Если бьёт — значит любит": как романтизированное насилие калечит жизни

Фраза «Если бьёт — значит любит» давно стала чем-то большим, чем просто бытовым клише. Её повторяют с полуулыбкой бабушки в деревнях, матери на кухне, подруги в сплетнях, актрисы в интервью. Она проникает в песни, телесериалы, школьные анекдоты, и тем самым незаметно вплетается в саму ткань общественного восприятия любви, воспитывая целые поколения женщин и мужчин, для которых страдание становится неотъемлемой частью привязанности. Эта фраза — не безобидный оборот речи. Она — культурный вирус, передающий идею, что боль, унижение и физическое насилие могут быть доказательством любви. И тем самым — оправданием преступления.

Истоки фразы уходят корнями в патриархальную крестьянскую традицию, где женщина (или, шире — младший, подчинённый, "мягкий" по статусу человек) воспринималась не как равноправная личность, а как нечто, требующее «обуздания». В русском фольклоре, поговорках и частушках можно встретить десятки высказываний, оправдывающих побои как часть "семейного порядка":

«Муж без кулака — что суп без соли»,

«Бьёт — значит, в душу лезет»,

«Жена без битья — что хата без угла».

Они не просто отражают насилие — они его нормативизируют, придают ему статус нормы и даже добродетели.

Сказки — культурный клей детства — тоже несут эту идею. В них принцесса порой обязана "искупить" своё непослушание страданием, а муж — силой "перевоспитать" строптивую. В русской литературе XIX века нередко воспевались сцены, где «женщина страдает, значит любит», а мужчина, терзаемый внутренними демонами, имеет право быть жестоким: вспомним Печорина, Раскольникова, Обломова, героев Достоевского и Куприна. Их страдания обеляли их жестокость.

С развитием массовой культуры миф трансформировался, но не исчез. Советское кино, несмотря на свою официальную борьбу с бытовым насилием, не раз транслировало образы «грубого, но настоящего мужика», который сначала «дает по щам», а потом несёт на руках. Постсоветская поп-культура лишь усугубила ситуацию. В девяностые и нулевые годы музыка и телесериалы активно романтизировали насилие как страсть.

«Бьёт — значит ревнует», «ревнует — значит любит», «жёсткий — значит сильный» — эти месседжи стали основой для десятков сюжетов в клипах, ситкомах и журналах.

И вот результат: в 2020-х в России и других постсоветских странах до сих пор находятся те, кто объясняет синяки любовью, изнасилование — вспышкой страсти, психологический террор — «альфачностью», а контроль — заботой.

Почему эта фраза до сих пор жива?

Потому что она выгодна. Она выгодна агрессору: она стирает вину, она делает насилие не преступлением, а «жестоким проявлением любви». Она удобна обществу: ведь если насилие — часть страсти, значит, не нужно вмешиваться, не нужно думать, не нужно защищать. Она питает архетипическую мечту о «диком, опасном, но любящем» мужчине — и этим активно торгует глянец, киноиндустрия, литература и даже образовательные учреждения, где до сих пор можно услышать: «Ну мальчик тебя дёргает за косу — значит, ты ему нравишься».

Фраза «Если бьёт — значит любит» — это не просто ложь. Это социальный яд, отравляющий восприятие любви, подменяющий доверие — страхом, а привязанность — зависимостью. Именно поэтому сегодня как никогда важно разоблачить её, показать её подлинную, уродливую суть и разорвать этот многовековой цикл оправданного насилия.

Цель этой статьи — не просто рассказать, что фраза опасна. Цель — показать, как каждое её повторение калечит жизни: психологически, физически, репродуктивно. И напомнить: любовь — это не шрамы на коже и не слёзы в подушке. Любовь — это безопасность. Всё остальное — насилие.

Во всех традиционных патриархальных культурах — не только в России — насилие воспринималось не как изъян системы, а как её неотъемлемый компонент. Особенно в семье. В деревенской, крестьянской, дореволюционной России муж имел право на телесное наказание жены так же, как и на порку детей или на распоряжение рабочим инвентарём. Женщина — по обычаю и закону — рассматривалась как «душевластие мужа», то есть юридически подчинённое лицо. Ремень, кулак, кнут — это были символы не жестокости, а «порядка». Насилие играло роль «воспитательного инструмента», способа наведения дисциплины, и, в извращённой логике, якобы выражения заботы: «Я бью, потому что ты — моя, и мне не всё равно».

