Лучшая броня читателя

Вот сижу я в  своей квартире, разглядываю полку с книгами, и понимаю – война научила  меня ценить литературу. Не так, как ваша школьная училка, ноющая про  «глубину метафоры».

Нет.

Я  теперь знаю, что «Преступление и наказание» – отличная подставка под  чайник, а «Война и мир» идеально закрывает пролом в стене от соседского  перфоратора.

На  фронте у нас были свои «живые консервы» – не те пауки, которых осы  едят, а книги. Берешь томик, читаешь про любовь Карениной, а потом рвешь  страницы на самокрутки. Пушкин горит быстро, Гоголь – долго и с  копотью. А Достоевский…

О, это отдельная история.

Как-то раз наш взвод завалило в блиндаже после артобстрела.

Сержант, глядя на дыру в стене, орёт:

- Кто-нибудь, заткните это чем-нибудь!

Я и сунул туда «Идиота».

Через минуту прилетел дрон – бах! – но осколок застрял как раз между «Настасья Филипповна» и «князь Мышкин».

Сержант потом хлопал меня по плечу:

- Ты, видимо, или гений, или идиот.

Я ответил:

- Это называется – превратить панику в бронелист.

Сержант меня не понял, но дал шоколадку.

Книги на войне – те же самые «ходячие пайки».

Сначала ты их уважаешь, цитируешь, восхищаешься сюжетом.

Потом начинаешь выдирать страницы – то носки утеплить, то костер разжечь.

А когда видишь, как пуля застревает в «Анне Карениной», понимаешь – Лев Толстой не просто классик, он – твой бронежилет.

Один раз Вовка, наш сапёр, спросил:

- Слушай, а ты зачем таскаешь эту макулатуру?

Я объяснил:

-  Представь, что Гитлер брал бы с собой в окопы «Майн Кампф». Мы бы уже  давно стреляли цитатами: «Смотри, фриц, тут про тебя написано – «низшая  раса»!»

Вовка засмеялся и предложил:

- Давай «Тихого Дона» в следующий раз возьмём – там про казаков, они хоть с саблями, может, осколки отбивать будут.

Но самая эпичная история случилась с «Колымскими рассказами» Шаламова.

Мы тогда попали в засаду, и мне пришлось поджечь книгу, чтобы отвлечь врага дымом.

Горит  она, знаете ли, как грешник в аду – ярко, с треском. А потом из пепла  выпала непрогоревшая страница с фразой: «Человек жив, пока живёт  последняя надежда».

Мы выжили.

И я подумал – Шаламов, блин, гигант. Даже мёртвый продолжает мотивировать.

Теперь я дома.

Смотрю  на спасшую меня книгу – потрёпанную, в дырках от осколков, с пятнами  крови вместо закладок, и почему-то вспомнил тех чудаков из «451 градуса  по Фаренгейту» Рея Брэдбери, которые учили книги наизусть, чтобы спасти  от огня.

Мы, солдаты, – те же книги.

Нас  тоже «сжигают» – мы своими телами затыкаем дыры в окопах, прикрываем  спины товарищей, служим растопкой для чьих-то амбиций. Но если вдуматься  – разницы нет.

В «451 градусе» люди запоминали строки, чтобы текст не умер.

А  мы, даже когда нас рвёт на части, оставляем после себя истории – в  письмах, в смешках у костра, в осколках, застрявших между обложек.

Война – это такой же огонь.

Она пытается спалить всё – книги, дома, души.

Но знаете что?

Рукописи не горят.

И солдаты – тоже.

Мы  можем превратиться в пепел, рассыпаться под снарядами, но где-то  остаётся строчка из письма маме, шутка про сержанта, осколок в  потрёпанном томике. Это и есть мы – непрогоревшие страницы.

И помните – пока кто-то носит в рюкзаке потрёпанного «Достоевского» – война не выиграна.

Так что, если увидите ветерана – не спрашивайте, сколько врагов он убил. Спросите лучше, какую книгу он взял с собой туда.

Потому что души, как и наши книги, не горят.

Даже если очень стараться.