Кан-Кап, или Кап-Кан? Или?..

«Широкий» человек жив таблицей, так его «наука» научила. Таблица испещрена формулами, от дважды-два до вовсе головоломных. Хлёсткие формулы схватываются сознанием, застревают и прячутся в памяти, выторчивают из неё при случае, а уж как выскочат… Что поделать? Широк человек, не сузишь. То есть, немца-то почти запросто, а русского…
Весь мир разнесёт, а чаю напьётся.

В статье «Памяти Герцена» (1912 год) Ульянов-Ленин дал феноменально занозную формулку, её схватили, подняли на знамя, растащили по хрестоматиям, и хоть порою посмеивались над нею куфельные интеллигенты, а как бы верили в истинность вброшенного: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но дело их не пропало. Декабристы разбудили Герцена…» (Так и подмывает дваждыдвакнуть мефистофелевым: «Зевай и ты!»)

В качестве примера, удостоверяющего верность формулы, учительствующим предлагался исторический анекдот: мужикам-солдатам выведенных на Сенатскую площадь полков и экипажей отцы-командиры объяснили, что повод для возмущения – требование конституции; на вопрос – «А кто такая, вашбродь, Конституция?», отвечено было снисходительно-насмешливой метафорою: жена, дескать, Великого Князя Константина, неправедно обойдённого в очереди на престол. Мужики поняли и приняли, припомнив, верно, что и при их дедах случалось нечто подобное, и славно случалось. Жена так жена.*

То есть, хочу я сказать, что нет и не было такой уж действительно «страшной дали» между интересантом-крестьянином и отвечавшим ему помещиком, метафора была верной, и по не столь уж далёкому для мятежников историческому прошлому, и по чаяниям той части повстанцев, что держалась идеи установления конституционной монархии, где именно что «женою» монарха является конституция, «Конституция», а не «Самодержавство». 

Барин не обманул мужика, и мужик поверил барину, потому говорили оба на одном языке (французский отставим), хотя и на разных «отраслях» оного, точь в точь по Пушкину-Белкину «Истории села Горюхина»: «великороссиянину легко понять горюхинца, и обратно».
***
Имеем: торжество индивидуального начала в литературе вознесло и водрузило автора – беллетриста, поэта – на онебленный столп, огрело «божественностью таланта», «гения», «пророчества», подробности его биографии обрели цену – вне рамок собственно текста; более того – в Пушкине «само Бытие обрело голос» («подозрительный» в контексте разбирательства С.Франк), одарило «царством» – не от мира сего. О культе личности автора в пору Пушкина говорить, разумеется, не приходилось, оттого, в частности, просто, на мой взгляд, понять и принять известное небрежение известных его современников к гибели поэта на дуэли: во-первых, «сам виноват», во-вторых – ну, пописывал человек стишата, повестушки издавал, пиески ловко складывал, и что с того; иной вон пулю в пулю с двадцати шагов кладёт, а тот – в мазурке ногами блещет, третий и вовсе в салонных мудростях весь свет превзошёл…

И это в своём роде натурально, естественно. Живой Пушкин не был для многих живших «при нём» нашим «Пушкиным», чем-то (и известно чем) изо всех рядов вон. Здесь и «лицом к лицу лица не увидать», но и логический отказ от «обожения» артиста (который прежде всего – дворянин, а уж после – может быть – «царь» (не настоящий) и «глас Бытия»). Всё прочее, то есть «божественно нашевсёлое» в Пушкине (помимо, разумеется, истинности гения), повторю, в большей части – плод неукротимого творчества поколений и поколений «русских критиков», вздёрнутых на нервической спекуляции пропагаторов, историков, иной раз философов и как бы богословов (куда сих-то порою заносит, и ради чего, Бог весть).

Результат спекулятивной замены игрой ума (своего и заёмного) живых души и плоти, одним словом говоря – человека. Фальсификат «научной» возгонки. Кумир.

