Открытие Америки как новый мифический эпос

Когда-то любой мужчина был мальчиком и мечтал ( а может, и до сих пор мечтает) о великих открытиях, незабываемых приключениях и неизведанных землях. Такие настроения щедро подпитаны целым пластом соответствующей литературы, от Фенимора Купера до дневников членов погибшей экспедиции Роберта Скотта к Южному полюсу. Это и фильмы о пиратах, конкистадорах, ковбоях, копателях древних гробниц и прочем отважном люде, которому несть числа. Таким первооткрывательским пафосом, в хорошем смысле, пропитан и текст Ивана Мишутина, которым сегодня хотелось бы продолжить стихийно возникшую тут рубрику знаковых для меня стихотворений современных авторов. Не претендуя на экспертность и всеобъемлемость, хочу отметить, как замечательно автор играет с читателем в узнавание той упомянутой выше атмосферы приключенческих романов, щедро приправив её описанием по-дионисийски мистической природы. Такое конструирование новосветной мифологии в прозе прекрасно получилось у Нила Геймана в Американских богах. И в данном стихотворении Эдемский сад новых земель оказывается зелёным адом, впрочем, не злым (хотя и хочется увидеть здесь Лавкафтовские мотивы), а лежащим за гранью дихотомии добра и зла, и просто инаковым человеку. Ведь человек (а мы помним, из чего он был, по Библии, сделан) для описываемой титанической природы — просто субстрат. При этом вопрос одушевлённости «огромного Бога» остаётся в тексте открытым. Он как Лемовский Солярис разумен (возможно, поглощая разум лирического героя), или действует на неких инстинктах, — решать читателю, что и предлагаю сделать вам:

Земледелие 

День 1

Корабельные мачты уже выпускали присоски,

и корма изогнулась под воду в китовый плавник;

наш корабль не желал подчинятся ни ветру, ни вёслам,

он питался планктоном, его окружали русалки,

но, когда он почувствовал землю, он выдохнул крик;

как больной кашалот, он зарылся в прибрежную гальку,

и теперь он лежит, неподвижен и большеголов.

По колено в траве, мы внимаем дыханью холмов.

День 2

В этих землях ни птиц, ни зверей; и шатровый навес

не спасёт от дождя, но зато плодородные почвы:

где вчера было поле, сегодня — тропический лес.

На моих сапогах распускаются белые почки.

День 3

На вершине холма мы пытаемся строить деревню

и пытаемся вырастить злаки на склоне холма.

На востоке, в заливе, замечен гигантский кальмар,

а на севере видели стаю бродячих деревьев.

Все немного охрипли, и в воздухе вязнут слова,

и как будто в гортани густая, густая трава.

День 4

Эта почва исполнена рек, и её семиречье

огибает холмы, как вьюнок — человечьи предплечья.

Зерновые уже достигают размеров секвойи

(каждый колос покрыт частоколом желтеющей хвои).

Даже голуби в клетке срослись в семикрылое нечто.

День 5

Здесь озимые камни весной прорастут в города,

здесь засеянный щебень к утру расцветает посёлком

(лепестковые крыши похожи на крылья подёнки),

а потерянный гвоздь превратится в опоры моста.

У матроса <такого-то> плющ появился на горле,

у <такого-то> хмель завивается возле колен.

Колонисты, оставив соху, поднимаются в гору

(если долго стоять, на подошвах появятся корни).

Корабельный геолог выносит диагноз земле:

Земледелие в этой местности невозможно: плуг врастает в почву и цветёт.

День 6

Мы как будто с рожденья — трава, виноградник и лес,

мы с рождения — глина, кусочки засохшего лета;

словно кто-то прошёл по пятнистой спине континента,

создавая людей и других глинобитных существ.

Мы стоим у предхолмий, по брови зарыты в потёмки,

выпуская листву; но пока невозможно забыть

трепетание крови, замешанной на чернозёме.

Мы закутаны в травы, лианы и нити грибов,

мы становимся глинистой плотью огромного Бога.

Я, макая в чернильницу вербы, пишу эти строки

и смотрю, как вздыхают голодные рёбра холмов.

День 7

<нрзб>

<нрзб>

(12 — 18 октября 1492 г.)