Из железа и стали

Сегодня – день памяти Сергея Прокофьева. В этот день я хочу поговорить с читателями об одном из моих любимых сочинений горячо любимого композитора – о его Второй симфонии.

По ходу написания этого очерка я обменялся мнениями с коллегой по АТ  – музыкантом Александром Хоменко. Его очень интересные суждения я буду также здесь приводить.

Симфонию № 2 Прокофьев написал и завершил в Париже в 1925 году. Над её созданием автор работал 9 месяцев, назвав процесс её написания «девятью месяцами бешеного труда». На тот момент композитор уже не проживал в России 7 лет. Усилия и трудности, которые Прокофьев вложил в сочинение музыки в стиле, ему в какой-то мере чуждом, определенно проявляются в самом произведении; в лапидарных мелодиях, многослойных остинато первой части, перегружающих фактуру, в упрямой, нарочитой атональности. Редко когда в творчестве Прокофьева буйство громких звуков и резких  интонаций прорывается столь внезапно, как в первой части этой симфонии.

Хотя публика и критика на премьере и после нее ставила Прокофьеву в положительный пример его Первую Симфонию, Вторую, даже учитывая ее «брутальный характер»,  ни в коем случае нельзя назвать антиподом Первой. В обеих симфониях  явно обозначились проявившиеся в то время у композитора «антиромантические тенденции». Но с Первой симфонией, уже приучив слушательскую аудиторию и коллег-музыкантов к своему эпатирующему, «хулиганскому» стилю, он удивил всех, создав произведение классически ясное, по-гайдновски остроумное, по-моцартовски солнечное. Иное дело Вторая. С ее помощью Прокофьев, обосновавшийся в Париже после эмиграции и нескольких лет скитаний, пытался защититься от обвинений в эпигонстве, выдвинутых местным авангардом. Имея в виду прежде всего только что созданный  «Пасифик 211» Онеггера, он также сочинил произведение «из железа и стали», современное, громкое и резкое.

Задуманная по плану последней, 32-й сонаты  Бетховена, Симфония была написана в форме двухчастного цикла и явно рассчитана на внимательного,  а не поверхностного слушателя. Неудивительно, что музыка оказалась слишком сложной для парижской публики и не имела особого успеха. Позже Прокофьев даже хотел ее отредактировать, но этот замысел так и не осуществился из-за смерти композитора. И, наверное, к лучшему, потому  что именно в таком, несмягченном виде Симфония сегодня производит наиболее сильное впечатление.  

Это произведение Прокофьева - яркий показатель того, как текст может отделиться от своего первоначального контекста и, преодолев множество исторических пластов, наполниться совершенно иными смыслами. В каком-то смысле Вторая Прокофьева - старшая «сестра» антитоталитарной Четвертой и финала Шестой симфоний  Д.Д. Шостаковича. 

А. Хоменко:

Симфония эта, на мой взгляд, посвящена проблеме осмысления природы зла. По моему разумению зло у Чайковского было внешним, внечеловеческим, а у Шостаковича внутренним – как изнанка самой человеческой природы. 

У Сергея Сергеевича же во Второй, как мне кажется, зло немного иначе показано. У него зло это другие. Не другой – именно другие. Толпа. Масса. И главное зло – потеря себя в этом всем. Потеря собственной человечности.

Жуткую дьявольскую первую часть можно представить как словно бы показанное в кривом зеркале извращенное изображение радости военных маршей, под которые торжественно отправляются на бессмысленную кровавую бойню, а можно - и как тоталитарную машину, перемалывающую всякий здравый смысл, заставляющую официоз бежать впереди человеческой мысли. Едва ли эти образы рождались в голове композитора, однако именно они возникают прежде всего по опыту истории.

