Мне кажется порою, что солдаты

Вспомним и помянем и живых, и мертвых.

Выпьем за Победу. За мирное небо над головой детей. Нальем сто грамм, накроем хлебом, зажжем свечу.

За вас, мои дорогие, за крепкий тыл и стойкий фронт, за вас, дедушки и бабушки, за тебя, дядя Троша, дядя Аарон, тетя Маруся, за вас, мои малолетние партизаны, дядя Полик, теть Аньтя, тетка Ева, за всех вас. Пусть Господь не оставляет, а Богородица присмотрит.

За всех наших ребят, что легли в землю защищая людей и народы, все то, что им дорого, по европейским полям, по городам и селам, в корейской земле, на Даманском, во Вьетнаме, в Египте, в Эфиопии, Сомали, Анголе, Намибии, Нигере, Никарагуа, Афгане, Сирии, Ираке, Сербии…

Молим Тя, Преблагий Господи, помяни во Царствии Твоем православных воинов, на брани убиенных, и приими их в небесный чертог Твой, яко мучеников изъязвленных, обагренных своею кровию, яко пострадавших за Святую Церковь Твою и за Отечество, еже благословил еси, яко достояние Твое.

За наших детей и внуков, чтоб не предали и не продали, чтоб мы могли ими гордиться, как гордимся делами предков. Чтоб больше – никогда.

Аминь.

Всеволод Багрицкий (1922—1942)

* * *
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.

Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.

Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати.

1941

Семён Гудзенко (1922—1953)

ПЕРЕД АТАКОЙ

Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
             можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
            и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним
         идет охота.
Будь проклят
          сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
        и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
       не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
                А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
         я кровь чужую.

1942

Арсений Тарковский (1907—1989)

* * *
Немецкий автоматчик подстрелит на дороге,
Осколком ли фугаски перешибут мне ноги,

В живот ли пулю влепит эсэсовец-мальчишка,
Но все равно мне будет на этом фронте крышка.

И буду я разутый, без имени и славы
Замерзшими глазами смотреть на снег кровавый.

1942

Юлия Друнина (1924—1991)

* * *
Я только раз видала рукопашный.
Раз — наяву и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

1943

Ион Деген (1925—2017)

* * *
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Декабрь 1944

Николай Панченко (1924—2005)

ВЕСНА НА ФРОНТЕ

Весна на фронте пахнет не фиалками —
бурлят из леса затхлые ручьи.
А там вповал —
                 январские, февральские,
немецкие, советские — ничьи.
В овчинных шубах,
как в звериных шкурах,
кто навзничь, кто ничком, кто на боку...

Весной на фронте очень много курят,
и вечно не хватает табаку.

1945

Константин Левин (1924—1984)

* * *

За нас молились леди Англии
И маркитантки полковые.
Нас интервьюировали б ангелы,
Когда бы были таковые.

Мы доверяли только морфию,
По самой крайней мере — брому.
А те из нас, что были мертвыми —
Земле, и никому другому.

Тут всё еще ползут, минируют
И принимают контрудары.
А там — уже иллюминируют,
Набрасывают мемуары...

* * *
Мы непростительно стареем
И приближаемся к золе.
Что вам сказать? Я был евреем
В такое время на земле.
Я не был славой избалован
И лишь посмертно признан был,
Я так и рвался из былого,
Которого я не любил.
Я был скупей, чем каждый третий,
Злопамятнее, чем шестой.
Я счастья так-таки не встретил,
Да, даже на одной Шестой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но даже в тех кровавых далях,
Где вышла смерть на карнавал,
Тебя — народ, тебя — страдалец,
Я никогда не забывал.
Когда, стянувши боль в затылке
Кровавой тряпкой, в маяте,
С противотанковой бутылкой
Я полз под танк на животе,
Не месть, не честь на поле брани
Не слава и не кровь друзей,
Другое смертное желанье
Прожгло мне тело до костей.
Была то жажда вековая
Кого-то переубедить,
Пусть в чистом поле умирая,
Под гусеницами сгорая,
Но правоту свою купить.
Я был не лучше, не храбрее
Моих орлов, моих солдат,
Остатка нашей батареи,
Бомбленной шесть часов подряд.
Я был не лучше, не добрее,
Но, клевете в противовес,
Я полз под этот танк евреем
С горючей жидкостью «КС».

1947

Ян Сатуновский (1913—1982)

Сашка Попов, перед самой войной окончивший
Госуниверситет, и как раз 22-го июня
зарегистрировавшийся с Люсей Лапидус — о ком же ещё
мне вспоминать, как не о тебе? Стою ли
я — возле нашего общежития —
представляю то, прежнее, время.
В парк захожу — сколько раз мы бывали с тобой на Днепре!
Еду на Че́челевку, и вижу —
в толпе обречённых евреев
                                              об руку с Люськой
                                                     ты, русский! —
             идёшь на расстрел,
Сашка Попов...

Днепропетровск, 1946