В фольклоре и народной педагогике женщина должна была быть «прибитой к месту», терпеливой, молчаливой, и даже послушной в бедах:

«Терпи, казачка — атаманом будешь»

«Бьёт — значит не бросит».

Даже пословицы на уровне языка закрепляли идею о том, что агрессия — это форма вложения, а страдание — путь к «высшей» любви.

Классическая литература и кино лишь закрепили эти установки, но уже под соусом психологической глубины, духовных страданий и судьбы. Русский канон XIX–начала XX века — от Лермонтова до Достоевского — наполнен романтизацией жестокости.

Печорин мучает женщин и убивает, но остаётся героем эпохи.

Обломов обесценивает, унижает, манипулирует — но вызывает сочувствие.

Анна Каренина, Катерина, Соня Мармеладова — страдают, потому что «такова женская доля». Насилие над ними оправдано литературной судьбой, оно становится не трагедией, а «необходимым очищением», «моральной драмой».

Идея любви через страдание стала эстетическим принципом. Читатель должен был поверить, что боль обостряет чувства, делает любовь настоящей, «глубокой». А если любовь без боли — значит, она поверхностна. Этот код передался в советское и постсоветское искусство.

В раннем советском кино бытовое насилие критиковалось — но исподволь. Оно было, но его нельзя было обсуждать прямо. А вот в 60–80-е годы стали появляться мелодрамы, где мужчина мог быть груб, резок, молчалив, ревнив — и это подавалось как особая форма мужественности. Женщины в этих историях прощали, понимали, любили — и таким образом укрепляли иллюзию, что настоящая любовь требует страданий.

Современные медиа и сериалы: здесь миф достиг новой формы — глянцевой, музыкальной, максимально продающейся.

С начала 2000-х на телевидении, в поп-музыке, в романах массового рынка началась эпоха «токсичной романтики».

Тот самый герой, который «бьёт — значит любит», теперь стал красавцем на обложке: он властен, контролирует, ревнует, ломает телефон героини — но его оправдывают внешность, деньги и "плохое детство".

В сериалах типа «Клон», «Богатые тоже плачут», «Мажор», «Кровавые розы», а позже — в TikTok-драматургии и веб-сериалах, где отношения сводятся к борьбе за внимание и власть, сюжетные линии агрессора превращаются в эпос: он её обижает — она убегает — он страдает — она прощает — конец. Насилие не просто присутствует — оно украшено страстью и драмой. Страдания героини романтизируются: «Она страдала — значит, любила».

Поп-музыка лишь усиливает эффект: в текстах звучат фразы вроде «ты убил меня взглядом, но я тебя люблю», «сделай мне больно — это значит, ты мой», «разбей мне сердце, только не уходи». Это не поэзия — это агрессия, запечатанная в мелодии.

Таким образом, миф о «жестокой, но настоящей любви» прошёл путь от деревенской хаты до глянцевого разворота, от пыльного сундука с поговорками до модного плейлиста подростка.

Каждый этап усиливал его, адаптировал под новую эстетическую форму, но не разрушал ядро: страдание = любовь.

И пока этот миф жив, он будет порождать семьи, где любовь измеряется ударами, детей, которые путают боль с заботой, женщин и мужчин, не способных отличить привязанность от зависимости.

Чтобы понять, почему жертвы остаются рядом с теми, кто причиняет им боль, и почему общество так часто обвиняет их в бездействии, необходимо взглянуть вглубь — в психологические механизмы, запускаемые насилием. Насилие — это не внезапный удар, не сиюминутная вспышка. Это система. Структурированная, повторяющаяся, коварно встроенная в повседневность.

Цикл насилия по Ленор Уокер — это модель, предложенная американской психологиней, работающей с женщинами, пережившими домашнее насилие. Он описывает типичный повторяющийся паттерн в абьюзивных отношениях, состоящий из четырёх стадий:

1. Фаза нарастания напряжения

Агрессор раздражается по мелочам, становится холодным, критичным, замкнутым или грубым. Жертва ходит «на цыпочках», интуитивно чувствуя опасность, пытаясь «успокоить» и «разрядить» обстановку. Психологическое давление нарастает.

