Они вернутся

Просыпаюсь от щекотки в носу. Над лицом колышется колосок – единственный на всём сгоревшем поле. Вокруг чёрная земля, будто гигант пролил кофейный жмых. Лесок вдалеке – редкий, как волосы у нашего комбата после трёх месяцев здесь.

Рана на ноге ноет, а автомат можно сдавать в утиль.

Я услышал как, кашляя мотором, рядом прополз вражеский танк.

Вражеский – наверняка.

Впрочем, если видел один их танк, то можно сказать, что видел все – если это Т-62, то с кривыми свастиками, если «Леопард», то с молниями, похожими на логотипы энергетиков.

Рядом раздался шорох.

Обреченно скосив глаза в сторону, я увидел самого обычного ёжика. Иголки – как расчёска деда после инфаркта – половины нет, остальные торчат в стороны. Толкает темным носиком гильзу, фыркает, будто говорит: «И тебя так починили?»

И тут вижу его.

Мальчик в пионерской форме. Галстук – как сигнальный флажок в этой серости. Молча тычет пальцем в землю – там мина, замаскированная под комок грязи. Достаёт из рюкзака щуп из палки и банки из-под тушёнки «Говядина по-ленинградски». Работает молча, будто разбирает конструктор. Перекусывает провод зубами – салютует и растворяется в дыму.

Очнулся я уже среди своих.

Санитар, всё ещё корпящий надо мной, бормочет:

- Бинт странный…

- Чем странный? – прохрипел я, лишь бы показать, что ещё жив.

- Он... красный, – наконец ответил тот.

Молчу.

Только за низким окном санитарной палатки галчонок с алой ниткой на лапке прыгает по ветке возле кормушки. Клюёт крошки от сухаря, который старше меня. Взлетает – и вижу через открытый полог, куда он сел. На пне, где был наш НП, проросла берёзка. Тоненькая, в стволе – след от пули. Но тянется вверх.

Галчонок поворачивает голову, чёрные глазки блестят. Чирикает так, будто смеётся над моим недоумением. Потом вдруг чётко, как голос диктора из репродуктора:

- Пионеры вернутся!

И улетает, а я остаюсь лежать, крепко зажмурив глаза и веря, веря в то, что это обязательно сбудется.