***
Одновременно с становлением и утверждением индивидуального начала в литературе, иными словами говоря – фантазийно-фантомного блуждания по «мирам иным» с «низведением небес на землю», явились и другие претенденты на человекобожество – масоны, с не меньшим градусом избранности, с мечтой о практической теургии, с сокровенной жизнию «внутренней церкви». Здесь круг несомненно шире (ну, не всем дано виртуозно слова и смыслы складывать), однако явления-то одного корня: мы – младшие боги, Золотой век в нас, нами грядет; до поры сокроем, но именно что до поры, близок час, братие!..

Всё это – и поэты-беллетристы и «чудодейные мартышки» в фартуках (ср.: Сатана как «обезьяна Бога») – средне-высшие слои общества, друзья просвещения, но что в народе, в массе – «безграмотной», «серой», «забитой», «мычащей», в отличие от якающих умников-бар? Поразительно до невероятий, однако непредвзятому искателю приходится признать, что все в этой стране «одним миром мазаны», на всех, без разбора чинов и состояний, точно болезнь некая обрушилась, «испанский» вирус поразил, везде проник и всё увлёк в соблазны.
То есть и наконец, о хлыстах.

***
«Христы»… О раннем русском человекобожии сведения скудны, однако единичные случаи «небесного» самозванства замечены ещё при Дмитрии Донском, далее – при Иване Грозном. Верующие без затей на чудные ростки «индивидуального начала» в религии смотрели и с изумлением, и с брезгливостью: кликуши, миряки, бесом одержимые. Поступали с эдакими согласно законам своего времени. Однако вода камень точит: пришла пора, и единичные эксцессы вдруг, точно по чьему-то волшебному мановению, развернулись во фронт, еретиковая партизанщина обрела явные и регулярные формы; фронт двинулся, ведь фронты для того и существуют, чтобы двигать вперёд. Но что – двигать?..
Нам нынешним, родившимся, а то и выросшим в государстве победительного афеизма, пусть канувшем в небытие истории, однако же накрепко засевшем в сознании, больше того – составляющем неизымаемую часть этого самого сознания, ободнявшим на чепухне информационных строчек о «Христах» из бывших милиционеров, о «богах Кузях», о сектах и сектантах всех цветов и разногласий, на тех ужасах, в конце-то концов, что понавытворял «царь природы» ХХ века («после Аушвица поэзия невозможна»), трудно представить и принять фантастическую правду иных событий русской живой жизни – прошлой жизни, настолько прошлой, что она и до афеизма, и до Пушкина, и даже до Императора Петра.

Представьте: я не я, но дворовый мужик сельца Горюхина, Ефим какой-нибудь, а на дворе у меня, мужика Ефимки, генварь месяц 7152-го лета от сотворения мира (по мартовскому стилю), или тот же месяц, но 7153-го лета по стилю сентябрьскому. Чтоб не путались, подскажу: на наш счёт это 1645 год. И ещё на дворе у меня лошадь, корова с тёлкой, амбар, птичник, а за двором, на селе – церковь, в ней поп с причтом и колокольня, и выше оной ничего в жизни своей я и не видывал. Мужик я православный, крестное знаменье кладу двоеперстием, как и все, потому до Никоновской реформы ещё лет пять зимовать, и о «византийской прелести» в наших местах не слыхивали.

Сижу, короче, я, молитву шепчу да упряжь починяю. Лучина чуть светит, печь натоплена, баба детишкам сказку волшебную вышӧптывает. И является ко мне на порог мужчонка, видом невзрачный, но в заячьем тулупчике, и явно с чужого плеча: мал да распорот, чтоб налез. Странник. Переночевать просится. А со странником стоит поговорить, да хоть всю ночь напролёт: любопытно из глуши. Да вот что: объявляет о себе странник, что по человечеству он, конечно, Данила Филиппович, а по истине сам Господь Бог Саваоф. Бог-отец. Творец всё и вся.

Не царевич Димитрий (а я, мужик Ефимка, помню Смуту, вот как записной дурак Ликушин помнит 91-й год), не царевич Пётр, сын Фёдора Иоанновича, и даже не воевода царский Ивашка Болотников с индейским инператором ошую. Нет. Повторяю – сам Господь Бог Саваоф. Небо сошло на грешную землю. Не то что геологический – стратосферный переворот грянул на Русь.

