Мысливечек и Моцарт. Печальный конец.

Йозефа Мысливечка часто называют «богемским Моцартом», полагая, что тем самым делают изысканный комплимент его таланту и мастерству. Но не менее справедливо было бы называть великого австрийца, скажем, «зальцбургским Мысливечком». Не случайно отец юного гения и его импресарио Леопольд Моцарт искал встречи с прославившимся в Италии чехом. А когда познакомился с ним в Болонье осенью 1770 года, несколько лет состоял с Йозефом  в переписке и всячески поощрял дружбу сына с человеком на двадцать лет его старше и опытнее, уже завоевавшим солидное положение и славу в музыкальном мире.

Моцарт импровизирует на тему Мысливечка. Фрагмент фильма Петра Вацлава "Il Boemo"

Эти письма служат основным источником информации о взаимоотношениях Мысливечка с отцом и сыном Моцартами. Вот послание Леопольда Моцарта жене в Зальцбург от 27 октября 1770 года, написанное во время первого его путешествия с сыном по Италии. Он сообщает: «Господин Мысливечек в Болонье часто посещал нас, а мы его, он частенько вспоминал господ Иоганнеса Хагенауэра и, разумеется, Гренера. Он писал ораторию для Падуи, которую сейчас, наверное, уже закончил, а потом хотел направиться в Богемию. Он человек чести, и мы завязали с ним самую совершенную дружбу»

В неприкрытой симпатии, с которой сам Мысливечек относился к молодому коллеге, не было ни тени зависти, ни намека на опасения, что тот станет его конкурентом. Напротив, талант юного Моцарта, покорившего Париж и Лондон, заинтересовавшего самого Папу римского, искренне радовал богемца. Мысливечек делился своими музыкальными находками, о чем также пишет Моцарт-старший в письме от 17 февраля 1774 года, сообщая одному из своих друзей-музыкантов: «Мысливечек прислал нам свои сонаты, просил высказать мнение. Будем музицировать и разбирать их вместе с Вольфгангом».

Некоторые исследователи даже считают, что великий Моцарт мог кое-что позаимствовать у своего старшего друга: их произведения роднит музыкальный язык, красивая, ясная, запоминающаяся мелодика, которую теперь принято называть «моцартовской». 

Однако удача вскоре резко отвернулась от Мысливечка. В 1777 году курфюрст Баварии Иозеф-Максимилиан III, большой любитель музыки и почитатель композиторского таланта Il Boemo, пожелал, чтобы тот написал и поставил оперу в Мюнхене. По дороге Мысливечек попал в аварию, металлическими частями коляски ему изуродовало лицо и серьезно повредило ногу, и он на год оказался в практически заточен в мюнхенском госпитале. Лечили Йозефа скверно, нога заживала плохо. Было ли то следствием занесенной инфекции или более серьезного заболевания, сейчас уже сказать невозможно. Еще хуже обстояли дела с лицом. Хирург Како, которого Моцарт в письме отцу назвал «ослом», выжег ему нос, а это было принятым тогда методом лечения от «дурной болезни». Сразу же стали шептаться об этом. Никаких свидетельств о такой болезни Мысливечека нет, единственный источник слухов -  о «нехорошей болезни» как следствии «нереспектабельного образа жизни» музыканта открыто упоминается лишь в переписке отца и сына Моцартов 1777—1778 годов.

Пришел конец тесной дружбе двух композиторов. Показательно письмо Вольфганга от 11 октября 1777 года из Мюнхена, длинный и очень эмоциональный ответ на одно или несколько посланий отца, в которых Леопольд Моцарт то запрещает сыну видеться со старым другом, то советует навестить и получить от него рекомендации для дальнейшей успешной карьеры. «Если б тебе выпала удача — что мало вероятно — устроиться в Мюнхене…» — вот о чем прежде всего думает отец-импресарио.

Встреча двух талантливых композиторов и друзей все же состоялась. Это произошло в госпитальном саду, и младший, едва узнав старшего, пришел в ужас от его состояния. Мысливечек прекрасно понимал, какое шокирующее впечатление производит, но был мил и приветлив. Он почти не жаловался на судьбу, лишь произнес: «Видите, мой друг, как я несчастлив...». И сразу же отвлек Моцарта разговором о возможной передаче тому заказа на оперу в Неаполе, которую должен был написать сам. Это было жестом щедрым, ведь Йозеф отдавал молодому другу и грядущую славу, и гонорар. Шанс у Моцарта получить заказ был, в Неаполе богемцу доверяли, к его мнению прислушивались. «Когда говорю — возьмите такого-то, они берут», — признавал он сам и даже написал и передал Вольфгангу черновик письма на итальянском, в котором тому следовало лишь вписать свое имя, сумму гонорара, поставить подпись и отправить знаменитому неаполитанскому импресарио Гаэтано Санторо.

Но несмотря на рекомендации Мысливечка, оперу Моцарту так и не заказали, сохранив верность обожаемому богемцу. Очевидно, у городских властей и королевского двора было иное мнение, чем у Леопольда Моцарта, который в 1778 году напишет о недавнем друге своего сына: «Что бы там делал бедняга без носа, если б он даже смог поехать в Неаполь, и какую фигуру представлял бы собой в театре? Но это его собственная вина, кого может он винить в этом, кроме себя и своей отвратительной жизни? Какой стыд перед целым светом! Все должны бежать от него и отвращаться его; это самое настоящее, самим собой приуготованное себе зло!»

Мысливечек, едва оправившись от болезни, вернулся в Италию, где в 1778—1779 гг. написал и поставил только в неаполитанском театре Сан Карло три оперы, «Каллироэ», «Олимпиада» и «Диметрио», ставшие очередным его триумфом.  

Однако композитор с изуродованным лицом перестал быть желанным гостем при дворе и постепенно терял все заказы. Через полтора года его ждал тяжелый удар, про который мы уже говорили: провал, и не по вине Мысливечека, его оперы «Армида» в Милане. 

От этого Мысливечек уже не оправился. Он продолжал писать музыку, сочинять оперы, даже поставил в Риме в 1780 году оперы «Медонт» и «Антигона». Но обе премьеры прошли почти незамеченными публикой и были прохладно встречены критиками. Расстроенный, физически уставший и больной, находящийся на грани нищеты Мысливечек провел последние недели жизни почти не выходя из своего римского дома. Он еще пытался работать, редактировать рукописи своих сонат и ораторий перед отправкой издателям. Впрочем, отправлять их все равно было не на что..

Он умер 4 февраля 1781 года. В записи о смерти указано — «скончался скоропостижно в возрасте 65 лет». Так, предсмертные страдания, одиночество и незаслуженное забвение последних дней более чем на двадцать лет состарили 44-летнего Мысливечка. «Божественный богемец» был похоронен в римской базилике San Lorenzo in Lucina, точное место его погребения не установлено.