2. Фаза насилия

Вспышка: крик, унижение, оскорбления, швыряние предметов, толчки, избиение, сексуальное насилие, экономический контроль. Агрессор «выпускает пар». Психика жертвы в это время переходит в режим выживания — страх, паника, диссоциация.

3. Фаза покаяния / медового месяца

Агрессор раскаивается: плачет, приносит подарки, клянётся, что «такого больше не будет», говорит о любви и страхе потерять. Жертва видит перед собой не монстра, а человека. Надежда возрождается. Связь укрепляется.

4. Фаза кажущегося мира

Некоторое время всё спокойно. Это затишье. Но напряжение начинает нарастать снова. И цикл повторяется. С каждой новой спиралью — быстрее и болезненнее.

Что происходит с психикой жертвы?

Насилие разъедает личность изнутри, часто незаметно. Оно действует как яд в малых дозах:

Выученная беспомощность — состояние, при котором человек перестаёт верить в возможность изменить свою ситуацию. Даже при наличии выхода он его не использует: «всё равно никто не поможет», «я сама виновата», «если уйду, станет только хуже». Это не слабость — это результат систематического подавления воли.

Диссоциация — защитная реакция психики, при которой человек как бы «отключается» от происходящего, наблюдает за собой со стороны, теряет контакт с реальностью. Во время насилия жертвы могут не чувствовать боли — они переживают «вымаренное» состояние, отстранённость, ощущение, что это происходит не с ними.

Ложная вина и стыд — жертва может считать, что сама спровоцировала агрессора: «Я довела», «Я не так сказала», «Он просто устал». Окружение часто подкрепляет эти установки: «А что ты ему сказала?», «Ты же знала, какой он». Так начинается внутреннее самобичевание.

Когнитивный диссонанс — когда агрессор проявляет и жестокость, и ласку, психика жертвы расщепляется. Любимый и страшный человек в одном лице — это тяжёлое противоречие, которое мозг старается объяснить. Поэтому многим проще поверить в «любовь с проблемами», чем признать наличие насилия.

Агрессор — тоже не хаотичен. У него есть свои способы оправдания и сохранения контроля:

Рационализация: «Я просто устал», «Ты меня довела», «Это была шутка», «Я тебя защищаю от самой себя».

Минимизация: «Я же не ударил — только толкнул», «Это не крик — я просто громко разговариваю».

Обвинение жертвы: «Ты сама меня вынудила», «Ты хочешь, чтобы я с ума сошёл?», «Ты доводишь меня своим тоном».

Манипуляции: «Никто тебя не полюбит, кроме меня», «Я же всё ради тебя», «Ты разрушишь нашу семью».

Агрессор, как правило, умеет быть обаятельным. На людях он может казаться заботливым, ответственным, харизматичным. Именно это вызывает у окружающих недоверие к словам жертвы. Это и есть двойное лицо абьюза.

Почему жертвы не всегда уходят?

В обществе до сих пор жив стереотип: «Ну если не уходит — значит, всё устраивает». Но с точки зрения нейропсихологии и травматологии всё гораздо сложнее.

Травматическая привязанность. Когда боль и ласка перемежаются, у жертвы вырабатывается зависимость, схожая с наркотической. Дофамин и окситоцин, выбрасывающиеся после «медового месяца», склеивают с агрессором ещё сильнее.

Нейрофизиологическая адаптация. Организм перестаёт остро реагировать на стресс. Порог тревоги повышается. Постоянное состояние опасности становится «нормой». Это мешает распознать, насколько ситуация ненормальна.

Экономическая и социальная зависимость. Страх остаться без жилья, без поддержки, без денег, особенно если есть дети. Агрессор часто сознательно делает жертву зависимой.

Обесценивание обществом. Отсутствие поддержки со стороны родных, друзей, врачей, правоохранительных органов. Часто жертва слышит: «Сама виновата», «Может, он изменится», «Не выноси сор из избы».

Именно поэтому агрессор так легко повторяет насилие. А жертва — остаётся. Не потому что любит. А потому что сломлена. И пока общество продолжает спрашивать: «А что она ему сказала?», цикл не разорвётся. Насилие не объясняется — оно останавливается.

