочет помнить его живым. 

Впрочем, то был малый скандал. Ей сочувствовали. Как и Гаю. Не было ни одного из Владельцев Гильдий или их высших служащих, что не засвидетельствовали своей скорби по Хаттами Элхасу, что не высказали бы своих соболезнований – ни Владельцев Гильдий, ни их высших служащих, ни вольных торговцев – обедневших, но умудрившихся сохранить свой статус. Не было тех, кто бы не посочувствовал горю, случившимся с его матерью.  

Эти несколько дней прошли в череде встреч, в вязи слов. В решениях и поступках. Дни были заполнены до предела. 

И чтобы пресечь шепотки, что она права, когда не узнает его, когда говорит  что подменили, подсунули чужака вместо ее мальчика, ее Гайдуни Элхаса – он пошел на небывалый шаг. Открыто посетил лабораторию генетической экспертизы, прося подтверждения родства и тождественности образцов генных проб с теми, что хранились в лаборатории с его детства. То ли шаг слабости, то ли шаг силы. Но поползшие было слухи оборвались. Экспертиза показала – это все тот же Гайдуни Элхас – сын своего  отца, сын своей матери. Никто его не подменил. Никто не занял чужое место. 

Олай Атом только качал головой, говоря «ты не должен оправдываться».

На второй день нашлись и доказательства, и пропавшие листы завещания, и письма отца, адресованные ему. Вскрытые. Начальник охраны знал свое дело. А возможность повысить статус оказалась отличной мотивацией к действию. Трое. Трое из семерых высших служащих пошли на поводу у матушкиных фанаберий. Он жадно читал письма Хаттами, что перед смертью отец писал ему. Пользуясь высоким диалектом, вписывая важное не только словами но и недомолвками. Личные письма, которые потерять было бы невыносимо больно. Каждая страница – принятие, каждая строчка – доверие, каждое слово – любовь отца. 

Он еще мог простить глупость младшего секретаря. Но действий двоих куда более старших, чем он сам, мужчин ни простить, ни понять Гай не мог. Читал отчет безопасника, рот кривился в усмешке. Секретарь хотел воспользоваться его, Гая, предложением, сделанным в первый же день – не дали. Не позволили. Угрожали. Жизнью уже находившейся в тягости девчонки – дочки одной из десятков наложниц от Хаттами и угрожали. Были уверены – им сойдет с рук – сами были мужьями дочерей не наложниц, но жен. 

Было больно, было горько. Но другого решения не было. Прощать предателей – невозможно. Две чаши яда, две чаши горя, две чаши боли… Знание – сестренки не поймут, не простят. Потому для сестренок участь мужей – абсолютная тайна. Позже, много позже придут сообщения, чтои один и второй погибли на дальних планетах, трудясь во славу и процветание Гильдии. Даже если сестренки замешаны, то вскоре поймут и будут молчать, осознав, что шутить можно было с рохлей и тюфяком. С тем Гайдуни Элхасом, которого  донельзя перебаловала мать. С мужчиной, который прилетел с Дэрэйнау шуточки плохи.

Третья чаша скорби – оноа. Зелье беспамятства. Полная чаша. В форэтминском вине вкус и запах зелья теряются, словно в омуте, его можно пить как чистое вдохновение. Пить, с каждым глотком теряя часть самого себя. Возможно, нужно было дать яд. Но он не мог пересилить себя. Два убийства – для него уже слишком, а третье и вовсе…

И вспоминается, как узнав о том, что  ее муж замешан в преступлении против главы Гильдии, его сводная сестренка вся сжалась. Она ни о чем не  просила – не смела. Опустила голову и только по щеке сползала слеза.  А он смотрел на нее, беременную, тяжелую, смотрел на девчонку с которой и не общался особо до этого ранее, и жалость сжимала сердце. Она ведь тоже была дочерью Хаттами Элхаса, как он сам был его сыном. Но девчонок полон дом -  то ли семнадцать, то ли шестнадцать принцесс – дочерей жен законных. И этим-то далеко не каждой повезет выйти замуж. А дочки от случайных наложниц – почти что ничто. Способ посильнее привязать к дому верных слуг повысив их статус. Ну, кому их еще отдашь? И ничего просить у него она и не смела.

Вот только на следующий день, зная что ее мужу оставили жизнь, хоть и отняли память – она рухнула ему, Гаю, в ноги, когда он зашел проведать ее. И смеялась и плакала. Не проклинала, благословляла, благодарила… за то что имел полное право отнять жизнь – и не отнял, взял только память. За то что купил на окраине маленький особняк, нанял слуг – и отпускает ее и ее беспамятного мужа. Позволяет ей съехать с женской половины туда, где им будет лучше. Что не выгнал, сказал, она так и остается под покровительством – его покровительством, а значит и Гильдии. И что вход в дом Элхасов для нее не закрыт.

