А пауков любите?

Они влетели в трубу и рухнули в простыни. Ведьма вскинулась, заскакала, сатанинский танец ее теперь был больше похож на пляску Вита; объятая пламенем, Киркея тряслась и взвизгивала, а затем извлекла из утробы маленького лягушонка и кинула в огонь. Простыни почернели и съежились, рассыпались в пепел. За Аладьевым ползло синюшное умирающее пламя, он сбил его подушкой, вжался в угол. Огонь в печи дотлевал, фарфоровых тарелок на столе не было, вместо чашек стояли коровьи копыта и крысиные черепа. Догорала оплывшая свеча, на черепках лежали жабьи тушки, воняли вываренные человеческие мозги, остро пахло дурманом и аконитом. Ведьма, взлохмаченная, постаревшая, сидела на лавке и кормила черного кота грудью. Когда кот оторвался и поднял голову, Аладьев с ужасом увидел, что это не кот, а огромный паук, покрытый шерстью, и что из груди ведьмы, из третьего соска, зияющего как окровавленный глаз, течет не молоко, а сукровица. Зыркнув на него двумя парами глаз, паук снова прильнул к груди женщины, ведьма осоловела и клевала носом, руки ослабли; чтоб не упасть, паук вцепился в ее предплечья мохнатыми конечностями, до омерзения мускулистыми. Почти в беспамятстве Аладьев соскользнул на пол, мелко крестясь, пополз к выходу. Тварь, сидевшая на руках колдуньи, вскинулась – то ли услышала слабую его возню, то ли почуяла дуновение воздуха, - выпустила из челюстей грудь, шлепнулась, завозившись, на пол, зашипела, как проколотая шина.

Аладьев в панике метнулся в сторону: ему, стоявшему на карачках, чудовищный паук был вровень с головой, - рванул к двери. Тварь устремилась следом, хватала за ноги. Резкая боль пронзила Аладьева - кошачьи когти, увеличенные втрое, проехались по его голени. Когда ведьма очнулась, он был уже у порога, выскочил на крыльцо, скатился по неожиданно скользким доскам, сверзившись, угодил в снег.

Не оглядываясь, он бежал, полз и карабкался – порой на четвереньках, ноги не держали его. Сердце безумно билось, в голове стучало, он почти ничего не видел, только чувствовал кожей холод – холод и мороз, ударившие летом.

За воротами он попытался встать. Рассвело; судя по вялой серой мгле, проникающей между елей, было утро; всюду, где только хватало глаз, лежали сугробы - каменные, как в феврале. Голый, в синяках и ссадинах, с обожженными ладонями, Аладьев волочился, не разбирая дороги; холод проникал в него до костей.

Вдруг он попятился: раздался гомон, крики, - чей-то топот зазвучал так близко, что он шарахнулся, заполз под елку, прижался к облезлому, шершавому стволу. Иглы впились в Аладьева, уязвили болезненно, он едва не вскрикнул и метнулся в сторону.

Удастся ли сбежать Аладьеву - author.today/work/400715