Домашнее и партнёрское насилие — это не только про страх и психологические травмы. Это — клиническая, физическая, репродуктивная катастрофа, последствия которой врачи наблюдают каждый день. Жертвы приходят на приём с болью, бессонницей, нарушениями цикла, с замершей беременностью или жалобами на головные боли, не осознавая, что все эти симптомы могут быть звеньями одной и той же разрушительной цепи.

Физические травмы

Насилие оставляет не только след в душе, но и в тканях тела. Чаще всего врачи сталкиваются с:

— синяками, ушибами, ссадинами, гематомами разной степени давности;

— переломами рёбер, носа, ключиц, фаланг пальцев (особенно у женщин, которые пытаются защититься);

— черепно-мозговыми травмами, часто без открытых ран;

— внутренними кровотечениями и повреждением внутренних органов.

У женщин, переживших повторяющееся насилие, нередко наблюдаются хронические болевые синдромы: тазовая боль, боли в спине, мигрени, невралгии. Эти боли могут сохраняться даже при отсутствии объективных травм — в результате постоянного мышечного и нейровегетативного напряжения.

Во время беременности любое физическое насилие увеличивает риск:

— преждевременных родов,

— отслойки плаценты,

— фето-плацентарной недостаточности,

— антенатальной гибели плода.

Психосоматические расстройства

Жертвы насилия часто приходят не к психотерапевту, а к врачу общей практики или гинекологу — с симптомами, у которых нет «видимой» причины:

— головные боли,

— нарушение сна и аппетита,

— учащённое сердцебиение,

— боли в груди или животе,

— тошнота, диарея, спазмы.

Это проявления посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), которое часто остаётся нераспознанным. ПТСР у жертв домашнего насилия может проявляться через:

— навязчивые воспоминания,

— вспышки тревоги,

— панические атаки,

— эмоциональное онемение,

— депрессию, склонность к аутоагрессии,

— трудности с концентрацией и памятью.

Если травма длится месяцами или годами, формируется комплексное ПТСР — более глубокое, деструктивное состояние, которое требует не только терапии, но и социальной поддержки.

Влияние на репродуктивное здоровье

Для гинеколога насилие — это одна из причин:

— самопроизвольных выкидышей, особенно на ранних сроках;

— замершей беременности;

— дисменореи (болезненных менструаций),

— аменореи (исчезновения менструации на фоне стресса),

— поликистоза яичников,

— инфекций мочеполовой системы,

— вагинизма и болезненного полового акта (диспареунии),

— сексуальной дисфункции, потери либидо.

Регулярное насилие снижает способность женщины к зачатию и вынашиванию. Во время беременности оно может привести к внутриутробной гипоксии плода, нарушению формирования плаценты, а во время родов — к гипертонусу, нарушениям раскрытия, экстренным родоразрешениям, послеродовому стрессу.

Кроме того, у женщин, переживших сексуальное насилие, часто возникают страх гинекологических осмотров, отказ от медицинской помощи, высокий порог обращения к врачу, что ухудшает прогноз при любой гинекологической патологии.

Дети и насилие: свидетели тоже жертвы

Ребёнок, который живёт в семье, где отец систематически проявляет насилие по отношению к матери (или наоборот), — это не сторонний наблюдатель. Это прямая жертва.

Травма свидетеля — явление, при котором ребёнок, не подвергаясь прямому насилию, испытывает те же последствия, что и непосредственная жертва:

— хроническую тревожность,

— проблемы со сном,

— регресс поведения (энурез, заикание, агрессия),

— нарушение привязанности и базового доверия к миру.

Позже такие дети могут:

— интернализировать модель насилия и повторить её в будущих отношениях,

— идентифицироваться с агрессором или жертвой,

— развить склонность к агрессии, контролю, или, наоборот, к подчинению и самоуничтожению.

Насилие — это не эпизод. Это системная атака на тело, психику, репродуктивную функцию и будущее поколение.

И пока мы не начнём воспринимать его не только как этическую проблему, но и как медицинскую, психиатрическую и общественную угрозу — каждая вырванная из контекста фраза типа «сама виновата» будет продолжать множить боль, патологии и гибельные судьбы.

Даже когда жертва находит в себе силы заговорить, система слишком часто отвечает ей тишиной. Не сочувствием. Не защитой. А молчанием, формализмом, скепсисом и — в худшем случае — обвинением. Насилие становится не только личной трагедией, но и экзаменом, который нужно сдать: докажи, подтверди, не преувеличивай, может, ты сама....