Для нее его жестокость была милосердием. Потому что она ждала совершенно другого. Что жизнью заплатят они все – и муж, и она, и ее нерожденный ребенок – детям предателей незачем жить. Ведь Хаттами – это Хаттами, а каков его сын она не знала. Но теперь знает – он истинный сын своего отца.

Отца же… Многие почитали отца и глупцом… «я не сужу людей за несовершенные ими деяния, за мысли, за то, что они могли бы. Я сужу только по действиям. По реализованным возможностям…»

Истончался мир, таял… Там, в письмах отца была подсказка. Сам бы он слишком долго искал ее… Там была просьба – пригласить на церемонию похорон Лию Ордо с супругом… Раст-эн-Хейм не откажет же ему в этой малости – если внучка его старого друга будет стоять на Пристани в миг, когда отчалит ладья…

Два дня назад… даже Олай не нашелся, что ответить на это – как бы ни был настроен старик против главы Иллнуанари, (как бы ни были настроены все), но тут лишь склонил голову, признавая свое поражение. И был бы рад пригласить лишь дочку Ордо, но… традиции и обычаи, будь они прокляты.

И Да-Деган Раттера тоже был в этом зале – еще днем. В своих белых шелках, несколько долгих часов стоял напротив тела Хаттами. Молчал. Несколько часов рядом с рыжей девочкой в белом – которой отказать было немыслимо, и госпожой в черном траурном одеянии – своей любовницей, которую тоже прогнать никто не посмел, потому что эта странная Лия Ордо не отпускала ее руки из своих рук, вцепившись, словно в соломинку.

Никто не посмел сказать ни слова против. Ни Олай, ни другие. Он – мог. Но он – не хотел. Он знал – отец не хотел, чтобы от этого главы Иллнуанари отворачивалась вся знать Раст-эн-Хейм. Он мечтал, чтобы поняли – не важен статус… Отец просил «Раст-эн-Хейм не должна отвернуться от Да-Дегана», у самого же бороться просто не оставалось сил.

Там, в письмах – просьба и о прощении… «мне больше некому отдать Гильдию» и «я не хочу, чтобы они считали тебя пониженным в правах и возможностях. Ты – мой сын»…

Там, в письмах просьба о прощении за то, что, видимо, не получится у его сына следовать за своей мечтой. Что даже до финала экспедиции на Дэрэйнау протянуть ему уже не получится. Потому что слабость, проклятая слабость и смерть кружит где-то рядом на мягких лапах. И все труднее дышать, и все сильнее кружится голова. И порою мутится рассудок.  Но он счастлив. Последний год… на такой год он надеяться даже не смел. В последний год Судьба воздала ему сторицей. Жаль лишь Ахмияр анха ненавидит его друга. Но она из тех редких женщин – она его всегда не любила… Но если сын того желает – имеет полное право плюнуть на мнение Совета и спонсировать любую экспедицию, тратить деньги на науку и на исследования. Если для этого придется присягнуть на верность Иллнуанари – да пусть сумасбродствует с точки зрения всех остальных. Пусть живет, а не тлеет, но помнит – за право быть собой Эрмэ может потребовать высокую плату. И к этому тоже необходимо оставаться готовым. 

Он смотрит в набальзамированное лицо Хаттами, а вспоминаются пески Дэрэйнау, рассветы, закаты, дни в раскопе… Мозоли на мягких ладонях… Они и сейчас еще не совсем сошли – у него на руках кожа грубая, старые приятели морщатся, когда он по привычке здоровается с ними за руку. 

К Дэрэйнау уже на исходе третьего дня стартовал курьерский борт Гильдии с пополнением – два десятка работников, провиант, оборудование по высшему разряду… С письмом профессору, о том, что артефакт он сдал в исследовательскую лабораторию. Эксперты ломают головы, но судя по всему,  наконечники не младше ста сорока – ста пятидесяти тысяч стандартных. Это не шутка, понятно уже однозначно. Но вот где они созданы – на это пока никто так и не смог найти ответа. Нужно время, нужны еще исследования… И он не отвернется и не забудет. Он будет помогать, раз уж не может сам.

Время… время идет, время сыпется золотым песком, утекает по ветру змейками. Время стачивает горы, время стаскивает воедино и отрывает вновь друг от друга материки, время плавит и перерабатывает породу. Время перемалывает людские жизни – раздувает огонь новых и гасит старые…

Время… У него еще час или два, которые он может провести наедине с отцом, а потом… Но почему-то он не может долго смотреть на лицо отца. И слезы иссякли… 

Странное состояние – он словно потерялся во времени и в пространстве. И каждой клеточкой чувствует то, что увидеть ему сейчас не дано. Звезды в небе, сосновый струг у причала Несбывшихся Надежд, на который грузят последние припасы. Еще немного и распахнутся  двери Совета Гильдий и крепкие носильщики ворвутся, несясветильники. Тело Хаттами положат на паланкин – и понесут, понесут почти через весь город к пристани.
И он, Гай, будет идти со всеми, чувствуя порывы свежего ветра… И не только он будет – все они. И Олай, и главы Гильдий. И их служащие… И Да-Деган тоже будет сопровождать Хаттами, присоединившись к этой процессии.