«Нет другого Бога кроме меня», – твердит мне, мужику горюхинскому Ефимке, «Саваоф» Данила. И заячьим тулупчиком с Божеского плеча одаривает: – Носи, грешный, Христом будешь. 

Свят, свят, свят: «Христом»! Где эдакое видано?

***
Вот я к чему: объявить себя царевичем, сесть на Москве царём – дело известное, и при ловкой игре случая удающееся; но с царевичами и царями обходятся, бывает, грубо: прирежут, тушку расчленят и на польский захуд из пушки выпалят. А что ты с самим Саваофом будешь делать? Вот он – «Аз есмь Сущий!» Он «Я» всех «я», бывших, текущих, будущих; он неуничтожим. Но и что в голове и на душе у этого Данилы творилось?

Какого атома цельности была натура этого тёмного во всех смыслах человека? Какой размах фантазии, поэзии, мистификаторского авантюризма в этой совсем уже не метафоре – «Бог Саваоф» во плоти… До такого вздутия «Я» ни один поэт, ни один масон, ни один из известных самозванцев и шарлатанов и в самых отчаянных мечтаниях пожалуй что не дотягивался: социальные ограничители, тормоза «дьячкового образования» срабатывали. А тут… Безумство смелых – само себе песня. Не менее трудно, мне кажется, вообразить первых совращённых, удостоенных случая лицезреть «Бога-отца», как бы первое лице Троицы. И не только лицезреть, но и соделаться «по Отцу» «Сыном», и узнать таких же «Сыновей» в прежних Митьках, Ваньках, Фёдорах. «Я Христос и ты – Христос, я курнос и ты – курнос!» Такие игрушки в русских избушках.

Вот уж действительно – уму непостижимо. Даже русскому уму. Василий Розанов (позднейший участник хлыстовских радений, вместе с Мережковским, Гиппиус, Вяч.Ивановым, Бердяевым, Сологубом и дыр-пыр-тыр), верно отрезал: «Внимание [человека. – О.Л.] отходит от писанной книги Божией […] и всею силою подает внутрь другой, не писанной, а созданной вещной книги Божией – самого человека».

«Аз есмь Сущий!» Или: Я царь — я раб — я червь — я Бог!

Слава Богу, «Саваоф» Данила был уникален, единичен; за Данилою «Саваофы» уже не являлись, «за ненадобностию». Но «Христы» («хлысты» суть искажение от «христы») пошли чередой. Первый «Христос» был Иван Суслов, второй – Прокопий Лупкин. При «Христах» находились и «Богородицы», а как без того? И не без чудесного, разумеется. Первого «Христа», Суслова, «Саваоф» Данила на трое суток «вознёс на небо»; как устроена была престидижитация, с помощью какой механики, история умалчивает; также противоречивы свидетельства о троекратном «воскресении» Суслова. Впрочем, и сей оказался натурально и окончательно смертен: в 1716 году Суслов помре в собственном богатом доме на Москве. Повторю: в собственном богатом доме, в стольном граде, при Петре Великом. Ничего нового под луной, вплоть до «квартирного вопроса» (М.Булгаков).
Великая эпоха русского подполья началась не с раскола, не с деления на «старую» веру и «новую», не с эпохального в свою очередь «Жития протопопа Аввакума, им самим написанного» (1672 год). «Житие» это, сравительно с явлением «Саваофа», едва ли не игрушечно по мерке самозванства: автобиографическая агиография «живáго святáго» – факт, разумеется, вопиюще небывалый, но выставленное в нём «я» видится сущей мелочью в приближении к феномену Данилова человекобожия.

И вот «чудо»: к 1730-м годам уже не где-нибудь по курным избам, но в восьми московских монастырях монахи (!!!) устраивают хлыстовские радения. «Я» полезло из всех щелей крестьянских изб, купеческих домов, помещичьих усадеб и дворцов русской знати. По указу императрицы Анны Иоанновны от 7 июня 1734 г. можно судить о популярности «христоверия» не только среди крестьянства, но и среди «разных чинов людей». В этой «ереси были многие князья бояре, боярыни и другие разных чинов помещики и помещицы; из духовных лиц архимандриты, настоятели монастырей».