Общество до сих пор пропитано мифами о «хороших жёнах» и «настоящих мужчинах», которые не выносят ссор из избы и «разбираются сами». Жертва насилия сталкивается не с поддержкой, а с серией унижающих вопросов:

«А почему ты так поздно обратилась?».

«А что ты сделала, чтобы он тебя ударил?».

«А ты точно не провоцировала?».

«А может, это просто конфликт в семье?».

Это и есть виктимблейминг — обесценивающее обвинение жертвы в собственном страдании. Его транслируют родные, соседи, участковые, даже медработники и учителя. Он внедряется в сознание самой жертвы, делает её менее склонной искать помощи в будущем, усиливает её изоляцию. Женщина, ребёнок, молодой человек — начинают считать, что они «не заслуживают защиты», потому что «недостаточно пострадали».

В российской и постсоветской правоприменительной практике бытовое насилие всё ещё не считается самостоятельным преступлением. Многие формы агрессии — психологическое давление, контроль, запугивание, экономическая изоляция — не кодифицированы в уголовном или административном праве.

Нет закона о домашнем насилии, который бы защищал жертв на системном уровне.

Заявление часто «теряется», а сотрудники полиции отговаривают от его подачи: «Пишите примирение», «Вы ещё помиритесь», «Не портите человеку жизнь».

Отказ возбуждать дела без телесных повреждений или без свидетелей.

Медицинские экспертизы проводятся формально или с опозданием, доказательства теряются.

Врачебная документация редко содержит зафиксированные подозрения на насилие — из страха «вмешательства в личную жизнь».

Медицинская система, в свою очередь, не имеет чётких регламентов. Врач-гинеколог, терапевт, травматолог могут замечать следы побоев, но не имеют прав, ресурсов или инструкций, чтобы начать процесс защиты. Даже если врач понимает, что перед ним жертва — он не всегда знает, как правильно действовать. Боится навредить, навязать, ошибиться.

Несмотря на все институциональные барьеры, именно специалисты «первой линии» — врачи, учителя, социальные работники — первыми сталкиваются с жертвами насилия. Именно от их реакции зависит, замкнётся ли человек в себе или начнёт путь к выходу.

Что может сделать врач:

1.Зафиксировать даже минимальные повреждения и внести их в медицинскую карту.

2.В мягкой форме спросить о причинах травм. Не давить, но дать понять: вас услышат.

3.Предложить контакты кризисных центров или горячих линий.

4.Если ситуация угрожает жизни — направить пациента к психиатру, вызвать социальные службы.

5.Поддержать, даже если человек не готов уйти: «Я верю вам. Когда вы будете готовы — я помогу».

Что может сделать учитель или педагог:

1.Обратить внимание на поведение ребёнка: тревожность, агрессия, снижение успеваемости, замкнутость.

2.Вести наблюдение и аккуратно передать информацию школьному психологу.

3.Не осуждать — выслушать. Не задавать вопросов «почему ты не сказал раньше?».

Что может сделать социальный работник, волонтёр, специалист центра помощи:

1.Предоставить юридическую консультацию и сопровождение.

2.Помочь оформить документы для подачи в суд, на алименты, защитные меры.

3.Обеспечить временное жильё или связи с приютами.

4.Стать опорной фигурой — в системе, которая слишком часто оборачивается спиной.

Насилие — это не «семейное дело». Это общественная проблема.

Каждый, кто проходит мимо — становится её частью.

Система будет меняться только тогда, когда мы перестанем воспринимать насилие как приватную драму и начнём действовать как профессиональное, человеческое сообщество.

Без страха. Без равнодушия. Без оправданий.

Одна из самых коварных особенностей насилия — его невидимость. Особенно на ранних этапах. Особенно, когда оно не оставляет синяков, не сопровождается криком, не выглядит как преступление. Многие жертвы годами не осознают, что живут внутри системы подавления, потому что привыкли называть это «ревностью», «строгостью», «таким характером», «вспышками». Но насилие — это не то, как оно выглядит. Это то, что оно делает с человеком: ломает, унижает, пугает, заставляет быть «удобным».