А.Хоменко:

Там сочетание несочетаемости – с одной стороны ритмичность, остинатность, организованность, а с другой – хаос и свалка голосов. Какие-то отдельные ритмы и интонации, что-то индивидуальное иногда прорезывается но тут же тонет в этой чудовищной громаде. Марш ведь, как бы то ни было - это о человеке. И тут его ритмоинтонации проскальзывают и словно расплавляются, тают. Происходит деперсонализация. И как логичное следствие – переход маршей в токкату! Человек перестал быть человеком. Он уже часть этой сатанинской тоталитарной силы. Тупой и разрушительной. Нет больше личности. Смерть при жизни.

Но Прокофьев не был бы Прокофьевым, если бы и в самом своем радикальном произведении не проявил свой лирический дар. Вторую часть открывает красивейшая тема, которая сначала ведется гобоем, а затем раскрывается во всей полноте оркестрового звучания. Это одна из самых вдохновенных, волнующих страниц музыки композитора. Он правильно распределяет силы слушателя и после первой части дает ему погрузиться в мир волшебных, хотя и временами тревожных образов, мир, полный остроумных находок и изумительной звукописи.

Вторая часть, задуманная по образцу 32-й сонаты Бетховена как вариационная, по замыслу Прокофьева должна была принести спокойствие и окончательно снять напряжение первой части, однако ее лирические тенденции не могут этого сделать в рамках выбранных эстетических предпосылок. Ближе к завершению возвращаются грозные темы и настроения вступительного Аллегро, звучность неумолимо нарастает, приближая к дикой развязке, напоминающей механический марш на "параде идиотов". После этого ненадолго возвращается практически в неизменном виде умиротворенная исходная тема. Но нужно вслушаться в самое завершение симфонии, когда под этой изысканной лирикой как бы подводится тихая зловещая черта струнными. Это, возможно, еще более сильный фрагмент, чем все предыдущие кульминации.

А.Хоменко:

Вторая же часть – снова исключительно как я понимаю – попытка что-то этому всему противопоставить. Это ведь был главный вопрос всех художников 20 века – а к чему мы стремимся, если и в прошлое больше не верим, и настоящее нам не нравится? Романтический антропоцентризм мы отринули, а что вместо? Авангард ведь с его торжеством формы - просто логическое следствие кризиса содержания. Непонятно о чем писать, так что просто пишем. Говорим, чтоб не молчать.   

И вот тут Сергей Сергеевич, как мне кажется, хочет уйти в сказочность какую-то. Ведь в сравнении с недавней еще романтической традицией музыка второй части Второй симфонии мелодична, но гармонически довольно непривычна. Да и мелодия сама не сказал бы, чтоб традиционна. А гармоническая экзотика и мягкость мелодики сразу в памяти воскрешают всякие сказочные образы русской классики. Попытка забыться, укрыться в грезах. Надежда без надежды и мечта наперекор всему. Такое себе решение, конечно же. И Прокофьев об этом прямо и заявляет в конце. Та самая «зловещая черта», о которой вы писали. 

Симфония была впервые исполнена в Париже 6 июня 1925 года под управлением Сергея Кусевицкого. Реакция публики настолько разочаровала впечатлительного композитора, что в письме другу, композитору Николаю Мясковскому Прокофьев написал: «Так намудрил, что и сам, слушая, не всюду до сути добрался, с других же нечего и требовать». Вторая симфония Прокофьева действительно трудна для восприятия. Она не сразу открывается для слушателя и требует полного в себя погружения.  К этому я и призываю тех читателей, которые наберутся смелости послушать это произведение.

Однако, несмотря на трудности восприятия, эту симфонию впоследствии высоко оценили дирижёры, музыковеды и публика по всему миру. Так американский композитор Кристофер Роуз назвал Вторую симфонию Прокофьева "лучшей из всех" и посвятил ей свою Симфонию № 3. Сегодня Вторая симфония Прокофьева остаётся одним из самых исполняемых произведений великого композитора. Вторую симфонию Прокофьева неоднократно интерпретировали лучшие оркестры мира под управлением многих знаменитых дирижёров.