Он поежился – словно береговой бриз уже коснулся его спины. Показалось, что ветер открыл двери. Но показалось – огромные в добрые пять человеческих ростов они бы даже не дрогнули. Показалось – в пустом плохо освещенном зале он видит движение. Тень стелется по полу, изгибается, растет. Но это – тоже только мираж.

Вот только почему-то перехватило дыхание. Он не слышит, он чувствует – биение чужого сердца и шаги где-то рядом. Совсем рядом. Незримая тень застыла рядом. А потом он увидел как  тонкий плащ стекает с крепкой жилистой фигуры, падая на пол. И проявляется рядом – в двух шагах от него – юный внешне, желтоглазый воин. Эрмиец, которого он уже видел однажды – в этом самом здании, но когда-то уже очень и очень давно. И белые лилии – знак уважения ушедшим – в его руках. Эрмиец наклоняется, кладя цветы к ногам Хаттами, к множеству таких же – иных, потом распрямляется, встает рядом.

— Прости, - звучит совершенно немыслимое, - я не хотел мешать твоему прощанию. Я пришел разделить твою скорбь. 

Гай смотрит на Тень Императора, силясь понять, что происходит. Снится ему это, изменилась реальность, или он, подобно матушке тоже сошел с ума. Тень Императора, Таганага Ордо – стоит рядом – протяни руку и дотронешься.  А воин склоняет голову. Шепчет что-то почти нараспев на древнем непонятном, чужом языке. Потом застывает и стоит, недвижимый, словно статуя. 

Он стоит так долго. До той поры, пока не распахиваются двери.  И как только холодный воздух втекает в зал, воина словно что-то стирает из бытия. Он исчезает, словно его и не было. Вероятней всего – закутавшись в ткань, делающую его невидимкой, просто смешивается с толпой. Потому что чудится, во время процессии до самого причала чудится биение чужого сердца где-то рядом. 

И все это время, все эти часы Гай катает слова чужого языка в памяти. Словно морские волны окатыши  гальки. Вычленяет корни, сопоставляет, пытаясь понять. И вновь реальность плывет и истончается. Слова обращены к Хаттами. Слова от которых становится зябко как самой холодной зимой. Смысл  может быть только ошибкой.  Галлюцинацией. Потому что такое не мог сказать Тень Императора. Потому что, если он, Гай, угадал – мир совсем не таков, каким представлялся всего три часа назад. «Я пришел сказать, Хаттами, что служу Человечеству».

Слова, которые отчего-то кому-то показалось необходимым сказать. Впрочем, возможно то – лишь ошибка… Только сердце, упрямое, верить в возможность ошибки не хочет. Кажется – смерть отца и этот обряд словно приоткрывают двери. 

Он смотрит как тело отца переносят в ладью. Как поднимается над ней алый с оранжевым парус, И как раздувается он дыханием берегового бриза. Как отчаливает от пристани эта ладья. И он первым, выхватив у одного из сопровождающих факел, бросает его на палубу. 

Ветер относит ладью. Ладья скользит лебедем, ладья плывет по черной воде залива, стремясь к открытому морю. Ветер раздувает пламя. Огонь жадно лижет смолистое дерево. Огонь взмывает вверх, огонь спускается в трюм… Горит смола, горят чистые нефтяные фракции. В огне, в дрожащем пламени рождаются сонмы искр, падают в воду прощальным звездопадом. Кажется – ладья уходит не в море, но в небо. Кажется – открывается дверь между мирами и древние боги принимают назад одного из своих сыновей. 

Он смотрит так внимательно, внимает так жадно, что начинают слезиться глаза. И он плачет. Плачет уже не скрывая слез, замечая – плачет он не один – и рыжая птаха Лия Ордо прячет  зареванное лицо в объятиях Да-Дегана, и по лицу бывшего советника текут слезы – он морщится, кривится, но не пытается сдерживать их. Плачет и Олай Атом.  И Равэ Оканни смотрит вслед ладье, не сдерживая слез – грустно провожать друзей. А Хаттами был несколько младше его самого.

Он не замечает, как к нему подходит Лия, как становится рядом, трогает за руку, и обнимает – когда охваченная огнем ладья взрывается, и обломки летят и в море и в небо – где-то уже далеко, почти на середине залива. И как стихии поглощают крохи того, что когда-то было Хаттами Элхасом. А где-то за Лией, в тени стоит бывший советник. Но он, Гай, не в силах ни держать лицо, ни соблюдать традиции. Он сам шагает к нему, он обнимает рэанина как отца. На виду у всех глав и советников Гильдий. Плевать кто и что подумает. Есть только здесь и сейчас. И есть ощущение правды, родившейся около сердца, против которой идти он не в силах. Он обнимает советника и понимает – где-то здесь, на причале тенью среди теней провожал отца в последнюю дорогу и почти что всесильный Таганага Ордо – Тень Императора.