Формы насилия

Чтобы понять масштаб проблемы, нужно видеть, насколько разными могут быть проявления агрессии:

1. Физическое насилие

Самое «узнаваемое», но не всегда очевидное. Это не только удары. Это:

— толчки, хватание за руки, тряска;

— запугивание через физическую угрозу (битьё предметов, приближение сжатого кулака);

— принуждение к неподвижности, удержание;

— отказ в медицинской помощи после травмы.

2. Психологическое (эмоциональное) насилие

Разрушает медленно, но эффективно:

— систематическое унижение и обесценивание: «Ты ничего не стоишь», «Ты бы без меня пропала»;

— изоляция: запрет на встречи с друзьями, ограничение общения с родственниками;

— контроль за телефоном, переписками, одеждой, маршрутом;

— игнорирование, молчание в наказание, резкие смены настроения.

3. Экономическое насилие

Незаметное, но глубоко разрушающее:

— полный контроль над деньгами;

— запрет на работу или обучение;

— «дозирование» средств на еду, гигиену, лекарства;

— обвинения в «растрате» при любых покупках.

4. Сексуальное насилие

Не всегда сопровождается физическим принуждением:

— секс «через силу», из страха, чтобы «не спровоцировать скандал»;

— презрение к отказу: «Что значит "не хочу"?»

— принуждение к действиям, которые вызывают отвращение или боль;

— осмеяние или унижение в постели;

— отказ использовать контрацепцию вопреки желанию партнёра.

За всё время, пока существует миф «если бьёт — значит любит», он успел разрушить миллионы жизней. Его повторяют матери дочерям, бабушки внучкам, мужчины друг другу, психологи в дешёвых ток-шоу, даже герои сериалов, которые преподносятся как идеалы страсти. Но правда одна: любовь не причиняет боль.

Демонтаж главного мифа

Любовь — это не страдание.

Любовь — это не зависимость.

Любовь — это не страх за своё слово, шаг, телефонный звонок.

Настоящая любовь — это:

— забота: когда вам не страшно просить, говорить, ошибаться;

— безопасность: когда рядом с человеком вы не сжимаетесь, не ждёте удара ни словом, ни взглядом, ни рукой;

— уважение: когда у вас есть право быть собой, иметь границы, мнение, личное пространство.

Всё, что отнимает у вас покой, здоровье, свободу и достоинство — не любовь. Это насилие.

И сколько бы его ни украшали словами о «страстности», «мужском характере», «таких чувствах» — оно не перестаёт быть разрушительным.

Если вы находитесь в ситуации насилия — вы не одни. Есть люди и организации, которые могут помочь.

Россия:

Центр «Насилию.нет» — www.nasilie.net

Круглосуточный чат поддержки, правовая и психологическая помощь

Кризисные центры для женщин и детей в регионах — список на сайте nasilie.net

Телефон доверия для женщин, подвергшихся насилию: 8 800 7000 600

Горячая линия МЧС (помощь в экстренных случаях): 112

Украина:

Ла Страда-Україна: 0 800 500 335

Міжнародна Амністія Україна: www.amnesty.org.ua

Центри безоплатної правової допомоги: 0 800 213 103

Международные ресурсы:

UN Women: поддержка программ помощи пострадавшим

The National Domestic Violence Hotline (США): 1−800−799−7233 / www.thehotline.org

Даже если вам страшно. Даже если вы не уверены. Даже если кажется, что «всё не так уж плохо» — вы имеете право быть в безопасности.

Не молчите.

Если вы узнали в этой статье себя — вы не обязаны сразу делать громкие заявления. Но вы можете начать с малого: признать, что это ненормально. Поговорить с другом. Позвонить на горячую линию. Прийти на приём. Сделать шаг. Один.

Не оправдывайте.

Если вы слышите от знакомых: «Ну, он же извинился», «Наверное, она сама виновата», — не поддавайтесь. Насилие не имеет оправданий. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Не романтизируйте.

Если вы — автор, преподаватель, сценарист, блогер — не делайте боль красивой. Боль — это не поэзия. Это последствия.

У вас есть власть. И есть ответственность.

Любовь не унижает. Любовь не пугает. Любовь не ставит на колени.

А если ставит — это не любовь. Это насилие.

И оно не должно быть нормой.

Ни в семье. Ни в культуре. Ни в языке.

Никогда.