Точь-в-точь по Пушкину-Белкину «Истории села Горюхина»: «великороссиянину легко понять горюхинца, и обратно».

***
Хлысты почитали себя избранными, только и именно им принадлежит «новое небо» (см. об избранности масонов). Но и внутри общин-кораблей (название общины тайной «церкви») деление, точно как у масонов, по своему, хлыстовскому «градусу»: «я» и здесь разноразмерно: иерархия, власть и право. И если выхода из масонов своею волею уставами не предусматривалось, то и из хлыстов редко кому удавалось бежать. Как «внутренняя церковь» масонов не исключала исполнения обрядов «оффициальной» церкви, так и хлысты учили наружной принадлежности к церковной общине, усердию в исполнении полагающегося православному человеку: конспирация в русском подполе прежде всего.

«Христы», «апостолы» и «пророки» умножались числом, несмотря на преследования и репрессии. Раскол в Православии дал мощную подпитку движению. Секта «белых голубей» росла, но и разделялась в себе, образовывались течения. В 1770-м в одном из хлыстовских «кораблей» явилось новое слово – секта скопцов; от крайности – в крайность: упадание в свальный грех породило отрицание плоти, явились новые евнухи.

«Либеральное» царствование Александра Павловича дало хлыстам и скопцам апогею числа и влияния, духовная чума добралась буквально до царских палат. Сектантам симпатизировали масоны, более того – не без влияния масонства, как утверждают иные знатоки, ересь окончательно сформировалась. Но что особенно любопытно – в числе покровителей и внимательных слушателей «пророческого слова» «тайноцерковников» оказался Обер-прокурор Святейшего Синода (до 1816-го года), а впоследствии – министр народного просвещения (до 1824-го) князь Александр Николаевич Голицын (1773-1844 гг.), доверенное лицо Императора Александра, масон, из начальствующих.

Время – 1817 год. Место встречи – Санкт-Петербург, Михайловский замок, мистическое убежище-домовина убиенного Павла, которое в скором времени будет отдано под военно-инженерное училище, где будет учиться Достоевский. Участники – хлысты тайного столичного «корабля» и масоны, среди коих – особы, значимые в свете и в Государстве. Две «внутренние церкви» сошлись. Совокупились «я» верхнее и «я» из низов. Об этом узналось. Случился скандал.

Организатор замковых радений «пророчица» Екатерина Татаринова, урождённая фон Буксгевден (см.: остзейский род фон Буксгевден) увлекла недавнего Обер-прокурора, министра народного просвещения князя Голицына на борт своего «корабля», где уже «матросили» и её мать, и брат, и многие прочие, в числе коих стоит отметить художника (и масона) В.Боровиковского, и вице-президента Академии художеств А.Лабзина («творческая интеллигенция»), и президента Библейского общества А.Кошелева…

 Кажется парадоксальным, однако же факт: Татаринова, из начала будучи крещена в протесте, в том же 1817-ом перешла в Православие, потому, видимо, что истинный хлыст должен правильно, по-русски веровать. (Вопрос, разумеется: во что может веровать «Personal Jesus»?) Но и как ещё возможно понимать столь замысловатое чудо обращения?

***
И ещё парадокс: именно масон и хлыст князь Голицын «виновен» в клерикализации тогдашней системы просвещения, что выразилось, в частности, в объединении ведомства духовных дел и Министерства просвещения в одну структуру (1817-й год). Литературу Голицын, напротив – не жаловал, подозревая в…

В чём именно – любопытный вопрос, не менее любопытный, думаю, чем факт выделения Пушкиным в «безбиографичном» Иване Белкине «дьячкового образования». ***

Кстати, к падению князя приложил руку сам Аракчеев, успешно проведший интригу с обвинением князя в «пагубности» его управления для Церкви и Империи. Склоняюсь к тому, что граф Аракчеев был прав и даже крепко прав, потому хотя бы, что за князем Голицыным, обочь недоумений от его «мистических» исканий, тянулся хвост известности в кругу содомитов: факт, засвидетельствованный в числе прочих и Пушкиным. ****

***
Самое время (и место) припомнить слова Чаадаева о Сен-Симоне, о «новом христианстве» и неком чаянии, не без «пророческого» душка, писанные на письме к Пушкину в 1831 году: «У меня слезы выступают на глазах, когда я всматриваюсь в великий распад старого [общ<ества>], моего старого общества. <…> Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже…».

Время и место припомнить и слова Кондратия Рылеева (в передаче князя Е.Оболенского), полагавшего, «что идеи не подлежат законам большинства или меньшинства, что они свободно рождаются и свободно развиваются в каждом мыслящем существе, далее, что они сообщительны, и если клонятся к пользе общей <…>, то суть только выражение несколькими лицами того, что большинство чувствует, но не может ещё выразить».

Здесь же, то есть «везде» и «нигде» – время и место словам Виссариона Белинского из статьи 1839 года о «Горе от ума» Грибоедова (но и Пушкине, о Гоголе, о цивилизации, культуре, художествах и их генезисе – из Христианства, разумеется): «Сделайся наш городничий генералом – и, когда он живёт в уездном городе, горе маленькому человеку, если он, считая себя “не имеющим чести быть знакомым с г. генералом”, не поклонится ему или на балу не уступит места, хотя бы этот маленький человек готовился быть великим человеком!..»

Синема «Операция Ы»: - Уступите место, она готовится стать матерью. – А я готовлюсь стать отцом!

Точка.
Время и место поначалу робкой, но скоро и победительно вызывающей поступи сословия маленьких человеков, топящих и губящих безвозвратно «деревянных божков» старого мира («старого общества», по Чаадаеву) и нагромождающих поверх вся и всё троянские-вандомские-александрийские столпы не по чину возвеличенного «я». Вышли они из шинелки Самсона Вырина, скажете? Так нет же! Нет и не могло быть в маленьком человеке Самсоне Вырине готовности быть великим человеком, как у Белинского; человеком – да, но великим – нет, и пререшительно; христианином – да, но не «Саваофом», не политическим «Христом» или «Наполеоном» Раскольниковым.

Время и место припомнить вполне себе исторический факт – все как один сотворцы политической революции в России, начиная с лондонского тандема Герцен-Огарёв и оканчивая Ульяновым-Лениным, живо искали в религиозных сектантах себе бойцов и союзников, «передовое мясо», и Бонч-Бруевич ради них даже газетку на партийные деньги издавал, а просветитель Луначарский заигрывался в человекобожество и долго после победительного переворота. Но в этом ли была явлена начальными большевиками та самая страшная близость к народу, отсутствием которой Ульянов-Ленин попрекал мятежников декабря?..

Всему и многому сыщется время и место в истории, но это уже совершенно иная формула и совершенно иная мысль. Потому эта история – русская, по Пушкину, «требует другой мысли, другой формулы» (1830, Болдино, в черновиках по поводу «Истории» Н.Полевого).
Возможно – формулы Белкина, Ивана Белкина, дамоспода.

*Ср. позднейшее, но и «однокоренное», как представляется, у Блока: О Русь моя! Жена моя! До боли / Нам ясен долгий путь…

** Только в 1837 году Татаринова и несколько её сокорабельников были уличены в организации тайного общества и арестованы. 10 лет Татаринова провела в ссылке в одном женском монастыре, и только спустя этот срок подписала отречение от сектантства.

*** Из свт. Филарета: «Когда Император назначил (кн.А.Н. Голицына) Обер-прокурором, он сказал: Какой я Обер-прокурор Синода? Вы знаете, что я не имею веры». – Ну полно, шалун, образумишься. – Когда же, - говорил позже Голицын, - я увидел, что члены Синода делали дела серьёзно… и сам стал серьёзнее, почтительнее относиться к делам веры и Церкви; когда через год или два спросил себя: верую ли я? – то увидел, что верую, как веровал в детстве».

**** Эпиграмма Александра Сергеича: Вот Хвостовой покровитель, Вот холопская душа, Просвещения губитель, Покровитель Бантыша! [Бантыш-Каменский, содомит. – О.Л.] Напирайте, Бога ради, На него со всех сторон! Не попробовать ли сзади? Там всего слабее он.